Яна Любарская: Памяти Виталия Шнайдера

Невероятно творческий, эрудированный, начитанный, энергичный, интересный человек, черпающий силы и вдохновение из новых эмоций и чувств, он был очень влюбчивым и увлекающимся. Наверное поэтому, огромное число его стихов посвящено путешествиям, новым местам, а большей частью — любимым женщинам, для которых было невероятным счастьем находиться рядом с ним хоть какую-то часть своей жизни.

Яна Любарская

ПАМЯТИ ВИТАЛИЯ ШНАЙДЕРА

https://www.youtube.com/watch?v=hUbZQSC2hBc

ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА — 2014. ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР. ВИТАЛИЙ ШНАЙДЕР (ГЕРМАНИЯ). ТРЕТЬЕ МЕСТО

Поэт, переводчик, журналист, репортер, литератор Виталий Шнайдер (14.09.1954 г. Одесса — 20.04.2023 г. Ганновер) родился в интеллигентной еврейской семье. Полученное им в детстве воспитание всегда у него чувствовалось. В 1962-м году, вместе с близкими, он переехал в Таллин, работал во многих русскоязычных газетах Эстонии, был репортером еженедельной криминальной хроники на эстонском телевидении, последние годы — проживал в Германии (Ганновере), входя в Объединение немецких журналистов и прессы (DPV e.V.), являясь одним из основателей немецко-русского литературного общества «Das Mittelfeld», директором Международного союза литераторов и журналистов «APIA» в Германии. Виталий выпустил четыре книги стихов и переводов: «Прерванный сон» (1996), «Знак совпадения» (2001), «Иные берега» (2008), «Закатный ветер» (2012). Он также глубоко увлекался творчеством Нобелевского лауреата, поэта И. Бродского.

Стихи и переводы маэстро печатали многие бумажные и электронные журналы, они всегда ценились и будут цениться обычными читателями и коллегами Виталия, ведь хорошие поэты не умирают. Хотя, наш герой всегда говорил, что «слава — вещь посмертная». Невероятно творческий, эрудированный, начитанный, энергичный, интересный человек, черпающий силы и вдохновение из новых эмоций и чувств, он был очень влюбчивым и увлекающимся. Наверное поэтому, огромное число его стихов посвящено путешествиям, новым местам, а большей частью — любимым женщинам, для которых было невероятным счастьем находиться рядом с ним хоть какую-то часть своей жизни.

Стихи о небольшом курортном местечке Бад-Нендорф (на фото) — посвящены маме Виталия, Лилии Рафаиловне Шнайдер (Каптур), где та основательно «бросила якорь», после переезда в Германию. Виталий Шнайдер часто гостил у нее и всегда восхищался природой и уникальными красотами этого старинного городка. Хотя и прекрасный Ганновер ему импонировал не меньше.

20 апреля 2023-го года Виталий Шнайдер трагически скончался. За свою жизнь он написал немало потрясающих поэтических сочинений. Предлагаем Вам — лучшие из этой подборки.

Предисловие — Яна Любарская

[Дебют] Виталий ШНАЙДЕР
/ Ганновер /

Чёрный вторник

Памяти М.С.Л.

Молча чёрный гроб несли
К свежевырытой могиле.
Тихо в яму опустили.
Каждый бросил горсть земли.

А потом был чёрный зал.
Долго говорили речи.
Сын сидел, сутуля плечи.
Он ни слова не сказал.

Над виском его седым
В свете тусклого плафона
Плыл, похожий на дракона,
Сизый сигаретный дым.

ВЕЧЕР В ЭЙЛАТЕ

Огни Акабы под горою,
Ночных такси шуршанье шин,
Мерцанье звезд над головою,
Вползвука где-то клавесин.

Стихает суета Эйлата,
Замолк разноязыкий хор,
Кафе вечернего прохлада,
Неторопливый разговор.

Соль моря Красного на коже
Рисует сказочный узор,
И смутно душу мне тревожит
Цепь близких Иорданских гор.

июнь 1993 г. — январь 1996 г.
Kibbuz Lotan, Israel — Tallinn, Estonia

* * *

РАЗГОВОР В ПОЕЗДЕ

Нет, поручик, не нужно бравады,
Вы свою проиграли войну.
И не скрыть вам за бранью досады,
Что без боя отдали страну.

А скажите, поручик, мне честно,
Если б знали, что в будущем ждет,
Променяли бы теплое место
На суровый «Ледовый поход»?

Не молчите, поручик, угрюмо,
Лучше выпьем мы водки до дна.
Ни к чему эти тяжкие думы,
Не доказана ваша вина.

Где же ваши, поручик, погоны?
Этот штатский костюм мешковат.
Что же вы не раздали патроны,
Может вы пожалели солдат?..

Так, не плачьте, поручик, спокойно!
И не рвите костюм на груди,
Уходить нужно тоже достойно —
Еще целая жизнь впереди.

Может, встретимся с вами, поручик,
Мы в каком-нибудь дальнем краю,
Вы мне скажете: «Здравствуй, голубчик!»
Приподнимете шляпу свою.

Я обрадуюсь, видимо, встрече,
Будем водку мы пить до утра…
Может, новая жизнь будет легче,
И оставит вас ваша хандра.

Tallinn, 17.02.93

****

След, извив неуловимый, —
То движение души.
Мимо Мекки, Рима мимо,
Мимо Иерусалима
Вслед за ночью поспеши.

В даль, за воландовой свитой,
Набирая высоту,
И Фагот в пенсне разбитом
Скривит рот, и Маргарита
В сумрак спрячет наготу.

И Мессир вполоборота
Повернется, чёрный зрак

Наведёт и Бегемота
Подзовёт, прикажет что-то,
И падёт земля во мрак.

Рухнет храм, и тьму прочертит
Отсвет огненных столбов,
И в кромешной круговерти
Закружится Ангел смерти
Над руинами домов.

* * *

По плоскости наклонной я скольжу.
Скольжение почти неощутимо,
И годы тихо проплывают мимо,
Незримы, не подвластны дележу.

По ведомству газетному служу,
Но время, как судья, неумолимо,
И, заполняя счет неутомимо,
Его представит вскоре к платежу.

Давно сменились лидеры, знамена.
За окнами меняет цвет листва,
И каркает испуганно ворона,

Слетевшая с фонарного столба
На козырек безвкусного фронтона,
Крылом взмахнувши черным, как судьба.

* * *

Мир за окном — цветное полотно.
На нем дома, деревья, люди, птицы.
Поток автомобилей с ревом мчится.
По снегу такса семенит смешно.

В полтретьего уже полутемно.
Я закрываю книжную страницу
Про журавля, что в небе, и синицу
В чужих руках иль в клетке? Все равно.

Как Соловей-разбойник чайник свищет.
Иду на кухню, ведь духовной пищей
Желудок не наполнить, сколь ни ешь.

И подступает скучный зимний вечер,
И нечем залатать в бюджете брешь,
И плачет горько, как ребенок, ветер.

* * *

«…земля везде тверда,
рекомендую США»
Иосиф Бродский

Он понял вдруг, что чувство русской речи
почти утратил. И на сердце мгла.
И повторяло эхо: «Онемечен…»
И речь чужая нёбо обожгла.

И небо опрокинулось, сдавило.
Жизнь теплилась лишь где-то на краю
сознанья. И неведомая сила
толкала в ледяную полынью…

Земля тверда везде, но речь — иная,
вот перемены местности итог.

И от хребтов Урала до Синая
звучат наречья разные, сменяя
чуть глуховатый на гортанный слог.

* * *

Связующая наши души нить
С теченьем дней все тоньше, незаметней.
Полынно-горек вкус любви последней,
Мы ничего не в силах изменить.

C теченьем дней все тяжелее жить.
Рок расставляет нам силки и бредни,
Печальней вечера и беспросветней,
Иссушенной душе трудней любить.

Не произносят губы рядом: «Милый»,
Отчетливей и зримей край могилы,
К глазам все чаще подступает тьма.

Страх держит сердце дланью ледяною,
И все труднее не сойти с ума,
Не выпасть из окна вниз головою.

ВИДЕНИЕ

/Сонет/

Иду в толпе, не различая лиц,
Не отражаясь ни в одной витрине,
По городу иду, как по пустыне,
Путь освещают отсветы зарниц.

Белеет храм, и падаю я ниц,
Недвижимый лежу в грязи и глине,
И слезы жгут глаза, и сердце стынет,
А в небе грохот тысяч колесниц.

Разверзлась твердь, и столб огня ударил.
Земля пылает, всюду запах гари,
Лишь храм стоит, как прежде нерушим,

Златой свой купол вознеся высоко.
Засыпан пеплом, я в грязи пред ним
Лежу в оцепенении глубоком.

* * *

Н. К.

Нести свой крест, хрипя и стиснув зубы,
До дней последних мы обречены,
Тяжелый крест из древесины грубой,
Не возроптав, не разогнув спины.

Плюют в лицо, швыряют камни в темя,
На ребрах мясо сбито до кости,
Сколь ни целебно, не излечит время
Того, кто обречен свой крест нести.

ТАК ЗДЕСЬ ВСЕГДА

И так всегда здесь — эти их красные рожи в подъезде —
Погромщиков слободских и мясников Охотного ряда.
Средь шума большого города, а особо — в предместье.
В полуденный липкий зной и под шорох сухой листопада.

Поспешно продравшись через ряд их гадливых ухмылок,
Я чувствую себя совсем никому не нужным и лишним.
И странный запах всегда здесь — трески и прелых опилок,
И чье-то сморщенное лицо в окне на этаже нижнем.

* * *
Душа мертва. Утихла боль тупая.
Вползает, корчась, в комнату рассвет.
Дождь бьется об асфальт, с него смывая
В числе других мой одинокий след.

Я мокрый плащ повесил в коридоре,
Войдя в свой дом, который потерял,
Душа мертва и не саднит от горя,
И дальний путь лежит через вокзал.

Вокзальный сумрак. Вечное мельканье
Лиц незнакомых, грохот поездов,
И миг неотвратимый расставанья
Приблизился, перехватил дыханье,
Вбивая в глотку рвань прощальных слов.

* * *
А я шептал: «Меня сожгли…»
Семен Липкин «Зола»

Я за кусок пайковой колбасы
Не собираюсь душу продавать,
Меня пусть осуждает тот, кто сыт,
В уходе этом я не виноват.

Не виноват, что вынести не смог
Гонений и ненужности своей,
Что покидаю я родной порог
И эту землю, не простившись с ней.

О мостовую в стороне чужой,
Где были предки сожжены в печи,
Ударится бродяжий посох мой,
И пепел их мне в сердце застучит.

И вдруг пойму, что я пришел назад
Из странствий долгих, и замкнулся круг,
И, в небеса свой устремляя взгляд,
Я помолюсь за всех сожжённых вслух.

1 сентября 2003 г.

***

«Тело, погруженное в пространство,
пространством вытесняется».
Иосиф Бродский

Пространством вытесненный с родины моей
или с того, что раньше ею было,
топчу асфальт за тридевять морей.
И, словно пуля в дых, — гиперборей
толкает в грудь с неистовою силой.

Он шелестит листвой: «Вернись назад
к родным могилам, к валунам у моря…»
И, не впитав его призывов яд,
сквозь строй домов, чьи окна не горят,
бреду в ночи, шагами эху вторя.

Кровавый Марс над улицей висит —
мор предвещает, войны, гриб лиловый.
Трехглав — имеет он нелепый вид.
Он, словно лампочка в проявочной, горит
и хмурится средь рвани туч сурово.

Провалы арок, немота домов,
шеренгой вставших в мертвом карауле.
Иду и слышу цоканье подков,
и лязг затворов, и моторов рев,
неся под сердцем хлад грядущей пули.

* * *

«… поэзия сходит на нет»
Роман Тягунов

Ночь в рассвет покатилась. Ни строчки.
Ну, не пишется, хоть застрелись.
Разрываю листы на кусочки
и кляну свою «б…скую жисТь».

Всё кляну, нарезаю буханку,
наполняю стакан до краев…
Душу вывернул я наизнанку,
но стихов не извлек из нее.

Измытарил ее, голодранку.

И ни строчки. Ни строчки, хоть тресни.
Где ты, Муза? Я нищий поэт…
Средь берёзок стреляться в предместье
с кем попало… Где мой пистолет?

А поэзия сходит на нет.

* * *
Т. Ж.

«Нам дана короткая пробежка…»
А. Мень

«Кого я поцелую, Тот и есть».
(МФ 26:48)

В рассветный час не спит
моя больная совесть,
вздыхает тяжело
и душу теребит.

Как будто это я,
топор заткнув за пояс,
ЕГО подстерегал
в лесу, как тот бандит.

Как будто это я
привел легионеров
и в щёку целовал:
«Кого целую — ОН…»

В рассветный час саднят
надорванные нервы.
И в памяти провал.
И страшен краткий сон.

* * *
М. Я.

Сидеть впотьмах, не зажигая света,
смотреть в окно, потягивать вино.
Над скатом крыши мелкая монета, —
то лунный грош, разменянный давно.

Стук каблуков по улице негромок,
и эхо тонет в недрах мостовой.
И лунный лучик серебрится, ломок,
как этот мир, придуманный тобой.

Hannover, 29.03.06

ПАРКОВЫЙ ЭТЮД

Bad Nenndorf

Здесь почти Ван Гоговские
поля, —
горизонт уходит куда-то
вверх,
растворяется там,
и миндаля
горьковатый запах,
и меры сверх
свежего воздуха,
коего гладь,
греясь на солнце,
дает миражи;
но солнце заходит,
и вот опять
поля Ван Гога — они от бога, —
поля Ван Гога
из спелой ржи.

* * *

Взять лицо любимой женщины
двумя
теплыми
ладонями.

Приблизить к своему лицу так,
чтобы сквозь сумрак комнаты
увидеть
ее глаза
близко-близко.

Всмотреться в их темную глубину
до рези.

Разглядеть на самом их донышке
едва
заметную
ложь.

САН МАРКО

Здесь лев крылатый
с раскрытой книгой
парит над площадью в вышине.
И ты, пришелец,
ногами двигай,
ты грезишь в жизни,
не в странном сне.

Реальны улицы и каналы
и гондольеров
призывный клич.
И катеров
над волной сигналы.
И город тонет. И не постичь
лагунной клинописи.

Кружевами,
стеклом венецийским
жить пришлецу.
И брызги соленые
под мостами
наотмашь в гондоле
бьют по лицу.

Вместо эпилога

M. J.

Ухожу, прощай, не жди ответа
на вопрос о смысле бытия.
Жизнь и смерть — абстрактные предметы,
на второе ставлю нынче я.

И себя ты не кори напрасно,
что свой век урезал я на треть.
Водевиль с названьем «Жизнь прекрасна»
я не в силах далее смотреть.

Berlin, 03.02.2010

ПОПЫТКА РОМАНСА
Y.G.

Мир без нее как будто потускнел —
С него содрали лак и позолоту.
Прошла контроль и вышла к самолету,
Не помню точно, в среду иль в субботу,
А я курил и долго вслед смотрел.

И потянулись россыпи ночей
Тоскливо-долгих, темных, одиноких.
И понял я, что счастлив был лишь с ней
Средь суетности и мерцанья дней,
Теперь таких немыслимо далеких.