Яков Ходорковский: Я работаю шомером

Тогда я начал отвечать, с улыбкой конечно, что моя работа проверять чеки, а не учить воровать. Про себя же я при этом думал, что при этой же системе контроля в России, в таком же магазине за два часа работы остались бы только столбы, поддерживающие кровлю и, может быть, еще стационарные гаражные тиски тридцати килограммов весом, да и то сомнительно.

Яков Ходорковский

Я РАБОТАЮ ШОМЕРОМ

Однажды, теплой августовской ночью я шел домой по темной улице деревни Харевщина, что в Ладейнопольском районе Ленинградской области, куда был послан в колхоз, на уборку. Вдруг я услышал звуки балалайки, а через несколько шагов чуть не наступил на исполнителя. Мужик был сильно датый, он лежал на спине прямо на дороге, в луже, и играл и, самое интересное, здорово играл. Ему было хорошо. Эта сцена не вызвала у меня никакого протеста или возмущения. Прямо наоборот. Я с удовольствием послушал «музыку из лужи», осторожно обошел музыканта и с улыбкой продолжил путь домой. Или вспомним старинный анекдот про двух русских купцов, ужинающих в шикарном ресторане, в Лондоне. Разумеется, они уже пьяны, и один говорит другому: »Разбить что-ли зеркало к чертям! Тошно мне, Ваня». А Ваня в ответ: »Брось ты, Костя. Не поймут ведь. Не оценят». И действительно не поймут. А расскажи эти истории любому русскому человеку. Он улыбнется и скажет: »Да, вот такие мы. Чего уж тут.»

А вот у Данелии, в фильме »Не горюй». Когда Буба Кикабидзе уходит в горы и говорит, что будет камни есть пока не отомстит, старый грузин, его приятель, одобряя его поступок, произносит чудесную фразу — »только мы, грузины, можем все!». Расскажите это грузину. Он улыбнется и скажет: »Да. Мы такие.»

Ну теперь, кажется, я могу приступить, собственно, к теме моего повествования, которое я мог бы назвать и так: »Опыт общения с народом Израиля».

Так вышло, что мои друзья, которые приехали в Израиль намного раньше меня и сумели найти нормальную работу, то есть остались теми же программистами и инженерами, что и в России, практически мало изменили свой социальный статус, а значит и среду обитания. Интеллигенция в любой стране и, в том числе, в Израиле гораздо больше нивелирована, гораздо более космополитична по сравнению с простым народом. Как говорится в популярной в начале двадцатого века песне: »Вышли мы все из народа…» Поэтому мои друзья имеют довольно смутное представление о израильском национальном характере в отличие от меня — нахально утверждаю я. Все потому, что мне удалось, да и то с трудом, найти только работу охранника или, как говорят здесь, шомера. Я стою на выходе из огромного хозяйственного магазина, где продается все, начиная с гвоздя и кончая шкафом. Между мной и, собственно, торговым залом двенадцать касс, через которые народ со специальными колясками, где лежит купленный товар, двигается к выходу, а там стою я. В мои обязанности входит проверка чеков на соответствие с товаром, лежащим в коляске и, в заключение, штамповка этих чеков печатью УПЛАЧЕНО. Казалось бы, чего проще, штампуй себе и радуйся. Да не в той пивной. Это в России каждый вахтер большой начальник и может любого и каждого помножить на ноль, кроме начальства, конечно, а здесь государство демократическое, я бы сказал даже слишком. За шестьдесят лет существования Израиля действительно сформировался свободный и гордый народ, твердо знающий свои права и требующий к себе уважения. Если, увидев меня, человек начинает заранее открывать сумку или протягивать чек, я на сто процентов уверен, что это наш человек, советский, привыкший к тому, что его строят от роддома и до кладбища все, кто пожелает. Израильтянин же на мою просьбу, самым сладким из возможных в моем исполнении голосов, показать чек прежде всего спросит: »Что вдруг. Ты что не видел, что я платил?» Единственный способ его успокоить — объяснить, что это моя работа. Это, как правило, убеждает, к слову »работа» есть уважение. Есть еще один ответ — вопрос, который я очень часто слышу: »Неужели ты думаешь, что можно выйти отсюда, не заплатив?» Поначалу я думал, что они так шутят, но убедился, что нет, не шутят. Тогда я начал отвечать, с улыбкой конечно, что моя работа проверять чеки, а не учить воровать. Про себя же я при этом думал, что при этой же системе контроля в России, в таком же магазине за два часа работы остались бы только столбы, поддерживающие кровлю и, может быть, еще стационарные гаражные тиски тридцати килограммов весом, да и то сомнительно. Был же на моем заводе, оборонном, между прочим, случай, когда один орел выносил двадцать метров морского электрокабеля в свинцовой оплетке, обмотавшись им под пальто, и вынес бы, но споткнулся, бедолага, в проходной, упал и не смог подняться.

Проверять надо очень быстро, потому что все израильтяне торопятся и, при этом, непрерывно говорят по мобильникам. По этой причине они не вполне адекватны окружающей обстановке. Во всяком случае, из десяти человек восемь непременно спросят у меня где выход, который у меня за спиной и, более того, над дверью есть метровая светящаяся надпись ВЫХОД. Торопливость и несобранность израильтян прямо противоположны любимому их слову, адресуемому, как правило, олимам (новым репатриантам) — САВЛАНУТ, то есть «терпение». На любые жалобы олимов на отсутствие работы, денег и т. д. тебе обязательно скажут, что нужно немного терпения и все будет хорошо. Попробуй я сказать нечто подобное покупателю, стоящему передо мной — он просто взорвется. Он будет кричать: »Это нахальство! Что ты хочешь от меня? Где директор?» Как я уже говорил раньше, я стою на выходе. Вход находится в другом месте, где стоит другой шомер, который проверяет сумки на наличие подозрительных предметов, разрешения на ношение оружия, если таковое имеется, это Израиль, такова реальность. Над входом тоже есть огромная надпись ВХОД, но это никого не впечатляет. Дверь на выходе открывается автоматически, как только кто-нибудь выходит, тут же кто-то пытается войти с улицы. На мои слова, что это выход, а не вход, обязательно услышу »какая разница» или »но я уже вошел» и стоит больших усилий заставить человека выйти и зайти-таки через вход. Не дай Б-г мне при этом повысить голос. Я тут же услышу: »Что это? Скажи красиво!». С ума сойти.

Самое трудные дни — суббота или праздники. Разумеется, ортодоксальные религиозные евреи днем в магазин не ходят, они появляются после захода субботы, но и светских граждан вполне достаточно. И самое главное, они приходят с детьми. К детям в Израиле отношение совершенно особое. Детям можно все. Они могут кричать, бегать, ползать, при этом они всегда что-нибудь едят, пьют и, не доев и не допив, немедленно просят чего-нибудь еще, что им сразу же и покупается. Кошмар! Привыкнуть к этому российскому человеку ой как тяжело. Мы-то воспитывали своих детей совсем иначе, да и нас воспитывали иначе. А как правильно? Кто знает.

С заходом субботы в магазин приходят семьи ортодоксальных религиозных евреев. Для них это целое событие, праздник. Ведь они, в отличие от светских, не смотрят телевизор, не ходят в кино, рестораны. В каждой семье, как правило, семь, восемь детей и мама обязательно беременная. Так они за весь Израиль исполняют завет »Плодитесь и размножайтесь». Здесь, в магазине, они гуляют, покупают детям сладости. Смотреть на них очень приятно. Мальчики в белых рубашечках, черных брюках и конечно на голове кипа, а девочки в нарядных платьях и обязательно лаковых туфельках. Только глядя на них действительно понимаешь, что сегодня не просто суббота, а Святая Суббота.

В конце дня, когда магазин закрывается, для меня наступает самое трудное время. Шомер на входе закрывает дверь на замок, опускает решетку, и он свободен, как птица, но в магазине еще очень много покупателей, которые никуда не торопятся и которых я должен проверить на выходе и выпустить. А в это время на улице образуется целая толпа людей, которым именно сейчас надо купить, посмотреть, поменять и они пытаются войти через выход. Они прутся вовнутрь с чрезвычайным нахальством, бесцеремонностью и уверенностью в своем праве. В ход идет любое вранье, любая ерунда только бы попасть внутрь. Дама лет шестидесяти, забыв, что она мало похожа на маленькую девочку, кричит мне: »Пусти меня, у меня папа внутри!» Или другая дама говорит мне просящим голосом: »Мне нужно купить только одну мелочь. Шкаф!», — и сама же смеется. Надо отдать должное израильтянам. Они веселый народ и очень любят смеяться, что обычно не очень совпадает с твоим настроением, особенно к концу дня, когда ты устал, как собака, а в это время покупатель с широкой улыбкой протягивает тебе вместо чека ладонь и просит поставить печать. А когда ты на него выразительно смотришь, он тебе говорит: »Что ты такой грустный? Все в порядке.» Черт его знает, может он и прав. В этот час, а примерно столько времени уходит с момента закрытия магазина до последнего покупателя, я про себя проговариваю весь достаточной большой запас неформальной лексики, которому выучен на флоте, а иногда мечтаю об автомате.

А теперь внимание. Если я расскажу все это любому израильтянину, он улыбнется снисходительно и скажет: »Да. Такой он — народ Израиля, что тут поделать?» И таки будет прав!