Исмар Шорш

Медитация под ханукальную песню «Маоз Цур»

Перевод с английского Игоря Файвушовича

 

Вопрос о том, что мы празднуем, когда мы зажигаем ханукальную менору, поднимает более широкий вопрос о роли Бога в истории. С раввинской точки зрения, Ханука отмечает один, переходный момент исторического спасения. Окончательное, вечное спасение ещё не наступило, оно должно происходить вне истории. В изложении сионистов, напротив, Ханука празднует военную победу, проложившую путь к еврейскому национальному суверенитету на еврейской земле; это было началом спасения, что имеет место в самой истории.

Исмар Шорш приходится сыном Эмилю Шоршу, который был последним раввином Ганновера. Их семья бежала из Германии в 1938 году, во время Хануки, которая была вдребезги разбита «Хрустальной ночью» (первая массовая акция прямого физического насилия по отношению к евреям на территории Третьего рейха, прошедшая в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года – И.Ф.). Исмар Шорш прослужил в течение 19 лет на посту канцлера Еврейской теологической семинарии. В своём эссе «Медитация под Маоз Цур», написанном в 1988 году, он предполагает, что конфликт между этими двумя представлениями о спасении евреев – в ходе истории и вне неё – точно воплощён в знаменитом ханукальном гимне. Финальная строфа этого гимна, оклеветанная и неверно понятая, взывает о божественном возмездии врагам Израиля. Шорш утверждает, что эта финальная строфа, часто характеризуемая как напыщенная полемика, на самом деле, является серьёзным богословским противовесом первым пяти строфам, с их кольцом исторического освобождения.

Меня привлекла семейная история своей особой любовью к празднику Ханука. Пятьдесят лет назад, осенью 1938 года, он отмечался буквально как момент спасения. Будучи последним раввином Ганновера, мой отец, вместе с тысячами других немецких евреев, был интернирован нацистами в ту, доселе невообразимую, ночь «Хрустальной ночи». Несколько недель спустя виза в Англию, полученная с помощью доброго Иосифа Г. Герца, главного раввина Британской империи, позволила отцу освободиться, и, как и наши предки в Египте, мы поспешно улетели на самолёте из Германии в первый день Хануки. Мой отец любил рассказывать, что в тот роковой год мы зажгли первую свечу в Германии, а вторую – в Англии. Перед этим полётом мне только что исполнилось три месяца, и наш драматический рейс должен был стать моей единственой ощутимой памятью о Германии.

Эта связь Хануки с нашим личным бегством от нацистской тирании позднее побудила моего отца возобновить наше празднование Хануки с воодушевлённым исполнением традиционного гимна «Маоз Цур». Хотя среди американских евреев принято вообще петь только первую строфу, и, возможно, пятую, мы пели все пять, пропуская только шестую, последнюю строфу. Судя по опыту нашей семьи, тема стихотворения о спасении, возможно, предполагала острый комментарий. Таким образом, со временем, я ощутил экзистенциальный интерес к этому гимну, усиленный любопытным пропуском его последней строфы. Отвечая на вопрос по этому поводу, мой отец просто объяснял, что эта строфа была написана позже и уступает по своему качеству предыдущим.

Целью этой медитации под гимн «Цур Маоз» является его возврашение к литургическому обогащению Хануки. Внезапная популярность Хануки, вызванная достижениями сионистов и потребностью американских евреев, переросла традиционные литургические одеяния, основанные на различной валентности для этого праздника. В этой cвязи, нам мешает отказ от поэтического орнамента, который, на самом деле, согласуется с нашими историческими и религиозными чувствами. И мы не должны быть удовлетворены символическим актом – сохранением одной, неправильно переведённой, строфы, чтобы скрыть истинное значение ханукальной песни.

В своём нынешнем виде, «Маоз Цур» состоит из шести строф. Со времён Леопольда Цунца, первые пять строф приписываются неизвестному немецкому поэту по имени Мордехай, который жил где-то в середине тринадцатого века, и чьё имя сохраняется до сих пор как акростих, образованный первыми буквами каждой строфы. Каждая строфа из четырёх строк украшена сложным и разнообразным узором рифмы, несмотря на то, что каждая строка содержит две равные половины из шести долгих слогов. Хотя использование количественного метрического принципа является брендом средневековых сефардских поэтов, писавших под арабским влиянием, известная ритмичная мелодия гимна, которую традиционно пели, повторяет мелодии немецких народных песен пятнадцатого века, что, вероятно, подчёркивает ашкеназское происхождение первоначального текста гимна. Соответственно, этот стихотворный текст отсутствует в сефардских обрядах.

Таким образом, велико искушение утверждать, что «Маоз Цур» передаёт коллективные страдания сообщества, ошеломлённого тремя крестовыми походами на протяжении всего лишь одного столетия, и угрозу ухудшения политической ситуации. Но страдания средневековых евреев в галуте (изгнании) было и моим состоянием, даже во времена спокойствия, а глубокая тревога религиозной поэзии галута зачастую была всеобщей, а не специфической. Если же «Маоз Цур», действительно, свидетельствует о мрачнеющем горизонте немецкого еврейства тринадцатого века, то это передаётся с обезоруживающей сдержанностью.

Происхождение первоначального стихотворения из пяти строф является несколько неопределённым. Исполнение гимна – это, несомненно, национальный голос Израиля, обращённый к Богу с обычной непосредственностью. Но когда? На сегодняшний день я считаю, что этот диалог происходил вскоре после завоевания Храма. «Маоз Цур» – это песня благодарения за повторяющиеся и неизменные случаи божественного сострадания к Израилю. Спасение от «греческой» тирании пробуждает воспоминания о ранних случаях, когда вмешательство Бога перенаправляет ход еврейской истории. В строфах – от второй до четвёртой – поэт напоминает в хронологическом порядке об опыте национальной деградации в Египте, Вавилоне и Персии, с преданием забвению в Лету, повторяющимся каждый раз только через драматическую демонстрацию божественной силы. Спасение во времена Хасмонеев, описанное в пятой строфе, рассматривается ретроспективно, чтобы стать ещё одним подтверждением Божьей опеки Израиля, которая гарантирует его выживание. А вскоре после этого, в первой строфе звучит голос Израиля, празднующий уничтожение своего высокомерного врага и возобновление культовой ссылки на вечность. Таким образом, вступительная строфа предвкушает настроение ликования, за которым следует кульминационный акт спасения евреев, подчеркиваемый этим гимном.

Но Imperfect (прошедшее несовершенное время – И.Ф) использовано Мордехаем так, что начальная строфа придаёт некое ощущение многообразной двусмысленности. Страдания Израиля лишь на мгновение были прерваны победой Хасмонеев. Судьба Израиля в восприятии Мордехая продолжает висеть на волоске. Текучесть времени предполагалась тем, что грамматически она может быть истолкована как непрерывная текучесть Present (настоящее время – форма глагола, хорошо известная в Библии), и она указывает на Past (прошлое, т.е. прошедшее время), а также на Future (будущее) ликование. Коллективная память утверждает об уверенности в конечном мессианском спасении.

То, что может, действительно, тонко соединяет «Маоз Цур» с периодом крестовых походов, так это его концепция еврейской жизни в условиях гонений. Углубление чувства изгнания, вероятно, сужает то, что стоит упоминания об эпизодах национального унижения. В то время как сложившейся «слезливой» теории еврейской истории пришлось ожидать более приземлённых сефардских историков пятнадцатого и шестнадцатого веков, уже летописи и поэзия ашкеназских литургистов двенадцатого-тринадцатого веков, безусловно, свидетельствуют о репрессивной реальности растущей незащищённости евреев. Сужение древней истории Израиля до четырёх значительных кризисов имеет все признаки зачаточного мировоззрения, зародившегося в те тёмные времена. Тем не менее, настроение «Цур Маоз» – не траурное, поскольку традиционная мелодия была бы абсурдно неуместной. О каждом кризисе вспоминают для того, чтобы подчеркнуть его своевременное разрешение и представить себе благословение постоянной защиты Бога. Страдания Израиля, независимо от их причины, всегда облегчаются актом спасения.

Толкованием этих пяти подлинных строф гимна «Маоз Цур» наш анализ мог бы легко закончиться, будучи вполне адекватным и полным. Но то, что меня заинтриговало, по сути, является добавлением шестой строфы, неприкрытой мессианской просьбы о божественном возмездии крестоносцам-угнетателям Израиля. Эта строфа часто остаётся без перевода в современных молитвенниках, которые соизволили тогда напечатать. Чтобы исследовать причины этой поэтической приписки, надо не только прояснить смысл оригинала поэмы Мордехая, но и противостоять религиозным сомнениям, вызванным одиозной автономией истории.

Такое доказательство, заключённое в самой поэме, как акростих, является не только основой для расшифровки шестой строфы, добавленной позже. Есть другие данные, предоставленные немецким специалистом по Галахе в конце семнадцатого века, который ссылается на несколько найденных различных версий шестой строфы, присоединённой к первоначальному тексту «Цур Маоз». Он любезно приводит все три, в том числе одну, написанную никем иным, как Моисеем Иссерлисом, известным польским раввинским авторитетом шестнадцатого столетия. Тем не менее, версия, получившая, в конечном счёте, распространение, появилась анонимно, возможно, потому, что акростих первых трёх слов читался как команда к усилению, «hazak» – то есть «быть сильным». По мнению нашего источника, все три версии добивались такого же эффекта – обновления и завершения гимна «Маоз Цур» ссылкой на четвертого и последнего повелителя бесконечных покорений Израиля. ¹

Классический раввинский мессианизм, основанный на Апокалипсисе Даниила, предопределил тяжёлое положение Израиля на географической карте четырёх империй – Вавилона, медиа-Персии, Греции и Рима. Безусловно, средневековая еврейская история внесла изменения в идентичность этих имперских игроков, но структурная схема оставалась жёсткой, и тогда появилось еврейское прозвище Эдом, чтобы охватить средневековое христианство, а также Древний Рим. Исходя из числа дополнений к «Маоз Цур», которые появились в обращение к семнадцатому веку, становится очевидно, что евреи, выдержавшие неоднократные изгнания из немецких княжеств в период позднего средневековья, и бывшие свидетелями колоссального распада самой Папской империи, вдруг стали изучать старые молитвы со свежим мессианским рвением. Отсутствие какой-либо ссылки на четвёртое царство и его падение сегодня считается недопустимым.

Язык анонимной строфы, в конце концов, получил неохотное признание, причём, с особой враждебностью. Кроме тупой мольбы о мести «нечестивому царству», эта строфа ссылается на междоусобную борьбу, раскалывающую единство христианского мира: «dehei admon be-zel-zalmon» – победить христианство (admon – вариант Эдома) под сенью его же креста» (zalmon, – вариант Зелем – благословенное место жительства, – и здесь бились насмерть либо за Папство, либо за сердце христианства). ² Понятно, что несколько позже эта строфа была смягчена универсальной строкой: «mehei fesha vе-gam resha – сотрите все грехи и прегрешения». Однако остался нетронутым воодушевляющий мессианский финал – «и пошлите вперёд семь пастырей», – отрывок из «Михея» (5:4) (Миха это имя нескольких человек в еврейской Библии (Ветхий Завет), и оно означает: «кто как Бог?» – И.Ф.). Этих пастьырей раввины приняли за новое явление фаланги семи библейских персонажей во главе с Давидом («Сука», 52b).

Таким образом, представленные различные дополнения подтверждают моё прочтение стихотворения Мордехая как песнь благодарения, принятую ещё в дни Маккавеев. Авторы стихов также понимали начальную строфу, прежде всего, как праздник завоевания Маккавеями и нового освящения. Окончательное мессианское искупление должно было ожидать рождённого в муках ещё и четвёртого царства – Рима. Видение «Цур Маоз» нечётко выходит за рамки третьего царства, которое из «греков», что делает этот гимн немного стерильным для нетерпеливых жертв наиболее грозного из всех царств.

Но добавление шестой строфы незначительно изменило богословский посыл всей поэмы. Мордехай нашёл утешение в постоянстве божественного беспокойства о евреях; автор этой добавки предполагал недовольство краткостью конечной строфы. Очевидно, не все случаи божественного пафоса были одинаково эффективны. Мессианский характер поставил под сомнение долгосрочную ценность ранних деяний по искуплению. То, что пробудило этот критицизм, было не только опытом, но и толкованием. В конечном счете, чтобы полностью понять проблему, к которой обращается завершённая поэма, мы должны обратиться к её литературному первоисточнику. Для гимна «Цур Маоз» есть комментарий к изысканному отрывку из «Мыслей о мидраше».

Этот мидраш можно найти в Псалме 31, библейском источнике, из которого Мордехай высек фразу, открывающую его стихотворение – «О, могучий оплот спасения моего!». Псалом сам по себе является мольбой опытного и осаждённого человека, который всегда испытывал свою веру в Бога, чтобы быть милостиво вознаграждённым. Второй куплет точно отражает это настроение на всём своём протяжении: «Я ищу у Тебя, Господи, прибежища; возможно, я никогда не буду разочарован, так как ты, праведный, спасёшь меня». Этот мидраш использует проблемное слово «никогда» («леолам»), чтобы обдумать действенность защиты Бога. Слово, как и весь Псалом, кажется, подразумевает, что, дарованное однажды спасение Божье никогда не прекратится. Человек, благословлённый таким образом, никогда не будет испытывать стыд и конфуз. Действительно, Исайя подтвердил то самое предложение, которое он продекламировал: «Израиль победил благодаря вечному триумфу Господа. Вы не должны осрамиться или опозориться во всех грядущих веках!» (45:17).

После этого пролога, мидраш сплетает диалог между Израилем и Богом для того, чтобы противостоять суровым расхождениям между историей и богословием. Люди просят Бога о немедленном спасении, потому что их состояние подчинённости всегда сопровождается деградацией и позором . «Спаси нас, и мы избавимся от вырождения. Почему? Потому что Твоё спасение вечное». И они служат опорой во всём, согласно стиху от пророка Исайи. Но Бог отвергает основное предположение. «Я уже спасал вас в прошлом, и я вновь буду вашим Спасителем в грядущие дни». Он также ссылается на библейские свидетельства о прошлом вмешательстве и продолжающемся взаимодействии.

Тем не менее, Израиль по-прежнему остаётся беспокойным. «Конечно, Ты уже освободил нас через Моисея, Иисуса, и через некоторых судей и царей. Но нас снова покорили, и мы терпим деградацию, как будто мы никогда не были освобождены».

На это Бог отвечает, что, по сути, это были случаи спасения, осуществлённые простыми смертными, существами из плоти и крови. «Вашими лидерами были мужчины, прожившие один день и похороненные на следующий. Именно по этой причине ваше искупление было выкупом лишь на один час. Но в последующие дни Я, живущий и терпящий вечно, выкуплю вас за самого себя. Я спасу вас на вечное искупление, как сказано: «Израиль победил благодаря вечному триумфу Господа». Следовательно, «Вы не будете стыдиться или позориться во всех грядущих веках!» ³

Короче говоря, низость истории не должна опровергать чистоту богословия. Мужество, чтобы различать облегчение, осуществлённое людьми, независимо от того, возвышенными или вдохновенными, и искупление через непосредственное божественное восклицание даёт хрупкое примирение между тем, что мы видим и тем, во что мы верим. Мимолётное присутствие Бога недостаточно, чтобы привести историю к её справедливому концу, хотя оно и оставило следы продолжительного и устойчивого сияния.

Я убеждён, что конечная строфа «Цур Маоз» основывается на этом глубоком и трезвом мидраше. Спустя столетия после Мордехая, другой ашкеназский еврей, возбуждённый потрясениями и толчками эпохи Реформации, добавил свою мессианскую строфу к ханукальному гимну. До достижения национального искупления, в период от вавилонского изгнания до сирийского гнёта, были введены продолжительные ограничения, установленные для мужчин. В более ранних стихах также есть случайные ссылки на Зоровавеля, Мордехая и Хасмонеев (Зоровавель – губернатор персидской провинции, который привёл первую группу евреев, вернувшихся из вавилонского плена в первый год Кира, царя Персии – И.Ф.). Четвёртое же царство могло быть побеждено только Самим Богом. Таким образом, форма прямого обращения «обнажи Твою святую руку», которая, учитывая её первоначальную пользу искупления Исайей (52:10), благоухает мессианской крайней необходимостью. Краткость такого прямого вмешательства, каждая передышка, достигнутая человеческими руками, даже с божественной помощью, является ущербной и бренной. ^4.

Взятые вместе, эти два пласта гимна «Маоз Цур» сливаются в литургическое размышление о еврейской истории – шаткости существования меньшинств, реальности божественной обеспокоенности, утешения коллективной памяти и, на редкость, истинного мессианства. Парадоксально, но заключительная строфа, со всем её мессианским пылом, делает современный акцент на роль человека в истории Хануки. Голод для необратимого искупления не будет удовлетворяться человеческой фальшью. Правильно понятое мессианство ведёт к политической сдержанности. На мой взгляд, никакой урок не является более важным для такого поколения, как наше, которое так склонно к неправильному пониманию символов недавней еврейской истории.

1. Йехид Мишель Эпштейн, «Kizur Shnei Luhot ha Brit»,(переиздание, Нью-Йорк, 1982), стр. 247.

2. Теория об Эдоме может быть ссылкой на Фридриха Барбароссу, который был рыжеволосым и умер в Третьем крестовом походе, и она является настолько специфичной, чтобы быть совершенно неправдоподобной. Она также не объясняет, почему эта строфа не цитируется, вплоть до конца семнадцатого века. Относительно теории см. «Sefer ha-Moadim» (Тель-Авив, 1957), Том. V, стp. 180-182.

3. «Midrash Tehillim», изд. 3, Соломон Бубер, (переиздание, Иерусалим, 1977), стр. 119.

4. Об общей проблеме еврейского мессианства в эпоху Реформации см. Хаим Гилель Бен-Сассон, «Реформация в глазах современного еврейства» (Иерусалим, 1970).