Опуститься в цивилизованном обществе вниз по социальной лестнице — на пару ступенек или вообще на дно — никогда не было проблемой. Сколько народу достигали этого легко и просто во все времена! Совсем другое дело — случайно попасть в среду, где более низкий уровень развития — естественная норма существования.

Силуэт Нострадамуса

Повесть
из цикла «Этот поразительный 16-й век»

Самуил Кур

Продолжение. Начало

Часть вторая. После

9.

Он открыл глаза. Отсветы пламени колебались на потолке. Последнее, что осталось в памяти — вспышка, резкий удар, и мир выключился. Сколько времени он пролежал без сознания? Минуту? Час? Попытался приподняться на локте — сразу почувствовал боль в плече и затылке. Но всё же стало ясно: это кабинет Нострадамуса. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы вспомнить комнату, виденную им ранее в музее.

И тут Мишель обнаружил, что на полу лежит еще один человек. Ноги мужчины почти касались его ног, а тело вытянулось в прямо противоположном направлении. Некоторое время Мишель соображал, пока его не осенило: «Это я с ним столкнулся в момент перемещения! И нас отбросило друг от друга».

С трудом поднявшись — ныли и мыщцы, и кости — он выпрямился и огляделся. Не просто радость, торжество победителя переполнило его. Удалось! Свершилось! «Эту творческую мастерскую до меня не видел никто. Я попал туда, куда стремился! Но где же сам хозяин? За окном темно, а по ночам он обычно бывает здесь».

Внезапная мысль окатила его восторг ушатом ледяной воды. Он сделал несколько осторожных шагов, взял со стола масляный светильник и приблизился к лежащему. Глиняный сосуд покачивался в его дрожащей руке, пятно света прыгало, черты лица мужчины скрадывали тени и полутени — и всё-таки он узнал его. Он хорошо помнил портрет в той книжке, которую купил в парке за 20 долларов. Да, это был он, Нострадамус. Портрет оказался довольно точным. В то же время что-то в его лице поразило Мишеля, но он никак не мог сообразить, что именно.

«Я его, наверно, сильно ушиб, он до сих пор еще не пришел в себя. Надо ему срочно помочь». Тревога исподволь пробиралась в его сознание. Он обвел глазами помещение — никаких намеков на медицинские иструменты. Придется действовать иначе. Бережно поворачивая тяжелое тело, Мишель освободил его от верхней одежды и припал ухом к сердцу. Однако ожидаемого ритмичного перестука не услышал. Не веря самому себе, попытался уловить дыхание — ни малейшего движения воздуха!

Нострадамус был мертв.

Неожиданность и трагичность ситуации повергли Мишеля в ужас: «Неужели от столкновения… от удара головой при падении…» Этого не может быть, не должно быть! Его еще можно привести в себя! Искусственное дыхание… Немедленно — искуственное дыхание! Он набрал в свои легкие побольше воздуха и, зажав нос непредвиденного пациента, сделал два сильных выдоха в его рот. Затем, привстав на колени, приступил к интенсивному массажу сердца. Никогда еще он не работал с такой скоростью и напряжением. В комнате стояла липкая жара, он сбросил с себя одежду, снял тяжелый пульт возврата, болтавшийся на шее, и, снова и снова повторяя те же приемы, отчаянно пытался вызвать у лежащего хотя бы малюсенький признак жизни.

Всё оказалось бесполезным..

Такой поворот событий невозможно было предугадать. Мишель, бессильно опустив руки, медленно приходил в себя. Выход один — возвращаться. Домой, в Нью-Йорк. Если сюда заглянут родные, на него падет подозрение в убийстве. Да и вообще, тогда уже отсюда не выбраться. И всё-таки бежать с пустыми руками, не захватив ничего с собой, было бы величайшей глупостью.

Заметив в углу нечто вроде дорожной сумки, он смахнул в нее со стола все лежавшие в стопке исписанные рулончики тонкой бараньей кожи. Покопался в горке бумажных рукописей и захватил одну для разнообразия. Перешел к стеллажу — глаза разбежались: на полках стояли сплошные раритеты. Перелистав несколько, решился, наконец, и затолкал в сумку три книги. Если их продать на аукционе Сотбис или Кристис, можно загрести кучу денег. Эти первые сладкие мысли после только что пережитого шока побудили его всунуть в сумку еще две книги.

Мельком взглянув на часы, Мишель чуть не остолбенел — до истечения двухчасового лимита оставались считанные то ли минуты, то ли секунды. Прыжком очутившись воле недвижной фигуры Нострадамуса, он накрыл труп своей одеждой — натягивать на себя ее уже было некогда — и занял точно то же положение, в котором очнулся. Быстро уложил сумку на ноги, пульт — на грудь. Выдохнул, закрыл глаза — и нажал на кнопку.

Прошла секунда, вторая, третья. Ничего не произошло. Ни щелчка, ни гудения, пульт никак не реагировал. Нажал еще раз. Результат — тот же. Он стал беспорядочно давить на упрямую кнопку — сильно, легонько, слева, справа, сверху. Стукнул, наконец, по пластиковому корпусу. Но даже этот, самый верный, способ не подействовал. Аппарат безмолвствовал.

Совершенно мокрый — от жары и пота, он положил пульт на одежду, снял с ног сумку, поднялся и, пошатываясь, подошел к столу. Упершись в него руками, устремил невидящий взгляд в маленькое оконце, за которым в непроглядной тьме лежала незнакомая страна. Что случилось? Почему нет связи? Неужели его счастливый шанс, один из миллиона, оказался билетом только в одну сторону?

Внезапно он ощутил, что в комнате что-то неуловимо изменилось, хотя ни блика, ни шороха не промелькнуло в густом, словно наэлектризованном воздухе. Стараясь не делать резких движений, он осторожно оглянулся — и оцепенел: на полу, гда минуту назад лежало мертвое тело, было пусто. Лишь валялся скомканный черный плащ.

Мишель на цыпочках обошел комнату. Всё, как прежде. Дверь плотно закрыта, светильник горит ровным пламенем. Впрочем, даже если бы мертвец ожил, спрятаться ему было бы негде. И вдруг… вдруг Мишель всё понял. Его ошарашенный случившимся мозг, вместо того, чтобы извлечь из памяти порядок работы с пультом, действовал напрямую. И отдал приказ: нажать кнопку! А чего ее нажимать, если сначала требовалось отключить предохранитель. Потому она и не сработала.

А потом, когда он положил пульт на свою одежду, которой сам же и прикрыл мертвого, включилась аварийная система возврата. И унесла тело Нострадамуса в 21-й век.

«В шахматах это называется рокировкой. Я — сюда, он — туда. Но никто не знает, как будет развиваться партия дальше». Всё происшедшее нашло четкое объяснение, и от этого ему стало легче. А тот же мозг-виновник предложил успокоительный вариант развития событий: «Рано или поздно труп обнаружат в моем офисе. Увидят машину времени. Пригласят специалистов — те разгадают суть таинственных конусов. Возможно, даже обратятся к вдове Кириллова. И попробуют найти способ извлечь меня отсюда. Остается ждать. Кстати, какое сегодня число? Не вообще — а здесь?».

Попытка получить ответ на этот непростой вопрос по разбросанным на столе записям успеха не имела. Он уже потерял всякую надежду, когда сообразил, что ищет что-либо похожее на привычный американский календарь. Конечно же — пустое занятие. Тогда в поле его зрения попала лежавшая поодаль свежеотпечатанная книга. Разобравшись в непривычном шрифте, Мишель обнаружил, что это Альманах на 1555 год. Он был открыт на месяце «июнь». Каждая дата сопровождалась либо советом, либо предсказанием — что должно произойти. Числа с первого по двенадцатое были аккуратно перечеркнуты. Вывод напрашивался сам собой: сегодня заканчивается 12 июня.

То-то ему никак не удавалось точно установить перед стартом настройку времени на машине. Вот и произошел сбой: планировал попасть в 1557 год, а очутился в 1555-ом.

«А если спасателей, которых пошлют за мной, забросят не в середину 16 века, а куда-нибудь на его задворки? Чуть-чуть сдвинешь ручку настройки, и можно улететь в самое пекло. Тем более, что никто не знает, в какой год я угодил. Но место известно нескольким людям. Так что надежда всё-таки есть».

Мишель вздрогнул — в ночной тишине раздался звон колокола. Отбивают время, догадался он, и стал считать. 12 ударов. Полночь. «В Нью-Йорке сейчас утро. Начался рабочий день, вторник, 11 сентября 2001 года. Обычные заботы, планы, суета, автомобильные пробки. А когда сядет солнце, люди разъедутся по домам. Кто-то примет душ и отправится в ресторан. Кто-то надолго устроится перед телевизором. А я буду ждать. Сколько? День? Две недели? Вечность?»

Он обвел взглядом полутемную комнату и удивился собственной глупости: «сейчас»… Какое же это «сейчас»? Я — в Салоне, во Франции, на дворе 1555 год. А такой город — Нью-Йорк — еще вообще не существует.

Он не знал, и не мог знать, что через два часа после его транспортации в прошлое, в 8 часов 46 минут, первый самолет исламских террористов врезался в Северную башню Всемирного Торгового центра. И в то же утро в цивилизованнейшем городе 21 века перестали существовать его офис, его машина времени и все, кто его там видел и знал…

Мишель поднял с пола сумку и начал раскладывать рукописи и книги туда, откуда он их взял. А почему бы не позвонить в Калифорнию? — подумал он и достал из кармана брюк мобильный телефон. Набрал номер своего друга Пола. Раздался гудок, потом женский голос произнес: «Извините, у нас проблемы с соединением. Попробуйте позвонить еще раз. Извините, у нас проблемы с соединением. Попробуйте позвонить еще раз». Мишель набрал повторно тот же номер — на сей раз телефон молчал. Больше он не откликнулся ни на одну попытку.

Надо было чем-то заняться, всё время что-то делать, чтобы не поехала крыша. Мишель отгородил свое сознание глухой стеной от враждебной реальности, оставив только узкую щелку. Возле нее уже давно толпились всклокоченные мысли: «Что со мной будет завтра?» «Как себя вести с местной публикой?» «Чем объяснить исчезновение Нострадамуса?» «Может, сбежать из города — но куда, да еще ночью?» «А если даже сбегу — то что потом?» «Как продержаться и выжить?»

Мишель держал эти мысли на голодном пайке, не давая им проникнуть внутрь.

Между тем, он навел порядок на столе, но на полу еще валялся плащ. Существенный элемент одежды человека с достатком, принадлежавший не ему, вторгнувшемуся в мир и покой этого дома, а тому, кто здесь работал, писал, спал. Незваный гость поднял чужой плащ, покрутил его накинул на себя. Вроде бы, удобно. Подошел к висевшему на стене металлическому зеркалу. И мгновенно понял, чем его поразило недавно лицо Нострадамуса. Это казалось невероятным — но калифорнийский врач Майкл Диверне видел это лицо многократно еще до своего путешествия во времени. Он видел его каждый раз, когда подходил к зеркалу.

Сходство с Нострадамусом было поразительным. Теперь он мог смело выпустить всю ораву тревожных мыслей на арену своего сознания. Он их не боялся больше, да и они притихли и увяли. Еще трудно было угадать, как раскрутятся события, как лягут карты, но то, что он владеет козырным тузом, не вызывало сомнений.

В нише стояла кровать. Мишель прикинул, подходит ли она ему, и опустился на ложе, застеленное тканым покрывалом. Глаза тут же стали неумолимо закрываться, словно только и ждали этого момента. Тревога, нервное возбуждение, миг удачи и миг смертельной опасности — всё это смешалось и вылилось в глубокую усталость. К тому же он не спал вторые сутки. Не снимая плаща, он улегся поудобнее, успел еще вспомнить свою главную цель: «А как же теперь узнать мою судьбу?» — и отключился.

10.

Он просыпался медленно.

Сначала ему казалось, что он уже встал и ходит по комнате, а делать это очень трудно, потому что повсюду лежат мужчины в черных плащах, и каждый норовит подставить ему ножку. В конце концов он спотыкается, падает на одного из них и с ужасом обнаруживает, что лежит на трупе.

Потом комната пропала, а он стал крошечной букашкой, которая начала постепенно расти, расти, пока не превратилась во вполне взрослую особь размером с корову. Эта бука-переросток, как и следовало ожидать, внезапно лопнула, он вылетел из разорвавшегося пузыря и столкнулся с чем-то твердым. Тогда-то он и проснулся окончательно.

Голова побаливала — неясно, то ли от вчерашнего падения, то ли он минуту назад ударился о стенку. Последнее выглядело больше похожим на истину. Он потер ушибленное место, поднялся и стал входить в образ горожанина середины 16 столетия.

Опуститься в цивилизованном обществе вниз по социальной лестнице — на пару ступенек или вообще на дно — никогда не было проблемой. Сколько народу достигали этого легко и просто во все времена! Совсем другое дело — случайно попасть в среду, где более низкий уровень развития — естественная норма существования. Опасность, которую ясно видел перед собой недавний врач из 21 века, заключалась в том, чтобы ненароком не проявить свою образованность, свой слишком технически и гуманитарно подкованный ум. Любая оговорка перед публикой способна вызвать подозрительность, а потом хлопот не оберешься.

Сегодня ему предстояло сделать первый шаг в новом мире. Понадобилось около получаса, чтобы настроиться на нужную волну. В какой-то момент Мишель догадался сменить свои голливудские сапоги на стоявшие возле кровати башмаки Нострадамуса. Насчет плаща сомнений не возникло — он местный, принадлежал хозяину кабинета. Тянуть с выходом больше никак нельзя — здесь, на юге, встают рано. Тем более, что сейчас уже… Он взглянул на часы — и хлопнул себя по лбу: «Боже мой — часы, мобильник, ну прямо парень с Бродвея! Куда же их девать? Да так, чтобы они не попадали в поле зрения… Ладно, применим старый, испытанный прием».

Чуть-чуть подвинув вперед ряд книг на стеллаже, «парень с Бродвея» опустил свои приметные вещи 20 века в образовавшуюся за книгами щель. Взглянул в зеркало — вроде бы готов.

Лестница вела круто вниз. Мишель не спеша прошел ее до конца, спустившись на первый этаж. Каким бы смелым он ни был, теперь начиналось самое непредсказуемое. Застыл на минуту, чтобы сосредоточиться. Сделал глубокий вдох, резкий выдох — и открыл дверь в кухню.

Первое, что бросилось в глаза — большой стол и вдоль него широкая дубовая скамья. Рядом стояла женщина. Подвинув на край посуду, она поправила скатерть и повернулась на звук открываемой двери. Анна Понсар, автоматически отметил мозг, жена Нострадамуса.

Мишель успел отвыкнуть от женских взглядов. Последние два месяца он вообще сидел, как в одиночной камере, в своем офисе на верхотуре нью-йоркского небоскреба. Сейчас он воочию, хотя и со стороны, видел ожившее полотно неизвестного художника эпохи Возрождения: «Завтрак в семье среднего достатка». На столе сгрудились тарелки, два кувшина, горка фруктов, лежали толстые ломти нарезанного хлеба. В центре картины приветливая хозяйка ждала появления долгожданного главы семейства.

Миловидная, молодая, свежая, разрумянившаяся у очага, она улыбалась, глядя на застывшую фигуру мужчины в темном плаще. Чужая жена? Но на незнакомцев так не глядят! «Значит, она узнала меня. Ведь с сегодняшнего дня я — Нострадамус. Я ее муж! Она моя жена! Моя!»

Неистовый вихрь подхватил его, сорвал небрежно наброшенное на плечи и вмиг ставшее ненужным одеяние.

— Ты что?! Что случилось? — испуганно вскрикнула Анна, увлекаемая Мишелем.

«Как удобна эта длинная лавка!» — пронеслось легкой тенью. И Анна, внезапно понявшая, что происходит, уже не сопротивлялась, и сумасшедший ветер столетий ворвался в узкое пространство заставленной утварью комнатки, сметая всё на своем пути, усиливаясь до невозможной, до пронзительной высоты… И всё стихло. Утварь вернулась на свои места. Анна приподнялась на лавке:

— Мишель, что случилось? — ее голос был еще чуть-чуть испуганным, но в глазах горел восторг. — Ты никогда… ты никогда не был таким.

Мишель сидел возле лавки — опустошенный, обессиленный. Всё произошло так спонтанно. Что дальше? Как объяснить свой порыв? С чего бы это доктор медицины Нострадамус вдруг стал таким пылким, непохожим на себя прежнего?

Спасительное решение вынырнуло как раз вовремя из затаенного уголка сознания — Мишель даже улыбнулся от его неожиданной простоты. Главное — не сбиться на английский. Его первые слова много значат, очень много для дальнейшего. У Анны не должно возникнуть никаких сомнений: она имеет дело со своим мужем.

— Ты поражена? — как можно старофранцузскее произнес Мишель — Я — тоже! Невероятно! Самому не верится. Я изобрел потрясающий эликсир!

По легкому удивлению, промелькнувшему на лице Анны, он понял: это реакция на голос, она услышала не тот голос, который ожидала.

— Мне пришлось долго подыскивать ингредиенты. Я пробовал разные их пропорции. Наконец, я составил смесь. Два месяца она настаивалась. Я принял ее сегодня утром. И вот… Я готовил снадобье, которое увеличивает мужскую силу. Как ты думаешь — получилось?

— Я не думаю, я знаю. Ты — великий человек.

— У меня впечатление, что мой эликсир воздействует на весь организм, он намного сильнее, чем я предполагал. Чувствую мощь, уверенность. Правда, иногда, голова как будто не своя. Вроде даже голос немного изменился — или мне это только кажется?

— Голос меняется даже если простудишься, обычное дело.

— И память немножко скачет. Вот я сейчас поймал себя на том, что не сразу могу вспомнить названия некоторых предметов. Понимаю, это от возбуждения. Стол, тарелки, хлеб, кровать и вдруг — провал. Например, там… — и он указал на лежавшее на буфете корыто, догадываясь, что оно, скорее всего, предназначено для ухода за младенцами, но не зная точно, какое слово употребить: для купанья или для мытья.

Анна, проследив направление его руки, уточнила:

— Ты имеешь в виду корыто, в котором я замешиваю тесто для хлеба?

— Ну конечно. Представляешь — вдруг слово вылетает из памяти, когда его надо употребить, а потом возвращается, когда уже поздно.

«Чуть не влип. Хороший урок — сиди спокойно и не рыпайся. Никаких вопросов. Ответы придут сами собой. Тем более, что я вроде бы уже добился успеха незапланированной акцией. А успех надо закрепить».

— В общем, не всё идет гладко. Получается так, что мое поведение неожиданно меняется и создает для тебя неудобства. И происходит это под воздействием эликсира. Хочешь, чтобы я перестал им пользоваться?

— Ну зачем же так сразу. Это очень мелкие изменения, они почти незаметны и нисколько не мешают. А то, главное, самое заметное, настолько приятно, что не вижу никакого резона от него отказываться. Но мы с тобой забыли о завтраке.

Самым ценным в ее фразе было для Мишеля: «мы с тобой».

Оценив планировку и убранство кухни, он прикинул, где должно быть его постоянное место, где он обычно сидит. И не ошибся. Между тем, Анна поставив на стол блюдо с похлебкой, села напротив. Ситуация для Мишеля стала критической — он понятия не имел, как здесь едят, как происходит эта процедура. Сделав вид, что поправляет одежду, он кивнул жене, предлагая ей начинать трапезу. Его дальнейшие действия были зеркальным отражением действий Анны. Как и она, он зачерпнул из общей миски ложку похлебки и, подставив под нее ломоть хлеба, донес ее до рта. «Овощной супчик» — определил он по вкусу. Есть хотелось давно, он бы сейчас умял и быка, но, судя по всему, мяса на завтрак не полагалось. С сожалением, и даже с грустью, он убедился, что похлебка быстро кончилась, и этим меню исчерпывается. Предложенные на десерт груши явились слабым утешением.

Зато во время обеда появилась тушеная баранина с горохом, а на ужин, что выглядело совершенно невероятным — вафли. Эти два сладострастных момента вызвали у него нечто, похожее на кратковременный прилив нежности к 16 веку.

Впрочем, внутреннее напряжение не отпускало его ни на одну минуту. Никогда он не представлял себе, что существовать в новом облике так утомительно. Захода солнца ждал как спасения. И оно пришло. Первый день, напичканный постоянной боязнью выскочить из требуемого образа, оказаться в ловушке, ляпнуть что-то невпопад — может быть, один из самых трудных дней в его жизни — этот марафон с петлей на шее, наконец, закончился. Он с облегчением поднялся наверх и мысленно проанализировал свое поведение. В среднем, на троечку с минусом. Хотя был и один фрагмент на пять с плюсом.

Потом наступил второй день, за ним третий. Мишель не спешил выходить на городские улицы. Он обследовал и изучал дом. Кухня, увешанная шкафчиками с массой нужных вещей — самая главная комната. В ней круглосуточно горит очаг, порой по всем этажам плывет божественный аромат свежего хлеба, который печет Анна. Вообще, она неплохо готовила. Гурман по натуре, Мишель начинал привыкать к непритязательной пище — твердоватым кашам, чесночным соусам, к обилию зелени и тюре из остатков хлеба, накрошенного в молоко. Особенно легко оказалось привыкнуть к тому, что на столе постоянно стоял кувшин с терпким молодым вином.

В пятницу, по причине поста, обед проходил по сокращенной программе, без мяса, и Анна, между прочим, заметила:

— Завтра суббота.

— Ну и что? — не понял Мишель.

— Обычно я же готовила тебе в конце недели средство для любовного возбуждения. Наверное, надо теперь от него отказаться.

— Никогда не стоит резко порывать с прошлым, — глубокомысленно изрек Мишель, находясь в абсолютном неведении, о чём идет речь. Но надо было выкручиваться и выруливать на верный путь. Поэтому он добавил на арапа: — А ты всё заготовила?

— Нет, я еще не купила петушиных гребешков.

Час от часу не легче.

— А остальное?

— Две куропатки у меня есть. Но если мы ничего не меняем, придется печь пирог с гребешками, ты же всегда съедал большой кусок.

Ситуация прояснилась.

— Ты умница, Анна, ты права. Но зачем тебе беспокоиться и бегать на рынок? Давай мы примем компромиссное решение: рецепт для любовного возбуждения отменим наполовину. Куропаток я по-прежнему буду есть, а пироги с петушиными гребешками больше печь не надо.

На том и порешили.

Среди открытий, которые сделал Мишель уже в первый день, было и такое: он обнаружил, что у него двое детей. Нельзя сказать, чтобы эта новость доставила ему огромную радость. Он совершенно не представлял себе, как с ними общаться. Сказывалось полное отсутствие отцовского опыта и опасение, что Нострадамус вёл себя как-то иначе.

Старшая, четырехлетняя Мадлен, непринужденно носилась по всему дому. Младшему, Сезару, шел второй год. Он пялил глаза на заглядывавшего к нему в кроватку мужчину, и Мишелю казалось, что он всё понимает, вот-вот подмигнет и выдаст:

— А ты-то, дядя, кто такой? Жулик?

Улучив момент, когда рядом никого не было, «папа» сделал сыну «козу», показал язык и убрался подальше.

Но с Анной отношения установились теплые, проникнутые доверием, как и полагалось у супругов. Каждый вечер, готовясь ко сну в своем кабинете, Мишель одевал ночную сорочку и, сунув ноги в войлочные тапочки, отправлялся на второй этаж, в спальню жены. Возвращался нескоро, на лице его блуждала загадочная улыбка.

11.

Период тихой благодати и освоения незнакомой территории продолжался ровно девять дней. Он кончился так же внезапно, как и начался — и не потому, что тайный пришелец из Нью-Йорка всё узнал и постиг. Просто гладкая, безоблачная жизнь не могла долго оставаться таковой, это было бы противоестественно. Она стала давать сбои. Беды посыпались, как из дырявого мешка, причем невозможно было ни предвидеть их, ни предотвратить.

Вечером девятого дня, после ужина, Анна радостно сообщила:

— Завтра мы идем в гости к Паламедам. Мы давно у них не были, и они нас приглашают.

О том, что Марк Паламед — его лучший друг, Мишель уже знал. Правда, он ни разу его не видел. Тотчас же ему представилась жуткая картина: они заходят в дом друзей, а там их встречают двое мужчин. Кто из них Марк — поди угадай. Еще пожмешь руку не тому, кому надо. На плохую память не сошлешься — не тот случай.

— Хорошая идея, — небрежно бросил он, — давненько я не толковал с Марком. Соскучился.

— Конечно, у вас будет, что обсудить — он еще не видел книгу твоих пророчеств.

Если считать первую новость — насчет похода в гости — оплеухой слева, то вторая — про обсуждение книги — была оплеухой справа. Но оказалось, что это еще не всё.

— Мы пойдем не с пустыми руками, — Анна на пару секунд замерла, чтобы заинтриговать мужа и повысить цену следующего сообщения. — Признаюсь, я по секрету рассказала Шарлотте, жене Марка, какие изменения произошли в нашей с тобой ночной жизни. Она загорелась и стала уговаривать меня поделиться с ними не только впечатлениями, но и той самой знаменитой настойкой. Сам понимаешь, я не могла отказать. Так что завтра мы понесем в подарок Марку баночку твоего эликсира. Ты как раз говорил вчера, что у тебя его еще много.

Это уже был удар ниже пояса.

Приступ ярости всколыхнул Мишеля, он готов был разорвать Анну на части. Но сдержался. В конце концов, в чём она виновата? Женщина всегда остается женщиной.

— Это скорее будет подарок не для Марка, а для его жены, — усмехнулся Мишель. — Спокойной ночи.

Он поднялся к себе и присел на кровать. Ночь обещала быть крайне беспокойной. Во-первых, придется прочитать целый том предсказаний. А во-вторых, что-то придумать с эликсиром мужской силы.

С книгой он разобрался быстро. В ней 353 четверостишия-катрена, запомнить все нормальный человек не в состоянии, даже если сам их придумал. Поэтому, если Марк спросит о каком-то конкретном пророчестве, они вдвоем посмотрят текст, и он на ходу что-нибудь сообразит.

Вторая проблема, на первый взгляд, казалась неразрешимой. Делать смесь? Какую, из чего? На полке возле стола стояли химикаты. Опознать их, несмотря на надписи, Мишель был не в состоянии. Вроде бы, Нострадамус использовал их для приготовления лекарств. Вполне вероятно, что с помощью некоторых из них, если он не угадает дозу, можно запросто отправить человека на тот свет. В таком случае, однако, ему бы сразу, без промедления помогли отправиться вслед за ним. Но туда попасть никогда не поздно.

Оставались травы — пучки высушенных растений были развешаны по всему кабинету. Ни их названий, ни назначения Мишель тоже не знал. Но в данном случае, по крайней мере, стоило рисковать. Понятно, что ни о какой настойке не могло быть и речи. Придется готовить отвар. Он должен быть крепким — но не терпким. Чем больше разных трав — тем лучше, они нейтрализуют друг друга.

Всю ночь Мишель варил, смешивал, пробовал. Предстояло избежать двух возможных проколов. Одного — чтобы не случилось так, что после глотка его «эликсира» вообще не захочется смотреть на женщину. А второго — чтобы сварганенный наскоро любовный напиток не вызвал поноса. Как настоящий ученый, он решил опробовать свое варево на себе.

Уже под утро, приняв ложку смеси, он посидел полчаса, а затем отправился в спальню Анны. Всё прошло великолепно, он был, как всегда, в форме и никакого действия напитка не чувствовал. Вернувшись наверх, он лег поспать.

Во второй половине дня, когда они собирались и Мишель помогал Анне затянуть корсаж, он, как бы между прочим, обронил:

— Мне неудобно идти с корзинкой, поэтому ты сама понесешь в ней настойку, и ты же ее вручишь Марку. Это логично, ты обещала — ты принесла. И уточнишь: о способе применения расскажет сам Мишель.

Он еще ночью придумал этот тонкий тактический маневр — теперь ему не страшны хоть десять мужчин в доме его друга, он «узнает» его сразу: кому жена отдаст подарок, тот и Марк.

Все прошло как по-писаному. Получив заветный эликсир, хозяин сразу пригласил Мишеля к себе в кабинет:

— У женщин есть о чём поговорить, а нам надо потолковать о политике.

Разговор после нескольких общих фраз, круто повернул в нужное русло. О нострадамусовских предсказаниях Марк и не вспоминал — хватало других забот. В конце концов, какое ему дело до того, что произойдет, например, в Италии через двести лет? Гораздо больше его волновала предстоящая ночь с женой. Мишель быстро обнаружил, что в сексуальной сфере его друг — полный профан. Погружаться в изысканные дебри на уровне «Камасутры» с ним явно не стоило. Он-то и элементарных вещей не знал.

Чтобы не казаться чересчур компетентным, Мишель облек свои откровения в нечто вроде консультации врача. Это было вполне естественно для обоих — реальный Нострадамус не раз лечил друга от разных хворей. К концу встречи Марк выглядел не только потрясенным, но и воодушевленным:

— Ты никогда прежде не говорил мне об этом!

«Конечно, я жил в Калифорнии. Тебе повезло, что ты со мной встретился. Кто бы тебя еще просветил? А теперь, я уверен, снадобье подействует… Смешно может получиться, если ты выдуешь всю настойку за неделю и попросишь еще. А я совершенно не помню, что с чем мешал — придется мучаться, чтобы сварить похожую по цвету и вкусу».

Вся эта цепочка мыслей проскочила в голове Мишеля прежде, чем он открыл рот для ответа:

— Так ведь повода не было. А сейчас появился.

Когда они возвращались из гостей, Анна высказалась с некоторым удивлением:

— Чем ты произвел на Марка такое сильное впечатление? Я не помню, чтобы когда-нибудь он с тобой прощался так тепло, как сегодня.

— Да, у нас состоялась содержательная беседа, касавшаяся моих предсказаний. Марк ими очень заинтересовался, задавал глубокие вопросы. И он, и я получили удовольствие.

Мишель действительно остался доволен собой — он закрепился как подлинный Нострадамус на одной из важных позиций. Потихоньку надо будет обойти всех «знакомых» — с Анной, конечно.

Но на сей раз ему было отведено всего три дня спокойной жизни.

Это случилось в среду. Конский топот замер возле их дома, вскоре раздался громкий стук. В маленькое отверстие в двери можно было разглядеть рослого парня в запыленной одежде.

— Кто вы такой? — не отпирая, спросила Анна.

— Гонец губернатора Прованса. Послание лично мессиру Мишелю Нострадамусу!

Пришлось впустить нежданного гостя. Хозяин принял письмо; хозяйка подала уставшему гонцу кружку воды. Тот выпил ее залпом и попрощался. Снова закрыли двери на все засовы. Мишель замер с пакетом в руке, как статуя святого.

— Что ты так разволновался? Пойдем на кухню, посмотрим, что там, — Анна вела себя совершенно невозмутимо, как будто гонцов из столицы провинции к ним присылали каждый день.

— Граф Танд о тебе хорошего мнения, ты с ним не раз встречался, — сказала она, усаживаясь на лавку. — Наверно, какая-нибудь просьба.

Мишель, если признаться честно, слегка дрейфил. О чём может попросить салонского предсказателя высокая особа? Да о чём угодно. Но уж если не выполнишь…

— Что-то у меня предчувствия не очень веселые. Давай сделаем так: письмо вскроешь ты.

— Ладно.

Анна взломала графскую печать и вытащила листок, исписанный аккуратным почерком.

— А теперь прочитай вслух, — предложил Мишель.

Анна покраснела и тихо проговорила:

— Зачем ты издеваешься надо мной? Разве я тебе чем-то не угодила?

В первый момент Мишель не понял, что случилось, почему она обиделась на него. Но почти сразу же обостренное чутье подсказало: его жена не умеет читать!

— Извини, я не хотел, — Мишель подошел к ней и обнял. — Действительно, расстроился и ляпнул.

Он взял листок и стал читать его про себя. Анна следила за реакцией мужа, пытаясь угадать, о чём говорится в послании. Но его лицо оставалось бесстрастным. Когда он оторвал взгляд от бумаги, она не выдержала и спросила:

— Ну что там?

— Ничего особенного. Губернатор сообщает, что меня немедленно вызывает в Париж королева Франции Екатерина Медичи.

Анна вскочила:

— Тебя хотят поблагодарить или наказать?

— Про это ничего не сказано. Но почему ты так разволновалась? Обычное письмо. Обычная просьба.

От неожиданности происходящего Анна заплакала.

Нравы и тайны королевских дворов! Конечно, Мишель читал о них в романах. Марк Твен, Дюма, Проспер Мериме. Сплошные интриги и дуэли, и обязательно тройку-другую героев приканчивают. Причём способы для этого весьма разнообразны и изобретательны. Чаще всего — шпага, но бывает и пуля. Иногда голова на плаху, иногда — в петлю. А еще хороший обычай — подсыпать яду в питье. У Мишеля от одних только книжных воспоминаний подозрительно зачесалась шея.

И вот в это пекло сейчас велено явиться ему!

С утра до вечера он находился теперь под впечатлением королевского приказа. Он, как дамоклов меч, висел над ним. Самым давящим фактором была неопределенность, не обозначенная цель вызова — казнить или миловать. Можно, конечно, сделать вид, что никакого письма не получал: «Что вы говорите?! Первый раз слышу. Наверно, затерялось в пути». Но это значило бы подставить под удар губернатора де Танда. А из разговора с Анной выяснилось, что глава Прованса тоже его, то есть Нострадамуса, друг.

«Я и не подозревал, что у моего прототипа, роль которого я играю, столько знакомых в самых разных кругах. Я-то думал, он сидит, закрывшись в своей обсерватории, и шпарит сотнями катрены про то, что ему видится в будущем».

Парадоксальность ситуации заключалась еще и в том, что совсем недавно, два месяца назад, Мишель летал из Салона в Париж. Правда, это был другой век и другой Париж. Тогда всё произошло довольно быстро, при сравнительно небольшом расстоянии — что-то около 800 километров. Три часа на весь перелет. Может, не стоит паниковать, всё сложится нормально.

Но тут же колеблющееся пламя светильника вернуло его на реальную землю: ни самолетов, ни поездов, ни машин. Как добираться? А расстояние-то какое огромное — 800 километров! Без местного опыта ничего не придумаешь. Лучший выход — посоветоваться с Марком.

Марк Паламед, человек бывалый, первый консул городского совета, заявил сразу, что королевское пожелание лучше не игнорировать.

— При большом желании удастся увильнуть и отвертеться. Но если вызовут во второй раз и более жестким тоном, тогда тебе припомнят, что однажды ты уже не откликнулся на высочайшую просьбу.

— А каково твое мнение насчет причины?

— Она, безусловно, связана с твоими предсказаниями. Что-то в них зацепило, привлекло внимание — и решили с тобой поговорить.

— Я боюсь другого: нашлись доброжелатели при дворе, которым я не понравился — может быть, как конкурент — и они подсказали Генриху и Екатерине, что я пишу по наущению дьявола.

— Не исключено. Ты же отлично знаешь, что есть такие люди, словами и поступками которых управляет дьявол. Но тебя это не касается, тебе бояться нечего.

«Святая простота», подумал Мишель.

— У меня предчувствие, что в Париже может быть устроена охота за моей головой.

— Как только приедешь, сразу заведи нескольких верных людей, которые бы тебе докладывали о дворцовых интригах. Кто владеет информацией — тот на коне.

— Легко сказать — «приедешь». Да еще на коне. Путь неблизкий.

— Выбирать не приходится. Конь, разумеется, отпадает — всадник ты никудышний. Значит, остается мул.

— Кто? — вырвалось у Мишеля.

— Ну, понятно — мул. Чего ты удивляешься? Ты ведь так уже путешествовал — по Италии.

— И сколько займет мой вояж?

— Сейчас прикину, — Марк сосредоточенно нахмурил лоб и после недолгого раздумья ответил: — Около месяца.

Мишель живо представил себе заголовок в газете «Нью-Йорк Таймс»: «Мул авиакомпании Эйр Франс доставил Мишеля Нострадамуса в Париж».

— Это же нужна серьезная подготовка, — сказал он.

— Я тебе помогу. Ты мне оказал большую услугу — твой эликсир действует безотказно. Шарлотта счастлива.

— Я тоже. Спасибо за готовность помочь. Наверное, надо наметить день выезда.

— Думаю, 14 июля будет нормально.

Началась гонка. Мишель не мог признаться ни Марку, ни жене, что у него масса дыр, которые надо худо-бедно залатать. Он всё еще был «человеком оттуда», почти не знакомым с местными обычаями и укладом жизни. А перед правителями на троне должен был предстать их искушенный подданный, безупречно владеющий настоящим и провидящий будущее.

Живой язык общения, деньги, особенности богослужений, товары, система чинопочитания и многое другое — Мишель составил целый список ближайших тем, на освоение которых могли бы уйти месяцы. В его распоряжении было не больше двух недель.

Начал он со чтения альманахов, лежавших аккуратной стопкой в кабинете. Он, Мишель Нострадамус, просто обязан знать, о чём он сам писал. С религией было проще — его семья в Америке оставалась христианско-католической. Предстояло только разобраться в местной специфике. Поэтому в собор он ходил вместе с Анной.

Понять назначение должностей и званий ему помог спор, в который он вовлек Марка. Тот, не подозревая, что из него вытягивают сведения, выложил тонкости управления и организации местной власти.

А еще, одевшись так, чтобы его не узнали, иногда в маске, он бродил по городу, прислушивался к речи, к темам разговоров, присматривался к поведению горожан. Заглядывал в лавки. Посидел в таверне. «Ничего не изменилось за века. Проблемы те же: есть, пить, одеваться».

На рыночной площади народ имел возможность удовлетворить любые запросы голодного желудка и найти, чем прикрыть плоть. Оранжевое пламя апельсинов соседствовало с красным пожаром гранатов в обрамлении спокойной зелени овощей. Мясо и птица были не только в виде, готовом для кухни, но и в своем первозданном обличье — кудахтая, гагача, бэкая и мэкая за отдельной оградой. Молочные ряды поражали обилием сыров. И, конечно, в разнообразной посуде — оливковое масло, фирменный провансальский продукт.

А, может быть, вы сыты, но вам нужны кожа или шерсть? Пожалуйста! Это тоже гордость Прованса.

Все эти картинки городского быта расширяли кругозор — не более того. Покупать еду на рынках во время поездки Мишель не собирался — из опасения за свое здоровье. Но кое-какие сведения, почерпнутые им из обмена новостями между торговцами и покупателями, насторожили. Поговаривали, что появились невесть откуда разбойники. И нападают на беззащитных путников с весьма примитивной целью — ограбить их. Понимая, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, Мишель решил восстановить утерянную было физическую форму.

Утро он теперь начинал с усиленной тренировки — отжимания от пола, приседания, выпады в стороны, упражнения на координацию.

Заключительным этапом его подготовки стала работа с картой. На полке среди книг Нострадамуса он нашел путеводитель по дорогам Франции, совсем недавно отпечатанный в типографии Авиньона. Марк посоветовал — в больших городах ночевать у знатных особ, в небольших искать ночлег в приличной таверне. Учитывая это и примерный дневной пробег, он расписал маршрут так, чтобы темнота не застигла в чистом поле.

Наступил последний вечер перед отправкой. Всё готово. Чемоданы уложены, осталось приторочить их к седлу. Деньги — в кошельке. Имена тех, у кого останавливаться, записаны. Всё готово, но вместо спокойствия — непроходящее возбуждение. Попытался спать — не получается. Идти к Анне нет сил. Самочувствие такое, как у человека, который знает, что завтра его бросят в воду, а он не умеет плавать. Не будет рядом ни Анны, ни друга, он будет полностью предоставлен сам себе.

Никуда не годится. Что с ним происходит? Не хватает еще, чтобы в таком расклеенном состоянии окунуться в неизвестность. Надо немедленно взять себя в руки, причем уже сейчас, сию минуту. Мишель поднялся, сунул ноги в тапочки и отправился к жене. А потом остался у нее и уснул — впервые на чужой территории.

Продолжение