В застывшей, натянутой тишине он, приложив правую ладонь к устам, еле слышно шепчет самое тайное и самое грозное имя Бога, известное только ему и произносимое только здесь, в Святейшем, только в этот праздничный миг и только им, Главным Жрецом…

Сказки и фантазии для детей и взрослых

Александр Левинтов

Сказка про Альцеса и его сына Янтера

В далекой-далекой стране, поросшей густым лесом, на берегу седого от старости моря жили великаны. За их исполинский рост соседи не любили и боялись их, называя лютвой, да и саму их страну называли Лютва. Маленькие нам всегда кажутся немного смешными, а большие — страшными — не правда ли? Сами же великаны называли себя вόлотами, а свой край Зеленым Лесом, на местный лад — Жальгирисом.

Были они и вправду очень высокими и необычайно сильными, но совсем не лютые, а весьма покладистые, незлобивые и трудолюбивые.

Они первыми приручили лесных зверей, потому что для прокорма одной охоты им явно не хватало: они приручили вепрей и лосей, зубров и косуль, полевых, лесных и водных птиц, пасли их и охраняли, стали выращивать для них травы, злаки и корнеплоды. Звери охотно давали великанам приручать себя: смерть — она за горами, а голод в диком лесу бывает часто.

Дома они свои строили из огромных валунов. Каждый дом получался как островерхая гора, от которой тянулись длинные гряды -то их спальни. Поля и огороды у них были обширные — нам с тобой за день столько не пройти.

Совершенно случайно кто-то из великанов раз замочил злаки на корм зверью, да и забыл — так волоты научились делать хмельное пиво, с которым к ним и пришло веселье.

Позже они научились печь хлеб, варить каши и еще многое, что делать из корней, трав и злаков.

Про одного волота существует такая сказка.

Звали его Альцес.

Когда он ложился спать, то под голову обычно клал небольшой плешивый холм: на скале спать было жестко, а на лесистых холмах — колко. Укрывался он обычно туманом, а, чтобы ступням не было холодно, в ногах у него спали его коровы, всё стадо.

Как и другие волоты, Альцес пахал сохой, плугом для которой служил огромный, вырванный с корнем дуб. Попадавшие под плуг валуны он швырял в далекое море, чтобы ненароком не причинить кому увечья. Эти камни и сейчас лежат в море, большие и маленькие. Будто плывут по воде. Люди смотрят на них, дивятся и любуются их красотой.

Альцес вырастил ячмень — каждое зерно с небольшое яблоко. Он молол ячмень, приспособив для этого две небольшие скалы.

Могучий волот недолго был женат: его прекрасная златокудрая Ярвиль рано умерла от неведомой болезни, оставив ему сына, Янтера. Надо сказать, что в те времена почти все болезни были неведомыми: люди болели очень редко.

Янтер был в мать, такой же златокудрый и красивый. Как и все мальчишки, он любил играть, бегать, прыгать, но более всего он любил лежать на песчаном берегу моря и смотреть либо в небо, пытаясь понять и угадать, какое на нем появится облако, на что похожее?, либо в море, стараясь разглядеть за ним незнакомые, еще никем не открытые страны.

Дочь морского царя влюбилась в Янтера — ведь она не знала, что он еще совсем мальчик: никогда ранее она не видела великанов. Она ластилась и ласкалась к Янтеру белой пенной волной, теплой, шаловливой, капризной шептуньей, но мальчик смотрел вдаль или ввысь и не замечал морскую принцессу.

А надо признать, что морская принцесса была единственной и любимой дочерью морского царя. Он не мог на нее надышаться и налюбоваться и более всего боялся не исполнить малейшее ее желание, малейший каприз.

Своенравная, она потребовала у отца, чтобы тот забрал в морскую пучину златокудрого Янтера.

Огромной волной налетел морской царь на берег и унес в свои подводные чертоги столь желанную его дочери добычу.

Альцес бросился к морю, стал огромными пригоршнями вычерпывать из него воду, но та реками и ручьями опять возвращалась. В неистовстве подпер Альцес солнце стволом самой высокой сосны, чтобы успеть до заката исчерпать всё море и спасти своего сына.

Но солнце неумолимо, мало-помалу оно давило и давило на верхушку сосны и, наконец, сломало ее.

Солнце, горячее, жаркое, раскаленное, красное стало садиться, всё ниже и ниже и, когда оно своим краем коснулось воды, Альцес сдался, сел на берег и горько-горько заплакал. Слезы, горячие и раскаленные, лились из его глаз, разбивались о валуны, наброшенные им, и падали, шипя и остывая, в море, а великан продолжал плакать и каменел от горя.

Вон та скала в море, видишь? Ее зовут Альцес. А слезы несчастного волота люди до сих пор находят в море и прибрежном песке. Они и сейчас похожи на цвет заходящего солнца. Говорят, этот камень приносит счастье и здоровье. Люди называют его янтарем, в память о мальчике, унесенном волной в море.

Про Эзопа, мудрость и знание языков
(письмо внуку Ване)

Это было в Древней Греции почти три тысячи лет тому назад.

В Афинах на невольничьем рынке продавался пленный скиф. Представляешь, на рынке в те временаторговали людьми! Он был царем, поэтому не умел ничего делать, только повелевать людьми, к тому же он был старый и безобразный, ужасно безобразный лицом. Но главное — он не мог говорить по-гречески, ведь он был скифом. Поэтому у него на груди висела табличка ИДИОТ, то есть «лишённый языка» не как физический недостаток, а как человек, лишённый греческого языка: мы ведь в русском языке называем тех иностранцев, кто не говорит по-русски, немцами, то есть немыми, хотя мы знаем, что между собой они довольно бойко разговаривают.

Он стоял на рыночной площади, его никто не покупал и, скорей всего, он умер бы с голоду, никому не нужный, и он прекрасно понимал своё отчаянное положение.

Но это был очень умный и пытливый человек: он стал вслушиваться в речь греков. Сначала ему казалось, что они всё говорят одним очень длинным словом, потом он научился разделять этот поток звуков на отдельные слова и смыслы, потом — он начал понимать эти смыслы, мало-помалу, один смысл за другим, и даже начал немного говорить по-гречески.

Немного освоив греческий, он уговорил одного очень богатого, но очень глупого философа Ксанфа купить его.

Этот скиф плохо говорил по-гречески, но он был очень умным, поэтому каждую свою мысль он был вынужден излагать не прямо, а очень окольным путём, иносказательно, аллегориями. Люди заслушивались его странными историями.

Ты знаешь, я прожил в Америке девять лет. Я приехал в эту страну, не зная по-английски ни слова, а ведь мне был уже 51 год и я, наверно, был даже старшего того скифа. И я оказался в его шкуре и на себе почувствовал, как это плохо быть немым, немцем, идиотом в чужой стране. В своей стране, в России, я оставался географом и писателем, журналистом, но в Америке я стал развозчиком пиццы. Мало-помалу, я немного освоил английский, идя путём того скифа.

Вот один эпизод.

Меня спросил один проезжий, как ему выехать из нашего городка на хайвэй. Я уже знал, как по-английски будет налево-направо, но я забыл английское слово «кладбище», а ведь ему надо было повернуть направо именно за кладбищем. Я вспомнил, что английское «кладбище» как-то связано с цементом (cemetry), но, если я скажу «цемент», он будет искать цементную фабрику, которой в нашем городке отродясь не было. И я соорудил странную конструкцию из известных мне слов: long term parking for bodies — длительная парковка для тел. Проезжий засмеялся, но понял меня правильно, и я увидел, как за кладбищем он повернул направо.

Но давай вернёмся к нашему скифу.

Однажды он спас своего хозяина Ксанфа. Тот, как-то напившись допьяна, побился об заклад, что выпьет море. На кон Ксанф поставил всё своё богатство, свой дом, своих рабов и даже свою жену-красавицу. Наутро спорщик пришёл в дом Ксанфа и потребовал выигранное. И Ксанфу пришлось бы расстаться со всем своим добром, если бы не его скиф, который подсказал, как выйти из этого отчаянного положения:

— Я, Ксанф, обещал выпить море, и я выпью его, но я выпью море, а не воды впадающих в море рек и ручьёв и не воды, падающие в море в виде дождей: отдели эти воды от моря, и тогда я его выпью.

Однажды у этого скифа спросили:

— Отчего культурные растения и болеют, и неурожайные, хотя за ними нужен уход, полив и много другой возни, а дикие растут сами по себе, не болеют и обильно плодоносят?

Скиф ответил:

— Культурные растения — пасынки земли, не она их сеяла и рожала, а потому и не любит их, дикие же растения — любимые дети земли, она их холит, кормит и оберегает безо всякого вмешательства человека.

Те короткие рассказы скифа, где говорили и действовали звери и птицы, и даже предметы, очень нравились людям, они стали называть их фабулами, а по-русски — баснями. Вот одна из них:

Лягушки, просящие царя

Лягушки страдали оттого, что не было у них крепкой власти, и отправили они к Зевсу послов с просьбой дать им царя. Увидел Зевс, какие они неразумные, и бросил им в болото деревянный чурбан.

Сперва лягушки испугались шума и попрятались в самую глубь болота; но чурбан был неподвижен, и вот понемногу они осмелели настолько, что и вскакивали на него, и сидели на нем.

Рассудив тогда, что ниже их достоинства иметь такого царя, они опять обратились к Зевсу и попросили переменить им правителя, потому что этот слишком уж ленив.

Рассердился на них Зевс и послал им водяную змею, которая стала их хватать и пожирать.

Басня показывает, что правителей лучше иметь ленивых, чем беспокойных.

Того скифа звали Эзоп, он был признан одним из семи великих мудрецов Древней Греции, а жанр басен дожил до наших дней, и многие современные басни — просто переводы или пересказы басен Эзопа.

Давай считать, что этот рассказ -тоже басня: проще знать несколько языков в детстве, чем начинать учить их в старости, и такое знание ничем не хуже ума, оно — твой капитал или счёт в банке. А ум, мудрость — это дар, помнишь, я рассказывал тебе, как Бог подарил маленькому Соломону мудрость? Но ум может быть очень скромным даром, а языки — это тобою нажитое богатство.

Легенда об Аттиле

После смерти от стрелы, пущенной Парисом, Ахилл был унесен Танатосом на архипелаг Блаженных островов, где великие герои продолжали жить — уже не в трудах и подвигах, но и не в небытии, как обычные смертные, а в безвременном, бесконечном забытьи блаженства и счастья. Гектор наслаждался любовью со своей единственной и неизменной Андромахой — своей преданностью и верностью она заслужила разделить вечное блаженство со своим мужественным супругом. На соседних островах со своими любимыми жили Ахиллы, точнее — один Ахилл, но каждый с одной из своих возлюбленных.

И Агамемнон жил рядом — с несчастной прекрасной Кассандрой: коварная и неверная Клитеместра убила их в ванной в первую же ночь возвращения героя из-под Трои.

И Одиссей — с Пенелопой и Калипсо: хитроумнейший, он и тут смог совместить несовместимое.

Жили на этих островах Диомед и Менелай, царица амазонок, убитая в бою неистовым Ахиллом, Пенфесилея, эфиопский царь Мемнон, жертва и невольная причина смерти Ахилла, Парис — и многие другие герои, заслужившие своими подвигами и смертями блаженное безвременье, малое бессмертие.

Говорят, некоторые герои всё же ещё раз вернулись в жизнь — так распорядилась сама жизнь, которой понадобились эти великие мужи и жёны.

Об одном из вернувшихся этот рассказ.

… его звали почти также, как и тогда — Аттилой, по-гречески Ἀττήλας.

Герой вернулся таким же неистовым в бою и любви, как и его далекий предтеча.

С гуннов началось Великое переселение народов.

Ночь на первое сентября 375 года, если переводить древние календари на современный, — для народа, что жил в низовьях Танаиса (Дона) и вошел в европейскую историю как остготы, новогодняя. С вечера начались ритуальные танцы и жертвоприношения, а когда зажгись звезды, то зажгись они не только на небе, но и по всей степи за рекой, от края и до края, до горизонта и за горизонтом. То были костры меж кибиток хунци, гуннов, как сами себя называли китайцы и чье название присвоили монголы-кочевники, до того покорившие Поднебесную и смешавшиеся с оседлыми китайцами кровью и культурой.

Седым от горя и тумана утром те, кого потом назовут остготами, встали со своего обжитого места и пустились в многовековой путь на Запад.

Спустя полвека в среде гуннов появился великий воин и вождь Аттила.

Он создал эфемерную, как всегда бывает у летучих кочевников, но великую империю, простиравшуюся от гор Кавказа до низовьев Рейна. Юг и Север, Восток и Запад, Рим и Византия сотрясались от могучих ударов несокрушимой армии Аттилы.

Гунны теснили всех — и со всеми вступали в непрочные военные союзы, с единственной целью — преодолеть чье-либо сопротивление и потом уничтожить и своего неприятеля и своего союзника.

Аттила со своей ордой наводил ужас на всю Европу, но более всего он любил кочевать у мягких Карпатских гор, на тучных пастбищах Дуная, в стране, называвшейся до того Паннонией, а после того — Хунгарией, Венгрией.

Атилла обладал сказочной силой — покоренные им народы включали его в сонм своих богов и героев. Так он вошел в круг Нибелунгов, владевших Рейном и его золотом, под именем то Этцеля, то Атли.

С этими же местами связана и самая стойкая легенда об Аттиле и его прекрасной невесте, германской принцессе Ильдико.

Летом 452 года Аттила вторгся из Паннонии в итальянскую провинцию Венетия и после долгой осады взял прекрасный город Аквилею. Обогащенный этой победой, Атилла двинулся на запад, взял Медиоланум (Милан) и Тицинум (Павия). Перед ним открылся беспрепятственный путь на Рим и он готов был идти на Рим, и, если бы пошел, непременно взял бы Великий Город и разорил бы его дотла.

Но навстречу Аттиле вышел папа Лев.

Хорошо зная бешеную алчность Аттилы на женщин, он уговорил вождя гуннов повернуть от Рима и направиться на север, на поиски сказочно прекрасной принцессы Ильдико.

И Аттила обошел Альпы и вновь вторгся в германские земли на Рейне, и, положив на поле брани несметное войско, завоевал прекрасную Ильдико, более прекрасную, чем сотни его предыдущих жён.

И был свадебный пир, и брачная ночь, и в той ночи страстная до исступления, неутомимая в любви Ильдико истомила могучего Аттилу, и у того открылось от этой страсти течение крови горлом, и захлебнулся ею Аттила и умер у ног торжествующей Ильдико.

Прекрасная Ильдико вернула своему народу свободу, а своему отцу — царство.

Любвеобильный Аттила-Ахиллес спустился в мрачное царство теней, говорят, навсегда, но никто этого точно не знает, лишь древние скандинавские руны и кельтские саги невнятно вторят друг другу: опять пролетят как смертный сон тысячелетия — и непобедимый герой и воин любви опять восстанет, наводя ужас на толпы и народы, внушая самую пылкую любовь в прекраснейших женщинах.

Путешествие вдоль диска Земли

Эта книга была найдена недавно при археологических раскопках в прибрежной деревушке недалеко от города Волоса (Эгейское побережье). Судя по языку (архэ) текст несомненно был написан в догеродотовы времена и уверенно может датироваться 7–8 вв.. до Р. Х. Предлагаемая часть текста, в отличие от всех остальных, имеет лишь очень небольшие купюры и повреждения, а потому почти не утеряла авторских смыслов.

На север можно продвинуться двумя путям — Океаном, что омывает весь диск Земли, но для этого надо пройти Геракловы Столпы и плыть направо, ни в коем случае не теряя берег из виду, потому что пропасть в Океане, не имеющем другого берега, очень легко. Второй путь — посуху.

За меловыми горами, называемыми Альбионами, пойдут другие горы — снежные. Некоторые из них свободно плавают в Океане, другие же стоят отвесной стеной на страже Океана. Они неприступны, но в глубине суши, по долинам небольших рек живут Гипербореи. Здесь время течет так медленно, что день длится полгода и полгода — ночь. А потому все гипербореи живут очень долго — у них у всех плешивые головы, отчего их часто называют Плешивыми.

За страной Гипербореев наступает белая мгла. Там время совсем останавливается и наступает вечность. Говорят, кто сможет сложить это слово из снежинок или льдинок, обретет бессмертие.

Если от Геракловых Столпов повернуть налево, как делают финикийцы из Тира и Сидона, плавание пройдет вдоль берега Африки. В самом конце пути финикийцы открыли две страны — Берег Слоновой Кости и Золотой Берег, где они обменивают свои ткани, окрашенные пурпуром на драгоценный металл и драгоценную кость. Местные жители так черны и страшны, что от одного взгляда на них люди умирают. Поэтому обмен с ними происходит по ночам и безлюдно: финикийцы оставляют свои ткани на берегу и спешно уплывают на свои суда, а утром забирают оставленные местными жителями бивни или золотой песок.

Дальше плыть нельзя, и ни один безумец, посягнувший плыть дальше, еще не возвращался оттуда.

Говорят, там, в Южной половине Земного Диска, стоит огромная Белая гора. Все гибнут у ее подножия, потому что время начинает бежать здесь с сумасшедшей скоростью и люди просто гибнут от стремительной старости, набрасывающейся на них как снежная лавина в горах.

Но и здесь живут особые люди, называемые пингвардами. Они малы ростом и безруки. Они прекрасные ныряльщики и живут тем, что ловят и едят рыбу. Пингварды живут огромными дружными семьями, не знают оружия, огня, войн и свар. Говорят, они очень умны и умеют разговаривать с дельфинами, с которыми образовали нерушимый союз. Дальние потомки пингвардов некогда заселили Атлантиду и создали могучее царство, но прогневили богов — и их великая страна утонула в Океане.

К востоку от Понта начинается Азия.

Там, за Персией, лежит Страна Многоруких, которую иногда называют Хиндией, потому что там растет Горькое Дерево, которое […].

Страна Многоруких строго разделена на касты. Самая низшая каста — Однорукие. Они ничего не могут и не умеют. Они презираемы всеми и им запрещено даже наступать на собственную тень, дабы не осквернять ее собою. Единственной рукой они собирают милостыню, которую бросают им Двурукие и Трехрукие: объедки и пищу, которая пережила ночь, а потому вызывает безумие и нестерпимую жажду.

Двурукие занимаются хлебопашеством. Это очень изнурительный труд, дающий здесь жалкие плоды. […] Но Двурукие обязаны не только питаться исключительно злаками и не знать вкуса мяса и молока, но и снабжать хлебом более высокие касты.

Трехрукие — пастухи и скотоводы. Когда они доят коз или других скотов, левой рукой они удерживают животное за рога, а правой и передней руками очень ловко выдаивают скотину. Когда они режут скотину, то правой рукой держат ее за рога, левой — за заднюю ногу, а передней перерезают горло. Смышленая и догадливая скотина знает, что с ней будет в зависимости от того, с какой стороны к ней подходит пастух и или мечется в загородке или покорно замирает в ожидании дойки.

Четырехрукие — воины. Они сильны и свирепы. Нашим воинам никогда не справиться с Четырехрукими: в правой и левой руках у них мечи, а в передней и задней — щиты. Они непобедимы. Едят они только мясо, доставляемое им Трехрукими либо мясо диких животных, на которых они успешно охотятся, если не участвуют в войнах.

Пятирукие — демиурги, ремесленники. Они могут одновременно месить глину, вращать гончарный круг, гранить драгоценные камни, раздувать горн, ковать металл и шить ткани. Пятирукие искусны в своих ремеслах, как никто на свете, но им необходимо много есть хлеба, молока и мяса.

Шестирукие — высшая каста. Они — жрецы. Они немы и потому совершают обряды и молитвы жестами и танцами […]. Все, и люди и звери, подчиняются их движениям и даже огромные змеи танцуют вместе с ними, прославляя местных богов.

Далее, на восток Азии живут Счастливые люди. Их страна так и называется — Счайна. Они так много смеются, что их глаз почти не видно, лишь узкие щелочки вместо них. Те из них, что живут на берегу Океана, вовсе не занимаются земледелием или скотоводством — море изобилует и рыбами, и морскими травами, и всей прочей живностью, которую они просто собирают, беспечно смеясь и радуясь жизни. Даже земледельцы не особо утруждают себя работой — они пускают на свои поля воду, в которой сами собой вырастают злаки и овощи.

На этом читаемый текст обрывается. По отрывочным словам и фразам можно предположить, что далее обсуждается то, что находится под Земным диском и над ним…

Сказка о смыслах

Оказывается, Луна обитаема. И обитают на ней смыслы.

В каждом кратере, и большом, и маленьком, в каждом лунном камне живёт какой-нибудь смысл. Они все разные.

Смыслёныши — совсем бэби, они, конечно, очаровательны и в них угадываются черты взрослых смыслов, но это — не более, чем догадка, скорее пожелание, чем констатация.

Есть смыслята, весёлые и звонкие, эти постарше, они очень игривы, а порою шкодливы.

Смыслики — настоящие тинейджеры, они уже многое могут, но они сами думают, что могут много больше того, что могут.

Смыслёнки ветрены и юны, им не хватает серьёзности, но именно этим они и привлекательны.

Смыслухи откровенно продажны и развратны, если вам повстречался ложный смысл, знайте — это от смыслух. Как хорошо, что их совсем немного.

Смыслуны степенны и солидны, работящи и исправны во всяком деле.

Смыслуканы стары, упорны и привередливы. Они вечно ворчат о тех временах, когда были смысликами и при этом считают современных им смысликов чересчур легкомысленными.

Никто не знает, откуда они берутся, потому что смыслы не имеют биологической природы и не умеют размножаться. Откуда приходят новые смыслы? — наверно, падают с неба, откуда же ещё?

С Земли смыслы видны немногим: поэтам, влюблённым, философам, лунатикам и тем, кто страдает бессонницей. Я таких, очень редких в природе, знал, более того, что там говорить?, я сам такой породы, ну, правда, только сейчас и только потому, что плохо сплю.

И я знаю, существует очень мощная и опасная ПСО — ПротивоСмысловая Оборона. Она принадлежит правительствам некоторых стран, у них есть на вооружении разные СМИ и другие средства пропаганды. Конечно, они ещё не могут бомбардировать Луну, но они уже создали зонтик-заслон от падающих на Землю смыслов, не причиняющих Земле ни малейшего вреда, но делающих власть этих негодяев очень хрупкой.

Признание ведьмы. № 1

Меня зовут Марго.

Одни считают меня врачом, другие — парапсихологом, третьи — экстрасенсом, иные — ясновидящей. Официально я — антропотехник, а по сути — ведьма.

Это началось, когда была еще совсем девочкой. Я могла идти или бежать за кем-нибудь с закрытыми глазами и точно повторять его действия. А еще я могла идти перед кем-нибудь, и он повторял все мои движения, хотя и не хотел этого. Потом я узнала, что эта игра называется “эксперт-оператор” и в нее может играть любой или почти любой, если его научить. Но я не училась — я сама ее для себя придумала и назвала ее по своему: “стань тенью!”

Я могла чувствовать больные места у других людей ладонями и пальцами. Где мне становится горячо, там у человека и больно. И эту боль очень легко вынуть из человека. Надо сделать ладонь лодочкой и выплескивать боль как воду из тазика. Это очень просто. Однажды меня заметил один знаменитый врачеватель. Он часто выступал по телевизору. Он пригласил меня в свою школу. Мне тогда было уже тринадцать лет. Но мне все давали шестнадцать и даже двадцать лет.

Я многому научилась в этой школе. Целитель научил меня строить защиту против других экстрасенсов и противэнергетических вампиров. Большинство вампиров не знает об этом. Это делает их очень опасными, потому что у них нет целей и желаний качать из тебя энергию, они почти неотразимы. Защита от них должна быть непременно круговой и многослойной. Надо уметь отражать энергетические щупальца вампиров и преобразовывать чужую энергию в другой диапазон частот, потому что энергетические доноры еще опасней вампиров — их энергия хаотична и неупорядочена.

Но главное — надо иметь хороший радар. Источник угрозы надо видеть раньше, чем он появится. Тогда его легко уничтожить: устроить уличный затор, задержать прибытие самолета или поезда, устроить сильный ливень или небольшое землетрясение. Есть много превентивных средств отражения угрозы.

Я окончила школу парапсихологии, получила диплом и лицензию на интроспективную работу. А к тому времени закончила и обычную школу. У меня сложилась большая практика. Моими пациентами были самые разные люди. Я лечила их, рассказывала им их прошлое и будущее или про их близких. Это очень просто и потому неинтересно.

И тогда я стала хакером. Я спокойно вскрывала чужую психику и видела насквозь чувства и мысли. Людям свойственно говорить совсем не то, что они чувствуют или думают. Но я запускала в них вирус доверия, и они начинали говрить о себе правду. Я делала это нужными словами, жестами, улыбкой, простым вздохом. Они полностью раскрывали себя, клялись и плакали, а я уходила, они оставались совсем голыми и пустыми. Они полностью выговаривали себя и у них ничего не оставалось. Некоторые потом кончали с собой, но меня это не интересовало. Люди очень боятся быть пустыми — они забрасывают себя газетами, телевизорами, книгами, всякой ерундой. А я всегда чувствовала в себе пустоту. Как окрыленность. Пустота всегда была голодной и требовала, требовала. Я не знала, что требовала пустота, и бросала туда все подряд.

Долгое время я интересовалась буддистской и синтоистской антропотехникой, прошла спецкурс дзен-антропотехники. Потом я увлеклась практикой тонегов, описанной Карлосом кастаньедой. Потом были Гурджиев и Успенский. Самое сильное влияние оказал на меня Рудольф Штайнер, но только как теософ, как теоретик антропософии. Сущность того, что яумею делать и суть себя я поняла, когда изучила тексты древних коптов и ессеев-терапевтов. Всем кажется, что ессеи только переписывали священные книги, а они создали особое знание, вкрапленое в Ветхий Завет.

Я поступила на психологический факультет МГУ и спокойно закончила его. В университете я специализировалась на советской психологической школе выготского и Леонтьева. Мне кажется, они знали гораздо больше того, что писали и говорили. Никто в университете не знал о моей практике, потому что я старалась иметь клиентов подальше от Москвы. Я практиковала по телефону, по почте и иногда выезжала к пациенту, если случай был тяжелый и пациент мог оплатить расходы.

Сразу после университета мне предложили поступить в аспирантуру. Через два года я стала кандидатом психологических наук, опубликовала около десяти статей и была соавтором большой монографии. Участвовала в конференциях. Вела свой небольшой семинар. Внешне все было как у всех.

Потом все кончилось.

Я полюбила и быстро стала терять защиту.

Я очень сильно испугалась. Сначала я подумала, что он — энергетический вампир. Однажды ночью я долго прислушивалась к потокам энергии, проходящим через него. Его сердце принимало энергию на той же частоте и с той же интенсивностью, с какой он испускал ее из головы и пупка. Он не был вампиром, но он разрушал мою защиту. Порой мне было нестерпимо больно от этой беззащитности, но он не знал этого. И никогда не узнает.

А потом у нас родилась дочка. И мне пришлось бросить практику. Моя беззащитность обернулась против нее. Она стала болеть и погибать. Я резко оборвала все контакты и связи. Мы поменяли квартиру и телефон. Так началась нормальная обыкновенная жизнь. В ней не было ничего выдающегося или замечательного. Годы потекли, неотличимые друг от друга. Казалось, что мир затих и остановился. Только календарь пошелестит-пошелестит своими страницами и сменится другим.

Я родила еще семерых детей: четырех мальчиков и трех девочек. Все спрашивали, зачем это. Я и сама долгое время не знала. Это были нормальные здоровые дети. Я рожала, потому что это давалось мне легко, потому что мне нравилось рожать, потому что я люблю своих детей, потому что я любила кормить их своейгрудью, и они не доставляли мне никаких неприятностей. Роды совсем не портили моей фигуры. Я оставалась молодой, красивой. Волосы и зубы не редели. И мне никто никогда не давал моих лет и не верил, что у меня так много детей. Последней родилась девочка, которую я назвала Марго, Ритой. Мой внутренний голос сказал мне, что она — последняя.

Когда Рите было пять лет, она сказала мне: “Мама, ты должна учиться у меня. Ты мало знаешь.” “Почему?” — спросила я. “Тебе только сорок лет, а мне сорок и еще пять. Я знаю больше, чем ты, и я знаю то, чего ты еще не знаешь, но можешь узнать у меня.” И тгда я поняла, зачем я родила до того семерых. И я начала учиться у маленькой Риты. С каждым годом отрыв между нами увеличивался. Через пять лет она знала столько, сколько я в свои сорок пять плюс еще на десять лет вперед.

Рита была бесконечно и совершенно бескорыстна. Она передавала мне свои знания и ничего не просила взамен.

Остальные дети давно выросли и у них появились свои дети. Я их всех очень люблю. Я люблю своего мужа, но мы уже много лет не живем вместе и забыли, какие у нас тела.

Мы живем с Ритой вдвоем. Мы живем теерь в лесу. Нам дали маленький деревянный домик. Изредка нам что-то привозят: то продукты, то деньги, то какие-то бумаги. Считается, что мы — сотрудики заповедника: я — научный сотрудник, а Рита — моя лаборантка. Мы изучаем этологию животных и растений. С нами живут разные звери и птицы. Они все ручные, даже самые большие. Считается, что мы ведем наблюдения и исследования. Это действительно так.

Но никто не знает, какие это исследования и за чем мы наблюдаем. Мы каждый год сдаем толстые отчеты о своей работе, которые пишем за два-три вечера. все это смешно и несущественно. И, наверно, пылится на каких-нибудь научных полках. И никто этого не читает. И слава Богу.

Мы начали с самого простого, с левитации. Сначала мы летали как птицы, а потом гораздо быстрей и без всяких усилий. Мы облазили с Ритой весь Космос и побывали на самых далеких планетных системах. У нас там много друзей. Мы часто бываем также в микромире. Мы знаем строение еще неоткрытых людьми химических элементов и частиц. Но более всего я люблю растворяться в мире идей. Это — настоящее наслаждение. В лесу мы познакомились с теми, кто жил здесь, на Земле, до нас: с феями, эльфами, нимфами и гениями. Простым усилием сознания я научилась переходить из этого, видимого, мира в невидимый, и обратно. Я могу также делать разные предметы невидимыми и показывать другим людям то, что находится совсем близко от них, но им невидимо. Иногда я бываю в будущем и прошлом, которые будут или были. И в придуманных людьми.

Говорят, я совсем не постарела. Сейчас мне, наверно, уже за семьдесят. Рита сказала, что мы с ней теперь никогда не умрем, и разница между нами скоро перестанет расти.

Признание ведьмы. № 2

В самом начале Пути замысел мира имел равновесие между Добром и злом. Этот неустойчивый тончайший баланс все время сопровождался катастрофами и взрывами. Мир всегда находился на опасной грани уничтожения самого себя. Понадобились величайшие усилия всех космических субъектов, чтобы ввести асимметрию. Благодаря невероятным жертвам и бесконечному терпению был произведен Великий Сдвиг Золотого Сечения. Теперь в мире соотношение Добра и зла равно 0.62 в пользу Добра. И мир стал подчиняться второму закону термодинамики, который в этической интерпретации гласит: “Всегда поступай так, как если бы ты был Богом” (И. Кант, Нравственный императив).

И тогда мы приступили к подготовке нового смещения, к Сдвигу Совершенства. Потому что мир должен совершенствоваться и изменяться. Мы не знаем, насколько мы продвинемся вперед. Возможно, нам удастся уничтожить все зло. Но если мы сдвинемся на мельчайший из миллиметров в сторону Добра — и это тоже будет великая победа. Потому что никто не знает — сдвиг на этот мельчайший миллиметр не означает ли окончательный Сдвиг и конец Пути? Или это -только самое начало Пути, а до того мы еще не были на Нем?

Что значит произвести Сдвиг? — это не только этическое смещение. Надо поменять термодинамику и все природные законы, надо перестроить отношения и связи между Галактиками и микрочастицами, в кристаллах и живых организмах. Надо сместить все орбиты во всех атомах и звездно-планетных системах. А сколько работы на генном уровне и ниже? Надо переписать прошлое, изменить все культуры, нравы, обычаи и заповеди. Потому что история не существует сама по себе. Она всего лишь проекция предстоящего. До того Первого Сдвига мир был устроен так, что человек в нем был возможен. После Сдвига Золотого Сечения Космос приобрел современный вид и структуру. Человек присутствует в нем не по возможности, а по необходимости — и это соответствует структуре и всей системе Космоса. После нового Сдвига Совершенства мир будет другим. Он будет существовать по необходимости и в силу того, что есть человек.

И я, мельчайшая и незаметная монада, ничтожно малый космический субъект, позвана. Я получила миссию на воплощение в человека.

Граница Добра и зла проходит через человека. И Сдвиг должен быть произведен им, без потрясений и потерь в мире. Мы же — лишь материал его усилий. И мы — лишь женское начало мира.

С болью и стонами я приступила к воплощению себя. Душа всегда стенает и в смятении, когда ее вколачивают в судьбу и плоть. Она рвется назад и не желает своей доли хождения по мукам и испытаниям. Но миссия и беспредельное бескорыстие нашего дела оправдывают все.

Я приняла имя Маргарита, чтобы иметь возможность раздвоения, двойного воплощения. И еще потому выбор пал на это имя, что мне понравился рыжий цвет — цвет огня и честности.

Только в диалоге, в коммуникации, только в мириадах диалогов и обменов рождается мысль и слово — материал Сдвига. Так огонь возникает от трения двух тел или напряжения двух полей.

Я постигла свой сложный путь и пустилась в него.

Сначала я стала Марго.

Я была этой женщиной и была с нею, была в ней и была за ней, была перед ней и была над ней. Я была ее покровом от внешнего мира. И я была ее внутренним голосом и сознанием. Я открыла ей каналы и потоки энергии. Я, как могла, оберегала и помогала ей на ее жизненном пути. Я научила ее быть управляемой и уметь управлять другими. Я знала о ней гораздо больше, чем она сама. Она часто забывала себя во снах и страстях. А я удерживала в это время ее память о себе. Мною она видела себя со стороны и ориентировалась в самой себе. Я нашла ей первого учителя, и он дал ей самые простые, но необходимые знания и начала. Она получила не только духовные знания универсума, пусть самые примитивные, но и социо-культурные, без которых нельзя построить правильную видимую траеторию нашго путешествия. В общем, она получила неплохое для тех мест образование.

Мне важно было, чтобы она была покойна и счастлива, потому что женщинам свойственно делать самих себя несчастными и выплакивать душу. От этого они черствеют и становятся непроницаемыми. Слезы — это кровь души. Излитые, они оставляют за собою раны, которые не рубцуются и не иссякают. Женщины порой не помнят свои улыбки и смех, но легко вспоминают рыдания и слезы, чтобы опять заплакать. Проплакивание себя ожесточает сердце, делает его глухим, способным лишь на соболезнования, но не сочувствие. Каждая женщина плачет про себя и о себе и тем теряет себя.

Она была покойна и счастлива в любви и в семье, и вместе с нею я с радостью отдавала детским младенческим губам свои жизненные соки.

Я была ее пустотой. Я взывала в ней к новым и новым знаниям. Я требовала заполнить меня — и она заполняла свою и мою алчущую пустоту.

Жить в воплощенном мире очень трудно. Ведь он — эхо настоящего мира, всего лишь. И ко всему происходящему здесь надо прислушиваться: эхо чего и откуда этот невнятный шум?

И еще. Мне трудно было в их времени, в его течении. До сих пор я не знала, что это такое — время. Это — очень странная условность, которой, вообще-то, нет. Бессмертное во времени не существует. Оно им, разумеется, пользуется — в том направлении и течении, которое требуется. Время — как музыка или как стихи. Вообще-то их нет. Но они возникают, когда их читают и слушают. Музыка возникает в диалоге играющего и слушающего, а до того — где она?

Когда ей стало казаться, что мир затих и остановился, передо мной разверзлась пучина действий. Чем монтонней протекали ее дни, тем интенсивней в ней билась я. Мне надо было стать совсем ею. В ее затихшем мире рутины я готовилась к преображению в два человека.

Я долго пыталась воплотиться еще раз. Но это удалось только с восьмого раза.

Так появилась Рита.

Мне надо было вновь привыкать к несовершенству, шероховатостям и плотности материального мира, к трению, гравитации, преломлению света, к темноте и рассеянию всего: звуков, цветов, запахов. Самое странное и утомительное — тени, особенно собственная. Это — безусловное несовершенство. Свет, нормальный свет не может порождать свою противоположность или серость: он не знает преград и пронизывает все.

Второй раз все это вобрать в себя еще сложней, чем в первый, потому что рядом — первое воплощение меня, меня еще не понимающее и не знающее.

Я недолго, однако, играла роль маленькой дочки. Надо было спешить, чтобы Марго не отстала от меня безнадежно. И надо было преодолеть ее человеческое недоверие к другому человеку — Рите, поверить в мудрость и знания Риты.

Мы долго и терпеливо учились. Марго — хорошая ученица. Все испытания она проходила легко. Но она всеми силами противилась главному: она все время подозревала во мне иную, а не себя. И каждый раз она немного робела и топталась на месте перед новым шагом. “Ну, же, давай!” — говорила я себе из Риты в Марго, и Марго с замиранием сердца решалась. Но настал день, когда она, наконец, перестала уклоняться. Она впервые поверила в себя и в меня. Это был наш первый полет. Бедняжка, она так мучилась и боялась не полететь, мучилась и боялась полететь.

Мы посетили все миры, в которых нам предстояло созидать и вошли в контакт с ними. Марго и Рита все более сливались и все менее различались между собой. Они, плоть от плоти, но с единой душой, радостно узнавали в друг друге себя. И так мы втроем познали суть любви и себя.

Я поставила для нас предел. Мы должны достичь такой проницаемости света через нашу плоть, чтобы перестать отбрасывать эти нелепые тени. Мы достигли этого одновременно. Это означало, что мы закончили подготовку. Мы стали двуедины и вступили в диалог, покинув одностороннюю коммуникацию.

И мы, наконец, приступили к работе в Великом Сдвиге Совершенства, одинокие, вставшие на Путь сами по себе, и вместе с мириадами других, безымянных или потерявших, как и мы, свои имена, существ Космоса.

В центре
(стихотворение в прозе)

Мы ехали в трамвае, а, может быть, это был автобус или троллейбус, мы ехали, сидя рядом, совсем чужие друг другу и неизвестные, как и все остальные вокруг нас.

Вдруг я понял, что мне надо здесь непременно сойти, хотя я и не помню, куда еду и зачем мне надо сходить именно здесь. Я стал проталкиваться к выходу, выставляя вперед правое плечо и непрерывно спрашивая: «Вы сейчас выходите?», люди неохотно расступались, совсем немного, и я втискивался меж них, а она шла за мной, тоненькой змейкой.

Наконец, я выбрался, когда дверки стали нервно захлопываться, подал ей руку, и она также оказалась на тротуаре.

— Спасибо.

— Это где-то здесь рядом.

— Что — это?

— Геометрический центр.

— Геометрический центр — чего?

— Города, а, может всей страны или, наверно, Земного шара — не знаю.

— Давайте поищем вместе.

И мы его нашли, хотя много раз ошибались и сворачивали совсем не туда. Но мы его нашли. И каждый встал, касаясь носками геометрического центра, так близко от него и друг от друга, что мы почувствовали невесомость.

— Так ведь это центр тяжести.

И тут к нам стали слетаться всякие тяжести, совсем юные и очень лёгкие.

Так мы стали мужем и женой.

Будни жреца

Приближался ежегодный праздник Возвращения, самое крупное и знаменательное событие Храма и народа. Уже по всей стране пошли всенощные моления и бдения в молитвенных домах и у алтарей в богатых домах, уже потекли в столицу и храм пышные приношения и наиболее ревностные и дальновидные паломники: через несколько дней цены за постой взлетят в несколько раз. Храмовые службы приступили к привычной перед праздником чистке и подлицовке внутреннего двора и помещений. В городе уличные и квартальные старосты установили черед уборки и прихорашивания улиц, а владельцы домов принялись за украшение фасадов и парадных входов. Хартия нищих на своем предпраздничном сборище изгнала из своих рядов наиболее усердных пьяниц и перераспределила места вокруг Храма: нигде принцип справедливости не соблюдается так яростно, как среди нищих.

Вот уже 65 дней несет тяжелый и строгий пост Главный Жрец Храма: две чашки воды в три дня, две лепешки хлеба в три дня, сон — не более трех часов в день. Изнурительное и печальное время, озаренное высокими помыслами и глубокими раздумьями над судьбами мира и народа.

Этот семидесятидневный пост строго запрещает общение с другими, даже ближайшими людьми: уста Главного Жреца должны быть сомкнуты, глаза закрыты, сердце сковано печатью бесстрастия.

Последние дни и ночи перед праздником проходят в непрерывном бдении. И вот, когда весь Храм и Храмовый двор заполнен до краев верующими со всей страны, из глубинных покоев четверо из числа высших иерархов Храма выводят к людям Главного Жреца.

Он, теряя последние силы и поддерживаемый благоговейной свитой, восходит на кафедру перед входом в Святейшее Храма.

Народ падает ниц и так, ниц, и выслушивает его трогательную и сильную проповедь.

Главный жрец напоминает своей пастве о пути, пройденном народом из дебрей дикости к свету веры и знания, о Том, кто им дал первый урок поклонения Небу, о том, как Он взошел на Небо и вернулся с него к людям, чтобы рассказать им об увиденном, о том, как поведав, Он вновь вернулся на Небо и ждет их там, полный любви к ним и надежды на их любовь.

И сладкие слезы умиления орошают впалые щеки Главного Жреца, и сладкие слезы раскаяния и любви орошают землю под распростертыми телами верующих.

Но вот наступает торжественная тишина, Главный Жрец замолкает, медленно открывается низенькая дверца Святейшего, куда один, без свиты и сопровождения, входит Главный Жрец.

В застывшей, натянутой тишине он, приложив правую ладонь к устам, еле слышно шепчет самое тайное и самое грозное имя Бога, известное только ему и произносимое только здесь, в Святейшем, только в этот праздничный миг и только им, Главным Жрецом:

— Га-га-рин.

Окончание