«Так я ж его знал! — закричал я, — Мальчишкой, в городе Глазове! Он меня пряниками угощал, добрый человек был…» — «Сядь вон за тот столик, — сказал продавец. — Сейчас подойду с бутылкой кинзмараули, и мы выпьем за память моего дяди Гиви и за тэбя!»

Военные пряники

Генрих Иоффе

1942-й год. Мы — в эвакуации, в удмуртском городе Глазове. Тяжкая жизнь, горячее дыхание фронта, полуголодуха… Зимой учились, а в метели и морозы, переваливавшие далеко за 40 градусов, нас нередко cнимали с занятий и бросали в помощь монтёрам, восстанавливших на столбах порванную электропроводку. Они крепили на ногах, обернутые в двойные пориянки и обутые в кирзовые сапоги большие железные крюки (мы называли их «цапы-царапы»), надевали специальнве пояса с цепями и лезли по столбам на самый верх. И мы надевали на свои выленки «цап-царапы» , а на телогрейки — пояса и поднимались по тем же столбам, подавая монтерам нужные им инструменты и материалы. Потом все вместе грелись в ближайшем бараке. Монтерам давали по полстакану водки, а нам по стакану чаю с сахарином.

Зато летом для нас, мальчишек, в Глазове было раздолье. Реку Чепцу перегораживала запань, которая, удерживала бревна, густо шедшие молевым сплавом. Запань была нашим местом. Задача заключалась в том, чтобы быстро пробежать по плаваюшим бревнам, не утопив их, а с них нырнуть уже в свободную от бревен воду. Занятие было опасным: соскользнуть с бревна и удариться о него головой — пара пустяков. Я однажды чуть не пошел ко дну. Спас меня одноклассник Аркашка Лекомцев. Отдышавшись на песчаном берегу, я просил его ничего не рассказывать матери. Он не рассказал. Но на берегу находились люди и кто-то, видимо, сообщи. Мать не сказала ни слова. Избрала другой путь пресечения «речных забав».

Мы жили в доме Петра Петровича Трапезникова, часового мастера. Он был совсем маленький, согнутый, похожий на гнома. И личико у него было маленьекое, сухонькое: как у гномов. А жена его — женщина очень высокая, крупная. Петр Петрович ей по пояс. У них было 9 детей! Как-то раз, когда Трапезников складывл в сарае поленницу дров, он окликнул меня:

— Слышь что ль! Подь-ка сюда. Долго озорничать-то на Чепце думаешь? Приходи лучше ко мне в мастерскую, делу научу, да и подзаработаешь маленько. Придешь?

Я понял: приглашение идет от матери, узнавшей о случае со мной на запани. Я согласился.

— Ну вот, — сказал Трапезников, — завтра прямо и приходи.

Так я стал часовщиком. Меня ребята долго потом и называли.

Помещение трапезниковской мастерской было просторным: хватило бы на 5-6 человек. Но стояло вплотную всего два стола, за одним из которых восседал сам Петр Петрович (второй стол был свободен). Из-за малого роста к его стулу были приделаны подпорки, что позволяло ему свободно действовать на рабочем столе. Ноги опирались на подставленный внизу ящик. Он сидел совсем согнувшись с постоянно вставленной в подбровье лупой. Лишь когда надо было говорить с клиентом, он быстрым «обезьяним» движением извлекал ее, а затем так же молниеносно вставлял на прежнее место. Клиентов было много. Одних военных полно. В Глазов эвакуировали Ленинградское пехотно-пулеметное училище и почти у каждого курсанта и офицера на руках имелись часы советского производства (размером чуть ли не с гуталинную банку) . Часто заходил высокий майор, всегда с красивой рыжеволосой дамой.

— Привет рабочему классу, — громко говорил он нам, входя, и сразу становилось весело. Красивыя дама приятно улыбалась.

Всем заказчикам Трапезников отвечал одинаково: «Дак уделаем!»

Мою учебу он начал с ремонта ходиков — настенных часов, в то время широко распространенных в деревнях и провинциальных городках. Замечательное было устройство! По петушиному разукрашенный жестяной циферблат, за которым находился «механизм» , состоявший из нескольких колесиков. Они приводились в движение двумя позолоченными латунью гирями, висевшими на длинных цепочках. Гири, опускаясь вниз и поднимась вверх, двигали калесики и стрелки на жестянке циферблата. Вот вам и точное время! Дешево и сердито!

«Уделывать» ходики я научился быстро. Сразу определилась основная причина их остановки: чаще всего они были просто забиты паутиной с дохлыми пауками, мухами, клопами и обычной грязью. Моя задача заключалась в очищении механизма от всей этой дряни щеткой и бензином. Это мастерство я освоил быстро. Видя мои успехи с ходиками, Трапезников перевел меня в следующий разряд: поручил ремонт будильников. Издалека эти будильники напоминали круглые, пухлые жестяные банки на четырех коротеньких ножках. Сверху — укреплен небольшой стальной купол, под которым находился молоточек. На поставленый час он тарахтел по куполу с такой силой, что можно было не только встать, а просто свалиться с койки. Ремонт будильников был посложнее ремота ходиков, но тоже не требовал виртуозного мастерства. Тут отсутствовали дохлык паучки и клопы, главным образом, следовало прочистить и промаслить все пластины и колеса механизма. Я без особого труда освоил это дело.

А однажды в мастерскую явился высокий человек с черной шевелюрой и такой же небритой щетиной на лице. Он оказался знаком с Трапезниковым.

— Петр Петрович дорогой, — сказал пришедший с сильным кавказским акцентом, — у тэбе вон какая большая помещения! Не будешь возражать, если я часть отрэжу? Сделаю мастерскую: пряники вкусные печь буду. Сладкие! Душистые! Ну, как, дорогой?

Трапезнников выхватил лупу из подбровья:

— Дак ведь как начальство…

— Начальство пряники любят! Вот бумага из горсовета. Там сказали: «Пеки свои пряники, товарищ Гогоберидзе. Пусть наши люди полакомятся. Заслужили!»

— Ну, дак уделывай!

Когда «пряничник» ушел, Трапезников сказал:

— На Орджоникидзе похож. Ловкий, видать, грузин! Много денег нагребет, а?

Через несколько дней все было готово. Нашу часовую мастерскую от прянничной отделила стена из плохо обструганных и наспех пригнанных друг к другу досок Вкуснейший, давно забытый запах ванилина наполнял все вокруг. Я прильнул глазом к щели в стене. И почти сразу с той стороны раздался голос хозяина пряничной:

— Малчик, зачем подглядываешь? Ай, какой нехороший малчик! Хочешь пряника? Иды сюда со двора, возьми пряник, другой, сядь и спокойно покушай. Зачем подглядывать? Совсем плохо.

Я не заставил себя долго ждать. В углу комнаты была смонтирована печь и две женщины возились возле неё с железными противнями, на которых лежали еще не испеченные и уже готовые пряники. А на чистой белой холстине, лежавшей рядом прямо на полу, высилась их целая гора! Господи Боже мой, какая вкуснота, какой аромат исходили от нее!

Хозяин сказал:

— Меня зовут дядя Гиви, а тебя как, малчик?

— Женя.

— Красивое имя. Садись, Женя, и спокойно покушай, не торопись.

Я съел целых три праника, мог еще три или даже четыре, но дядя Гиви остановал меня. Он свернул в кулек газету, положил в него несколько пряников и спросил:

— Женя, у тэбе мама, сестренка-братишка есть? Возьми, Женя, дай им это, угости. Скажи от дяди Гиви..

Сестричка моя ела пряники осторожно, откусывая маленькие кусочки

— Ешь ты, как человек, — говорил я ей. — Я. еще принесу, не жадничай!

— Да-а-а, — ответила она тоненьким протяжным голоском. — А если больше не дадут?

— Дадут! Дядя Гиви добрый!

… Когда я приходил к дяде Гиви, он всякий раз угощал меня пряниками. Прошло месяца три. Я уже не работал у Трапезникова и однажды просто зашел к нему навестить. Стена из необструганных досок, отделявшая нашу мастерскую от пряничной пекарни, отсутствовала. Не было и самой пекарни. Я удивился, спросил. Трапезников поцокал языком и оъяснил:

— Закрыли нашего грузина-то. Милиционер приходил. Незаконные, оказывается, были у него пряники-то.

— Эх, жаль!, — сказал я. — Вот кончится война, расскажем кому-нибудь, что мы с вами в военные годы сладкие пряники ели, ведь ни за что не поверят! А ведь, было, было!

Прошло много лет. В 70-х гг. группа историков нашего института приехала на конференцию в Тбилиси. Как-то раз зашли мы в парке, в открытую столовую. Я взял поднос, поставил на него тарелки седой, спросил у продавца:

— Сколько с меня?

В ответ услышал:

— Как тэбэ зовут, кацо?

— Евгений.

— Возьми, зэлэнь, кацо. Зэлень возьми, иды сядь и спокойно покушай. Куда спешишь?

Как, подумалось мне, похож он на того «пряничного»дядю Гиви из далекого Глазова! И я спросил:

— Увас случайно нет родственника по имени дядя Гиви?

— Как нет? Был! Герой! С Гитлером воевал! Ранен был. Потом на север приехал, пряники вкусные выпекал.

— А дальше что было?

— Сослали его: спекулянт сказали. Лес долго пилой валил, потом заболел и умер.

— Так я ж его знал! — закричал я, — Мальчишкой, в городе Глазове! Он меня пряниками угощал, добрый человек был…

— Сядь вон за тот столик, Евгений, — сказал продавец. — Сейчас подойду с бутылкой кинзмараули, и мы выпьем за память моего дяди Гиви и за тэбя!