[Дебют] Борис Рушайло: Римский эффект

Loading

Да, вот бы крестный ход в Риме с несением чудотворной иконы, молебен по случаю возвращения в истинную веру… Разумеется, могут быть конфликты с ватиканской гвардией, но пара самолетов с туристами-добровольцами — и вот уже он под колокольный звон въезжает в Ватикан!

Римский эффект

Борис Рушайло

Дочери

Пролог

История эта случилась ранней весной, в один из тех дней, когда после надоевшей февральской хмури вдруг засияет солнце в чисто промытом синем небе и потеплевший ветер утратит вчерашнюю колючесть.

Весна!

Грязные сугробы уже не портят настроения — приятно наблюдать, как они стремительно тают, как появляются в них черные асфальтовые прогалинки, над которыми будто марево, — еще пара недель, и надоевшие пальто и пуховки сменят плащи и куртки …

В такие дни приятно встречать рассвет по пути на службу, видя вместо надоевших за зиму фонарей встающее светило.

Так было и этим утром.

Наш офис расположен в пяти минутах от сверкающей витринами Тверской.

Любителям старины, жалеющим об утрате столицей своего облика, наш двор покажется оазисом старой Москва — двухэтажные облупленные домишки, колдобины на потрескавшемся асфальте, грязные некрашеные рамы.

Много, ох много повидали эти дома на своем веку!

До революции некоторые из них были гостиницам, в других держали меблированные комнаты и питейные заведения, затем дома выселяли, заселяли, уплотняли, перегораживали, собирались сносить, потом реконструировать, да так и не собрались, и к моменту перестройки в них развелось множество служб, отделов и отделений несуществующих теперь контор.

Всех их смел вихрь перестройки и нарождающегося капитализма.

Новые времена, новые таблички.

Вот в этой пристройке вечно тесно от девчушек — здесь торгуют продукцией знаменитой кондитерской фабрики; в этом подвале, бывшей дворницкой, торгуют газовым оружием: решетки на окнах, железная дверь и только старая скамейка с вырезанными надписями напоминает о прошлом подвала…

Да что там конфеты или оружие — вот в этой деревянной надстройке, где сегодня торгуют женским бельем, был филиал Госстата — пожилая продавщица и сегодня, если порасспросить, расскажет, как набивали данные на перфокарты -только надо выбрать момент, когда нет покупателей.

Ну кто теперь знает что такое перфокарта и компьютер, занимавший несколько комнат — а ведь еще лет двадцать назад множество вычислительных центров ютилось в таких-вот пристройках и домишках.

Помню, как то попал я в такой центр в одноэтажном строении, встроенном в ограду Рогожского кладбища.

С одной стороны взору открывались трамвайные пути, меж тем как за вечно зашторенными окнами противоположной стороны в окно смотрели могильные кресты.

Директор сего центра любил в разгар застолья отдернуть шторы и предложить тост «За жизнь!» — хмель мигом сдувало и все как-то сразу расползались (жаль, что это не выдумка, тогда бы тост мог быть и похлеще — скажем, «И пусть у гробового входа…» — но чего не было, того не было).

Да, старые дома, старые дома.

Постепенно они преображаются — новые владельцы меняют окна и двери, у дверей встают охранники в темных костюмах — словом, в нашем дворе, как и везде, появились подвалы-аристократы, возле которых кучкуются вольво и ниссаны и прочие «нежилые строения».

Наш офис — аристократ без охраны, как и полагается обедневшему потомку.

Окна у нас пластиковые, дверь железная, а перед дверью — немыслимых размеров лужа.

Когда на меня накатывается приступ мизантропии, лужа вырастает до символа судьбы России — от брусчатки при царе-батюшке и пыльного асфальта страны Советов до рукотворной лужи наших времен, когда хотели «как лучше», и потому раскопали, сменили трубы, потом закидали землей и прикрыли асфальтом — с тех пор лужа и образуется каждую весну.

Но мизантропия проходит, и я начинаю находить в луже мазохистскую сладость — ведь именно лужа придает нашей конторе некую индивидуальность, позволяя без лишних слов объяснить, как нас найти.

И не было случая, чтоб нашедший не помянул ее, притворив дверь.

Есть чему изумиться, есть!

Ибо перед нашей дверью не мелкая лужица на свежеуложенном асфальте или брусчатке, а бездонная лужища моего детства, когда выпуская гулять строго запрещали даже приближаться к ней, и только самые отчаянные осмеливались нет, не пересечь, а лишь пройти по краю.

Хотя край не означал мелкости — нет, край мог оказаться обрывом, и тогда даже сапоги не спасали смельчака …

Где оно, детство?

Где смельчаки, топающие по лужам?

Где счастье от брызг?

Две грязные доски поперек лужи и горстка сотрудников, осторожно переходящих ее да злорадное ожидание — вдруг кто оступится, да комком к горлу «О моя юность! О моя свежесть!»

* * *

Я перешел по доскам, открыл дверь и и сразу понял — произошло нечто экстраординарное.

Ибо только экстраординарное событие — Новый год, 23 февраля или восьмое марта — может собрать в одной комнате всех наших сотрудниц.

Или если кто-то купил шубку — но кто это весной покупает шубу!

И не успел раздеться, как узнал, что Маринка выиграла недельную поездку в Рим!

Просто так — выиграла и все.

— Поздравляю!— говорю, — Маринка кивает и глазами показывает — давай позже.

Позже так позже.

И пошел к себе.

* * *

Минут через пятнадцать заходит Маринка.

Рассказывает подробности, заваривает чай и для начала так осторожненько:

— Отпустишь?

— Что за вопрос! — говорю, — хоть ты для меня и незаменима, но готов наступить на горло собственной песне и лечь вместо тебя на амбразуру. Если только не возьмешь с собой чемодан таскать.

— Нет, — говорит, — в другой раз. Лучше помоги программу составить, что смотреть.

А что тут скажешь?

Что для Рима неделя?

Рим — это не Москва, где программа наперед известна — Кремль, Большой, метро.

В любом порядке.

Особо торопливым предлагался однодневный тур— сначала из аэропорта в Кремль, оттуда на метро в Третьяковку, затем на том же метро в Большой на балет — и обратно в аэропорт; там в дьюти-фри купить для родных матрешек, водки, икры — и гудбай.

Но есть ли метро в Риме?

А если есть, то довезет ли от Колизея до Ватикана?

И выходит ли Папа в дождь на балкон?

Все это обсуждали мы в тот день, и подводя итог я в шутку предложил:

— Главное, возьми с собой икону поярче: Папа ее увидит — вмиг обратится в православие и даст тебе титул римской мамы. Так ты ему иконку-то подари, глядишь и он тебя Рафаэлем отдарит…

На том и порешили.

Под колпаком

Улетела Маринка в Рим, и ни слуху, ни духу.

В воскресенье сижу дома.

В окне — родные березки, дождик, грязный снег.

Русь, Русь!

Голо, неприютно.

Не то, что Риме…

И только подумал — телефон бряк.

Смс-ка.

«Идем на площадь смотреть на Папу. Потом отмечаем Витин юбилей. Вечером напишу».

Полный бред — впрочем, кто такой Папа догадываюсь, про Витю же — ни малейшего понятия.

Настучал наскоро, мол, «поменьше отмечайте», а на ночь глядя новое сообщение:

«Забыла зарядник. Рим прекрасен. Была у Папы. Он туфлю выставил, а я так гордо “Не поцелую, ибо католик хуже атеиста!” Враз признал он свои заблуждения и перекрестился тремя перстами. Ой, батарейка…»

Ну, думаю, наотмечались.

Следующие пара дней прошли как обычно — утром на работу, вечером с работы.

Так начался и этот день — утром прихожу в офис и только снял пальто — звонит президент: «Срочно зайди».

Захожу.

В кабинете у президента мужчина средних лет в темном костюме.

Президент произносит «Позвольте представить…», мужчина знакомым по сериалам жестом предъявляет удостоверение и осведомляется:

— Где мы можем поговорить тет на тет?

— Тет-а-тет, — машинально поправляю я, и, без паузы, — можно у меня.

Мы заходим в мой кабинетик, располагаемся.

— Вы видимо догадываетесь о цели моего появления — веско произносит офицер, на что я так же веско отвечаю:

— Понятия не имею.

Собеседник внимательно смотрит на меня и задает неожиданный вопрос:

— Вы давно знакомы с Мариной Игоревной?

— Да лет десять.

— Припомните, как это случилось?

— Ну, если коротко, она поступила к нам работать…

— А если подробно?

— Подробно?

— Ну, чем занималась, какие результаты — не торопитесь, вспомните.

Я задумался. Подробно — долгая история, но если просят…

— Понимаете, — говорю, — писать программы или налаживать электронику могут многие, а убедить людей, что все это им нужно, единицы. У Марины Игоревны же удивительный дар общения с людьми — она доброжелательна, умеет слушать, и наши клиенты после общения с ней становились намного сговорчивей.

Я привел несколько примеров, разумеется не упомянув о цветах, конфетах и ухаживаниях — мужчина что-то пометил в блокнотике и вскользь поинтересовался:

— Она Вам писала из Рима?

— Да, — отвечаю, — что видела Папу римского и говорила с ним. Ну, я ей написал, мол поменьше отмечайте, но ответа не получил. А что случилось?

Мужчина закрыл блокнот и будничным тоном произнес:

— Марина Игоревна пропала. По нашим сведениям она переехала в Ватикан и склонила Папу к переходу в православие…

* * *

Не успел капитан уйти, как в комнату ворвался президент.

— Чего ему надо?

Я начал было «Слушай, я под подпиской», но президент так по-свойски ответил «Я тоже. Давай, колись», что я просто вытащил мобильник и открыл Маринкино послание.

Дальнейшее помню смутно.

Сначала мы выпили в моем кабинете, потом перекочевали к президенту обсудить что мне делать — говорить или молчать?

Говорить — означало портреты во всех газетах, выступления в ток шоу и всемирную славу.

Против было только одно — капитан предупредил о последствиях открывания рта.

И хоть слава вещь славная, но не посмертная же!

Сошлись на том, что мне надо «залечь на дно».

— Есть с кем? — поинтересовался президент.

Я задумался.

В сериалах залегание на дно предполагает роскошную квартиру с шикарной красоткой в роли охранника, бар с выпивкой и телевизор в полстены.

Помню в одном из фильмов бондианы главного злодея охраняли негритянка, мулатка и белая, одна другой краше и вдобавок в бикини! — но красотка за счет фирмы мне не светила, а поселить у себя даже одну супермодель — не говоря уже о троих — мне не по карману.

Тех же, кто согласятся разделить со мной опасности, самих надо охранять и лелеять.

Да и насчет бикини весьма сомнительно — в нашем климате это как-то не принято, и поставь я условие «только в бикини!» залегать пришлось бы в одиночку.

Можно конечно и без бикини — но это уже не жизнь, полная опасностей, а совсем даже наоборот — не то что это плохо, но зачем срывающимся голосом живописать опасности, если кофе в постель можно иметь и без этих хлопот…

Не помню, в чьем кабинете мы закончили, но последнее слово осталось за президентом:

— Ты под колпаком. Езжай домой и сиди тихо. Если им понадобится, они сами подошлют тебе Мату Хари. Или двух.

Президент подумал и добавил:

— Если двух, звони.

С тем я и был отправлен на дно в бессрочный отпуск.

На дне

Вообще-то один я не пью.

Разве что ноги промочу или замерзну, а не каждый день по чуть-чуть.

И поскольку запасы спиртного позволяли продержаться без похода в магазин дней пять, я начал залегание с утра пораньше и к обеду уже предавался воспоминаниям, подремывая в кресле.

* * *

С Маринкой мы дружим давно, с тех пор как лет пятнадцать назад судьба свела нас в одном информационном агентстве. Располагалось оно на Петровке в одном из красивейших зданий Москвы и занимало громадный чертежный зал со стеклянным потолком. По бокам зала нарезаны были кабинеты, а в самом зале кульманы заменены компьютерами.

Помню, как придя наниматься на службу, я был принят и обласкан его президентом (в то время любое учреждение независимо от размера имело своей главой именно президента или гендиректора). Мы быстро сговорились о должности, жаловании и способе его выплаты, ибо в те годы общепринятыми были неформально-джентльментские отношения — устный договор скреплялся рукопожатием, а вознаграждение передавалось в конверте.

Итак, мы пожали друг другу руки, я был представлен коллегам и начались трудовые будни.

Многое стерлось теперь из моей памяти, но кое-что помню и посейчас.

Да и как забыть это учреждение, напоминавшее незабвенное ЛИТО из булгаковских «Записок на манжетах»?

Как забыть место, где постоянно вопрошали “Дадут ли зарплату?” и «варились в одном плавильном котле» немыслимые ранее в одной организации лица: избранный, но свергнутый мэр одного из подмосковных городков (в далеком прошлом — физик, вынужденно променявший синхрофазотрон на торговлю шубами на рынке, а теперь соблазненный президентом оставить шубы ради нашего агентства); бывший работник ЦК, обладавший волшебным свойством появляться в дверях в момент откупоривания бутылок (наш президент мыслил широко, и потому допускал распитие в рабочее время — старожилы вспоминали, что этому предшествовала дискуссия на тему «Пить тайно или открыто», и пить тайно после эпохи гласности было признано противно естеству); бывший разведчик-полковник, полиглот и участник всех переговоров с иностранцами.

О это сладкое слово “иностранцы”!

Сейчас все к нему привыкли, а тогда при одном только упоминании об иностранцах смягчались сердца и туманились взоры — иностранцы означали фонды, гранты, кредиты, и незадолго до моего появления такой кредит агенству был выдан, и именно на него куплены компьютеры и наняты сотрудники, на него президент обзавелся новеньким SAABом и в холодные дни удивлялся разумности иноземной машины, самой гревшей ему утром сиденье …

И вот-вот должен был последовать второй транш, и под него срочно набрали инженеров, программистов и операторов и — что совсем уж невероятно — докторов и кандидатов наук.

В это трудно поверить, но было, было.

Помню, старинный мой приятель, по чьей протекции получил я это место, любил вспоминать, как будучи аспирантом вместе со своим шефом был приглашен в ГОСПЛАН, и как чиновник прервав их пояснения в потребных кадрах молвил «Научку мы вам нагоним, какие площадя нужны?» — а тут как раз интересовались не площадями, а научкой…

Всем нам напечатали визитные карточки, где остепененные сотрудники были Dr., после чего следовали умопомрачительные должности — например одна из них называлась “Первый зам. Президента по финансовому мониторингу Российского товарно-сырьевого рынка”.

Да что карточки — у нас была спутниковая антенна, которую демонстрировали важным посетителям. «Мы, — пояснял президент, — планируем постоянную связь с Нью-Йорком» (в скобках замечу, что за неимением служебных в ней надобностей один из сотрудников связывался с теткой в Брайтоне)…

Еще помню, как частенько в конце рабочего дня начинались посиделки без протокола — в такие дни наш президент заказывал пиццу из ближайшей закусочной, а спиртное относилось на графу “Переговоры”.

* * *

И как-то раз президент привел к нам новую сотрудницу, попросив меня обучить ее работать на компьютере.

Это и была Маринка — хотя, разумеется, поначалу я звал ее полным именем.

Надо сказать, учительство всегда льстит моему самолюбию.

Приятно быть самым умным, играючи разрешать любую проблему, снисходительно хвалить и выслушивать льстивое «Я так никогда не смогу …»

Маринка быстро освоила компьютер и стала показывать наши разработки; она делала это легко и весело, не считая посетителей идиотами.

И то ли наши разработки были чудо как хороши, то ли сказалось Маринкино обаяние, но с ее появлением посетители валили валом!

Представителя спецслужб сменял чиновник из администрации, потом явился академик какой-то новообразованной академии, потом новоиспеченный банкир два вечера приезжал в конце работы с цветами для Маринки и предложением довезти после ужина…

И как-то само собой наши прежние чаепития с купленными вскладчину сушками и печеньем сменились на угощения “клиентов” с конфетами и пирожными; а однажды президент попросил “обласкать” одного клиента, и мы что-то для него делали, а он приносил коньяк и фрукты…

* * *

Промелькнуло полгода.

Второй транш все не приходил, уплата жалования стала крайне нерегулярной и среди сотрудников начался ропот и поиски работы с регулярным жалованием.

Бывший физик вернулся на рынок, пара докторов наук эмигрировали, администратор системы устроилась бухгалтером в церковь, имущество же агентства было арестовано и продано за долги — но незадолго до этого печального финала я посетил президента по его просьбе.

Ранние московские сумерки опустились на город, когда я вошел в зал со стеклянным куполом и не узнал зала: вместо привычного сияния ламп дневного света лишь несколько светильников около кабинета президента создавали светлые круги на затоптанном паркете.

Голо и неуютно было там, где столько было придумано и выпито чаю.

Исчезло все, что раньше веселило взор: исчезли молоденькие сотрудницы, вечно стрекочущие на клавиатуре, исчезли программисты, не сводящие взор с экранов, исчезли груды микросхем в комнате электронщиков вместе с их хозяевами, исчезли доктора, кандидаты, инженеры, программисты, лишь ряды одинаковых столов терялись в сумраке зала, и не было уже на тех столах ни телефонов, ни недопитых чашек, ни завалов из бумаг, — пусты были столы, и в их полированной наготе была и щемящая беззащитность, и роковая предопределенность — как нагих внесли их в этот зал, так нагими и предстояло им покинуть его, сменив хозяев…

Да и самого кабинета президента коснулся безжалостный ветер перемен — кожаные диван и кресла заменили простые стулья; конторка, где еще недавно сидела секретарша, была пуста, молчали телефоны, и никто не тревожил дверей кабинета.

Лишь президент был по-прежнему бородат и бодр.

Похоже, зримые следы запустения не имели в его глазах того значения, которое придавал ему сторонний взгляд.

Вместе с несколькими верными соратниками — сообщил он мне — им разработан новый прожект, который вмиг поправит все. В детали он не входил, намекнув лишь — мне одному и по секрету, разумеется, что прожект поддержан на самом верху: один из влиятельнейших тогда сановников — сам Б*! лично позвонил банкиру С*, и тот на этой неделе обещал открыть кредитную линию, а пока смотрели новое помещение — особняк в Филях всем хорош, но требует ремонта, а покровители торопят; просьба же ко мне была самая незначительная — набросать за пару дней — разумеется, бесплатно, в счет будущих доходов, а доходы непременно будут, надо только написать заявление, чтоб оформиться — можно предыдущим месяцем, чтобы проделанная работа была оплачена, так вот, надо составить пояснительную записку, штатное расписание и смету на потребное оборудование, выбрав, разумеется, самое лучшее…

Что случилось через неделю -то ли сановник был смещен, то ли банкир сбежал из страны, то ли еще что — не помню, помню только, что смету я так и не составил и больше никогда уже не видел ни того зала, ни своей фамилии в штатном расписании и зарплатной ведомости; исчез зал с хрустальным куполом и лампами дневного света, а через некоторое время не осталось и визитных карточек, и только Маринкины звонки напоминали — было, все было — и зал, и агентство, и президент.

* * *

Прошло лет десять.

Мы с Маринкой регулярно перезванивались, хотя виделись нечасто.

Я знал, что президент с сильно поредевшей командой сначала чем-то торговал, потом оправился, прибился к одному фонду, потом к другому, потом обосновался где-то в центре, стал накоротке с думскими депутатами и что-то для них делает.

Маринка особо не распространялась, только изредка упоминая «Купила в думском киоске книгу» или «Взяла в Думе билет в театр».

И вот однажды Маринка попросила меня заехать к ним в офис.

— Чего сам не позвонит. — начал я, но Маринка спокойно парировала «Не капризничай» и через несколько дней я снова встретился с президентом.

Он сильно поседел, но по-прежнему излучал уверенность в завтрашнем дне.

На стенах небольшого кабинета висели какие-то дипломы, за спиной сверкала застекленная фотография хозяина кабинета с лидером правящей партии.

«Фотошоп творит чудеса?» сострил я, кивнув на снимок, но он только улыбнулся и покачал головой: «Настоящий».

Я вопросительно посмотрел на президента, но он против обыкновения не стал рассказывать о грядущих перспективах, а просто сказал: «Слушай, тут такое дело…»

И снова, как и в прежний раз, мы скрепили договор рукопожатием и с авансом в кармане — жизнь учит! — я был представлен сотрудникам.

Быстро покончив с формальностями, я подошел к Маринке и сказал «Опять вместе?», и она ответила «Как здорово!», и это было действительно здорово.

Рим

В громадном аппарате … ничего не происходило без пристального внимания.
Ю. Семенов. Семнадцать мгновений весны.

В карликовом государстве Ватикан ничего не происходило без пристального внимания разведок всего мира.

Правда с вербовкой духовенства дело обстояло неважно — консервативные католики не интересовались роскошными красотками, не проигрывались в казино и не покупали яхты и автомобили.

Приходилось заменять качество количеством, вербуя рядовых служащих — уборщиц, поваров, шоферов, машинисток, камердинеров — словом тех, кого интересовали красотки, яхты и казино.

Шпионская деятельность давала им небольшой, но устойчивый заработок и, что более важно, повышало самооценку — приятно было сознавать, что собранные тобой слухи читают сильные мира сего.

Многих агентов папская контрразведка обнаруживала по непомерно возросшей гордыне, и нередко фразы «Жену свою учи» было достаточно для увольнения.

Впрочем, на место уволенного шпиона тут же находился новый любитель легких денег — поговаривали, что шпионская сеть превратилась в подобие профсоюза, действовавшего в тесном контакте с папской контрразведкой, чей бюджет напрямую зависел от громких разоблачений…

Со временем наличие собственной агентуры сделалось для мелких и новообразованных государств вопросом престижа, и президент каких-то никому не ведомых островов чувствовал себя парией, если не мог на встрече «без галстуков» небрежно сказать «мой информатор в Ватикане…».

Этим умело пользовались их собственные спецслужбы, практиковавшие содержание агентов вскладчину — престижу столько же, а разница в оплате доставалась руководителям разведок…

Обычно донесения агентов рознились между собой, как квадратики пазлов, однако в этот день все они донесли одно и то же: «Папа провел незапланированную часовую встречу с неизвестной паломницей. Для уточнения подробностей необходимо дополнительное финансирование», после чего следовала зависимая от аппетита сумма.

В тот же день произошло еще два события — пропала одна из русских, а в маленькой ватиканской гостинице появилась новая постоялица.

Как вы уже догадались, паломница, туристка и постоялица была Маринка…

* * *

В гостинице Ватикана останавливались только личные гости Папы.

Обычно это были влиятельные религиозные деятели, с которыми Папа планировал конфиденциальные встречи.

Новая постоялица явно не входила в эту категорию, и тем поразительней было внимание, проявленное к ней Папой — днем они вместе осматривали сокровища Ватикана, вечером Папа появился в гостинице и провел с ней часовую беседу.

Это было неслыханно, и разведки всего мира были готовы заплатить любые деньги за фотографии и записи беседы Папы с неизвестной.

В этом состязании первый приз достался нам — спецслужбы перехватили Маринкино сообщение, остальное было делом техники.

И пока мы с президентом обсуждали красоток в бикини и без, в оперативной справке оттачивались фразы об обнаружении маринкиного близкого друга — то есть меня — и планах его разработки.

Дело особой важности

«Я поручаю Вам дело особой важности»
Ю. Семенов. Семнадцать мгновений весны

Кабинет генерала располагался на три этажа выше кабинета начальника. Обычно эти три этажа Генерал проходил пешком, щеголяя отменной спортивной формой и приветствуя сослуживцев, однако сегодня он предпочел воспользоваться лифтом для руководства с надеждой никого не встретить.

Так и случилось.

Генерал приказал секретарю отменить все встречи и прошел к себе в кабинет.

Положив папку на стол, он вытащил коньяк и плеснул в стакан — доставать рюмки было некогда. Дрожь в руках унялась только после третьей дозы и Генерал стал припоминать все детали разговора.

Хотя вспоминать было особенно нечего — начальник разведки дал ему поручение в присутствии двух замов — подстраховался, гад, для оргвыводов, вроде как совещание устроил, «Дело особой важности, любая потребная помощь, докладывать каждые три часа» — и не заикнешься, что дело безнадежное, только гаркнуть для стенограммы «Служу России!» да «Разрешите идти?»

Задание, полученное генералом, было простым и невыполнимым — найти неведомую русскую туристку, пропавшую в Риме.

Успех сулил стремительный взлет — еще одну звездочку на погонах и повышение ранга управления до главного, неудача — в лучшем случае — перевод в захолустье в худшем — отставку.

Хотя…

Генерал вспомнил одну из легенд, согласно которой однажды Сталину прислали письмо с предложениями об устройстве России и подписью Трамзаплан.

Сначала Вождь повелел «найти и расстрелять», но потом исправил «расстрелять» на «представить», что враз сделало простое поручение невыполнимым, ибо найти неведомого Трамзаплана, снять признательные показания и расстрелять это одно, а найти и представить — совсем другое.

И кто знает, для скольких из этих ненашедших отставка была бы счастьем по сравнению с обвинением в нежелании искать врагов народа.

Генерал даже поморщился, представив как Вождь недоуменно выговаривает министру «Сколько бездельников в органах, а одного человека поймать не можете!», и начал обдумывать план действий.

Главное, побыстрее найти эту безымянную русскую, о которой никаких сведений.

А что если она из Ташкента или Риги?

Или вообще эмигрантка — вон их сколько уехало!

И главное никаких зацепок — Генерал еще раз открыл папку, хотя успел выучить приметы наизусть «брюнетка средних лет, худощавая, роста среднего» — ни шрамов, ни татуировок, все пальцы— глаза— уши на месте — да под эти приметы подойдет любая продавщица или депутат!

В обычных условиях следовало подождать, но теперешние обстоятельства никак нельзя было назвать обычными.

А раз так, надо действовать.

Первым делом отозвать всех из отпусков и проверить авиаперевозчиков, турагенства, почту и мобильных операторов.

Подчеркнуть, что каждый должен проявить себя и что особо проявившие получат повышение и награды.

Но этого ох как мало!

То ли дело раньше, когда в составе каждой группы был сопровождающий и все ходили скопом и стучали друг на друга!

Попробовал бы кто не то что с римским — со своим папой встретиться!— навсегда бы стал невыездным.

А что теперь — распустили народ, а выпутываться ему!

* * *

В течении дня поступило несколько сообщений одно фантастичней другого: сначала информатор сообщил о готовящемся указе о присвоении туристке звания римской мамы и награждении ее орденом св. Терезы, затем о посещении вместе с Понтификом музея Ватикана, где Папа одарил ее Рафаэлем, затем о назначении туристки личным представителем Папы в Москве — каждое сообщение начиналось словами «по непроверенным данным», что надо было понимать как «по слухам» — однако слухи слухами, а фактом было то, что Папа отменил все запланированные встречи и не расстается с таинственной русской.

К ночи удача улыбнулась Генералу — служба перехвата выявила в потоке смс Маринкино сообщение, и вскоре на столе у Первого лежало Маринкино досье и список оперативных мероприятий, первым пунктом которого значилась разработка ее близкого друга, т.е. меня.

В Кремле

По неписаной традиции за каждым обитателем этого кабинета был закреплен псевдоним Первый.

Правда однажды руководитель охраны предложил в целях конспирации изменить номер, но после реплики отца народов «Товарищ N* предложил называть меня шестеркой. Кто за, товарищи?» новый руководитель охраны издал приказ »в целях восстановления исторической правды называть Первого Первейшим», однако лучший друг охранников из скромности повелел вернуться к прежнему псевдониму.

Тем и закончилось.

Однако известно — как корабль назови, так и поплывет — назвали Арго — привезли золотое руно, назвали Титаник — сняли фильм катастроф.

Так и с псевдонимом, который непостижимым образом делал всех первых похожими.

Чем — ростом, образованием или привычками — неважно, важно чтобы соблюдалась преемственность.

Первый Первый был невысок и “прост как правда”. Он носил кепку, таскал по субботам бревна с народом, принимал ходоков да плакал над сонатой для фортепиано № 23 фа минор Бетховена (соч.57, также известной как Аппассионата) в исполнении заезжего в Петербург музыканта.

Второй Первый также был невысок, но вместо кепки носил сапоги и любил рассуждать вслух, расхаживая вдоль стола с трубкой и, походя, рождал афоризмы, приговоры и лозунги.

Потом был невысокий лысый, хоть и не корифей всех наук, как предшественник, но тоже всезнайка от сельского хозяйства до живописи. Затем, разочаровавшись в низеньких, на место первого посадили представительного бровастого, затем высокого в очках, и этот знаток допусков и посадок за год так начудил, что вновь перешли на невысоких.

Нынешний Первый был схож с самым первым ростом, молодостью, юридической подкованностью и любовью к общению с миром: правда, тогдашним ходокам нынешний первый предпочитал Интернет, ну да ведь не в форме дело.

Важно, чтоб рука на пульсе, глаза зрели и уши слышали.

Искушенная свита отнеслась к Интернету как к чудачеству — старожилы вспоминали то усатого друга всех физкультурников и корифея всех наук, о котором наш первый поэт пророчески заметил «… он сам-Академия», то бритоголового первого, радевшего за кукурузу, то бровастого любителя охоты и иномарок.

И не ошиблись.

Постепенно Первый передоверил твиттер помощникам и занялся указами и встречами «по вопросам, представляющим взаимный интерес».

Так было намечено и на этот день, но визит начальника разведки все круто изменил.

Должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы тот попросил о срочной встрече.

* * *

По заведенной традиции доклады Первому печатались на специальных бланках, в правом верхнем углу которых четким типографским шрифтом было напечатано «Юстас-Алексу».

Что означала эта фраза толком не знал никто, но сторожилы припоминали, что именно эти донесения особенно интересовали отца народов, который иногда по нескольку раз в день осведомлялся о них.

Как бы то ни было, но эта фраза вселяла в Первого надежду, что и он не хуже предшественника…

На этот раз текст под надписью начинался фразой: «По сообщению из Рима русская туристка склонила Папу перейти в православие», после чего шли тексты перехваченных писем и прочие сведения.

Первый ошалело перечел сводку и изумленно взглянул на начальника разведки:

— Сами читали?

— Так точно, — ответил тот, после чего по-военному четко начал доклад.

Думы Патриарха

Поговорив с Первым, Патриарх погрузился в тяжелое раздумье.

Конечно, переход иноземца в православие событие хоть и приятное, но не из ряда вон. Всякое бывало, даже первый настоящий юродивый на Руси, Прокопий Устюжский, был из немцев.

Так что сам по себе переход в православие конечно не чудо, особенно если в этом замешана русская женщина.

Почему-то на ум пришла боярыня Морозова с картины Сурикова — впалые щеки фанатки, взметнувшаяся вверх рука в цепях с двумя перстами — такая что Папу, что аятоллу живо обратит, хотя по-правде руки-то у нее к колоде были прикованы, а поди скажи кому, что не могла двуперстно благословлять, сразу русофобом сочтут.

Двоеперстие вернуло его мысли к текущим событиям.

Да, Папа — это слишком.

Слишком невероятно, чтобы быть правдой.

Разумеется, второпях ничего решать не следовало — но что делать, если в сообщении имеется хоть крупица правды?

Проще всего выяснить, была ли у Папы посетительница и одарил ли он ее.

Помнится, Первый говорил о Рафаэле — конечно, Папа и раньше принимал и одаривал посетителей, но то были известные люди, их прием и вручения были заранее известны, а чтоб так с бухты-барахты…

Конечно, если речь идет о копии, то куда не шло, но что если подлинник?

Тогда надо срочно собирать Синод, хотя толку от этого ждать не приходится — предложат отслужить молебен да устроить крестный ход либо послать в Рим икон.

В душе он мнил себя подстать Никону и уж точно выше всех этих президентов и премьеров с их нефтегазовыми интересами, но Рим — это было чересчур.

Он вспомнил, как в первый раз попав в Рим был подавлен масштабом и величием собора св. Петра, как сравнил его с Казанским собором и не смог удержать вздох — наш-то мелковат был!

Да, вот бы крестный ход в Риме с несением чудотворной иконы, молебен по случаю возвращения в истинную веру…

Разумеется, могут быть конфликты с ватиканской гвардией, но пара самолетов с туристами-добровольцами — и вот уже он под колокольный звон въезжает в Ватикан!

Мысленно представил себя, приветствующим с балкона паломников всего мира на их языках — помнится, как поразился он этой площади с жилыми домами и распахнутыми окнами с повседневной жизнью — вот какой-то бородач в майке вышел на свой балкон, что сказал и исчез — а через миг на другом конце площади открылась дверь на папском балконе, и площадь восторженно выдохнула и затихла, готовясь слушать…

Принять под свое окормление миллиардную паству всех континентов было равносильно объединению с Китаем — малочисленная православная армия священнослужителей была бы каплей в новообращенном мире.

Вдобавок ко всему рядовые священники не знали ни языков иноземных, ни их обычаев — а ждать пока выучатся, нельзя!

Нельзя оставлять паству без окормления!

Десять веков мечталось, как Рим признает свои заблуждения и вернется в лоно истинной церкви — и ничего, ничего не было сделано!

Спорили, проклинали, писали диссертации и внушали пастве, что желаем прозрения отступников — и вот сбылось, радуйтесь!

М-да…

Почему-то вспомнился старый анекдот про резолюцию Екатерины «Казнить нельзя помиловать» — именно так, без запятых государыня начертала, как-то придворные выкрутились — так ведь было кого спросить, а ему кого?

ПРИНЯТЬ НЕЛЬЗЯ ОТКАЗАТЬСЯ.

Где запятую ставить?

Верховный судья молчит, не шлет знамения, а время не ждет…

Да и вдобавок, Папе было из кого выбирать.

Что если он призовет не его, а Константинопольского или Антиохийского патриарха?

Или Патриарха Всей Африки?

Как он теперь жалел, что не решился встретиться с Папой, лишил себя возможности наладить личный контакт, пошел на поводу у этих ревнителей старины — мол, только наша вера истина, потому что верна.

Крохоборы.

Рим, Рим может уплыть, и как Париж стоит обедни, так и Рим стоит троеперстия.

Надо бы все разузнать поподробнее, да время не ждет!

Этим с шенгенами до Рима час лету, не угнаться!

А примешь неверное решение, так второй главный русский вопрос «Кто виноват» сразу же и разрешится — он будет виноват, он.

Так и скажут — ты Патриарх виноват, больше некому!

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.