Мультфильмы. Вот бесконечный кладезь смешных словечек и речевых оборотов. Через мультфильмы иммигрантским детям очень хорошо «заходит» русский язык. Ну, конечно, не целый день у компьютера или телевизора. Но час-полтора!
УРОКИ РУССКОГО
В то время, когда в «Правде» не было известий, а в «Известиях» не было правды, люди по вечерам приходили домой, занавешивали шторы, закрывали плотнее двери, и вспыхивал глазок радиоприемника — темно-лазурный, вздрагивающий на коротких волнах.
«Говорит Лондон, — доносилось через бульканье и всхлипы глушилок. — У микрофона Анатолий Максимович Гольдберг».
И текла речь. Уж не помню, о чем он говорил, но как, с какими мягкими интонациями и чуть-чуть в нос — это запомнилось хорошо. И как благороден был его русский язык! Язык человека, родившегося до всех этих смут в Петербурге, чья юность прошла в Берлине, а зрелые годы — в Лондоне. Так, наверно, говорили Рахманинов или Бунин. Это был язык старой русской интеллигенции, учившейся по Наглядному букварю Гудкова, еще с дореформенной орфографией — с «ижицей» и «фитой»:
«Было лето. Поспела репка. Поела Елена репки и побежала в поле. Бабы жали, а мужики возили снопы. Хорошо в поле летом».
Это пример оттуда. И рисунки для иллюстрации — репка, мужики в лаптях — каждый красив, как Лев Толстой, девочка в шляпке с лентами.
Русский язык — «живой как жизнь», по выражению Гоголя. И сегодня уж так не говорят, как говорил ведущий русской программы Би-Би-Си, награжденный орденом Британской империи, Анатолий Максимович Гольдберг. Или почти не говорят. Язык упростился, англизировался, оброс сленгом — молодежным или даже новорусским, читай — воровским. «Это нормально. Все хорошее останется, все дурное уйдет, потому что язык — душа народа». Так говорила моя первая учительница русского языка, носившая на бархатном платье орден Трудового Красного Знамени.
Корней Чуковский в 1922 году возмущался:
«Вместо «простите» говорят «извиняюсь», вместо «до свиданья» — «пока».
Даль почувствовал бы себя иностранцем и спрашивал бы на каждом шагу:
— Что такое уплотняться? И что такое прикрепляться? И что такое халтурить? И что такое спец? И что такое волынить?» («Новый русский язык», журнал «Жизнь искусства», №17 за 1922 год).
А меня, например, раздражает популярное нынче выражение: «в разы». Оно такое неблагозвучное. Неужели трудно сказать: «в несколько раз».
Русский язык в иммиграции — несомненно, важная тема. Сегодня русская диаспора одна из самых больших в мире. В Берлине, Мельбурне, Нью-Йорке, Сан-Франциско не говоря уже о Хайфе, Тель-Авиве, Иерусалиме, — русская речь звучит на каждом шагу, в мире продолжают выходить газеты и журналы на русском языке. Если говорить об Израиле, то это — пуды цветной бумаги по пятницам. И не бесплатно, а в киоске — за деньги. Создаются музыкальные ансамбли, клубы по интересам, театральные студии. И, конечно, много школ, где учат детей языку.
Чем обусловлен интерес к изучению русского языка? Есть ли у него будущее вне России, иными словами, удастся ли сохранить его не только у первого, но и у второго поколения иммигрантов, не говоря уже о наших внуках и правнуках? С какими проблемами сталкиваются педагоги, обучающие русскому языку детей из русскоязычных или смешанных семей? Как должна строиться программа преподавания? Как должен выглядеть учебник для изучающих русский язык в иммиграции? Какие структуры, помимо школы, могут помочь в изучении и сохранении языка? Все эти вопросы нет-нет и поднимаются на конференциях преподавателей-русистов и на интернет-форумах.
Причин, по которым русскоговорящий человек в иммиграции стремится не забыть родной язык и научить ему детей, довольно много, — отмечают участники обсуждения в Интернете этой проблемы: от вполне идеалистических до сугубо практических. Привычны стереотипы вроде: «русский язык — язык богатой культуры», «изучая русский язык, мы приобщаемся к великой литературе и культуре». Подобные соображения верны, если только за ними не стоит простое неумение говорить на другом языке и незнание других культур. Если ребенок видит, что родители цепляются за русский язык, как за единственный для них язык общения, это вызывает у него скрытый протест. Другое дело, если родители свободно изъясняются на языке (или языках) страны проживания и в то же время требуют, чтобы ребенок посещал русскую школу. Двуязычие (или многоязычие) — явление для современного мира естественное, оно развивает интеллектуальные способности, расширяет кругозор, сулит преимущества в будущем. Намного проще выучить еще один язык в детстве, когда восприятие тоньше и новое усваивается лучше. Как правило, это соображение является решающим для тех, кто обдумывает, учить ли детей родному языку.
У меня внук и внучка в Нью-Йорке ходят в воскресную русскую школу. Есть кое-какие наблюдения. Прежде всего, вынужден констатировать: абсолютно не хватает хороших детских книг, современных по тематике, интересных по содержанию и написанных хорошим русским языком. То, что считалось детской классикой в 50–60-е годы, а то и раньше, безнадежно устарело. Пионерские сюжеты этих книг, стиль и слова — все это ушедшее прошлое.
Очевидно, что учебники и методические пособия для изучения русского языка в иммиграции, должны быть другие, чем в России. И программы иные. Не надо каменеть при упоминании имен классиков, воздевать к небу руки: «Ах, Пушкин! Ах, Гоголь!». Их надо читать, но тогда, когда у ребенка будет базовый язык. Может быть, вместо тургеневского «Муму» с его описанием мерзостей крепостного права, детям иммигрантов в десять лет понятнее была бы повесть-сказка «Учитель вранья» Марка Харитонова (М. НЛО,2006), а вместо лермонтовского «Мцыри» — книжки Григория Остера или Эдуарда Успенского. Дети активно воспринимают юмор. Почему бы ни изучать с ними русский язык по детским рассказам Аверченко, Тэффи, по поэзам Саши Черного. Потом Хармс и Введенский с их словесными чудачествами. Осип Мандельштам с его детским циклом.
Вот цитата из рассказа Аркадия Аверченко «Руководство по рождению детей» из сборника «Дети», 1922-й год.
«У детей я имею шумный успех, потому что раскусил один нехитрый фокус: никогда не показывайте, что вы умнее ребенка; почувствовав ваше превосходство, он, конечно, будет уважать вас за глубину мысли, но сам сейчас же молниеносно уйдет в себя, спрячется, как улитка в раковину».
Мультфильмы. Вот бесконечный кладезь смешных словечек и речевых оборотов. Через мультфильмы иммигрантским детям очень хорошо «заходит» русский язык. Ну, конечно, не целый день у компьютера или телевизора. Но час-полтора!
Я ни в коей мере не ставлю под сомнение значимость русской классики, того же Тургенева или Льва Толстого, которых изучали в школе мы. Потом, куда же без лермонтовского «Белеет парус одинокий», этой вершины русской поэтической лирики, особо понятной нам — иммигрантам: «что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном»?! Но если русская школа в иммиграции не пробудит у ребенка интереса к чтению книг, то через год-два после окончания русской школы, они будут в лучшем случае изъясняться на макароническом языке, смешивая русский с английским, немецким, ивритом. И тогда уж их дети не будут точно слушать ни «Муху-Цокотуху», ни «Человека рассеянного». Потому, что им это даром будет не нужно!
— Сохранить русский язык в иммиграции трудно, да и нужно ли, с учетом нынешней международной репутации России, — сказал отец одного мальчика. — Мы с женой решили дома разговаривать по-английски и сейчас, после двух лет жизни в Австралии, наш десятилетний сын не только не говорит по-русски, но и перестал понимать русскую речь.
Не могу согласиться, что эти люди поступили правильно, но это, в конце концов, их выбор. Думаю, что их сын, когда подрастет, пожалеет, что не знает русского. Как в этом однажды признался мне в интервью известный канадский писатель, ученый и политик Майкл Игнатьев. А уж он-то с его родовыми корнями — титулованный граф — мог говорить по-русски не хуже Анатолия Максимовича Гольдберга. С настоящим петербургским произношением (вада, вместо вода, калачный ряд, булочная с твердым «че») и чуть-чуть в нос, как это было принято у гвардейских офицеров и вообще у людей высшего света.
У меня, к настоящему времени, сложилось впечатление, что использование русского языка играет значительную роль в процессе превращения человека из «хомо сапиенса» в орка. Я бы не стал пропагандировать изучение детьми эмигрантов русского языка. На всякий случай…
Я с этой проблемой (для меня — у детей проблем не возникало) столкнулся.
Обе дочки говорят и пишут (с ошибками) по-русски, но… пишут!
С внучками хуже.
Сначала они говорили по-русски (вернее на том, что русским считали их родители), но потом русский забыли. Единственный, кто до конца пытался с ними говорить по-русски — это я, но потом тоже перешёл на иврит.
Дочек мы не заставляли учить русский — заставляли учить английский. Для обеих английский на уровне родного и это правильно. Английский русского важнее.
Правда, младшая дочка сначала упрекала нас за то, что не заставляли её учить русский, но не из-за «великой» русской культуры, а из-за того, что ей хотелось общаться на русском со своими русскоговорящими подружками на языке, который не знают её ивритоговорящие подружки. Теперь уже не упрекает.
Короче, моё будущее обойдётся без русского и… хрен с ним.
У нас в школе был военрук из старой русской гвардии. Он говорил «миррна» (смирно). Причём Н почти не слышно.
Академический словарь толкует так: » Иммигрант- лицо, въезжающее в другую страну на постоянное место жительства, как правило, с целью получения гражданства». Именно о таких людях и идет речь в статье. Статья очень эмоциональная. Я разделяю точку зрения автора ( у меня 5 внуков).
Язык, о котором тоскует Борис, это действительно язык «гвардейских офицеров и вообще у людей высшего света». Так говорят Молчанов (До и после…), Голигорский с ВВС и им подобные эмигранты (внешние и внутренние). НО так в народе никто никогда не говорил. Во всех странах есть разделение языка на литературный и бытовой. Современная проблема в том, что литература и СМИ стали массовым товаром, которому требуется спрос. А спрос это удовлетворение потребностей толпы. Следовательно и употреблять приходится язык этой толпы, раньше бы сказали черни.
Я очень извиняюсь, но уж коли о русском языке речь зашла, когда мы были молодыми, были там два разных слова. В отношении России, из которой уехал, Набоков, например, был ЭМИГРАНТОМ, а в отношении Германии, в которую приехал, ИММИГРАНТОМ был. Теперь я все чаще вижу, что их не различают, хорошо ли это — судить не берусь, но семьи, о которых тут идет речь, я назвала бы ЭМИГРАНТСКИМИ.