«Разве я малого достиг: у меня двое детей, я стал инженер-полковником, кандидатом технических наук, начальником отдела ведущего научно-исследовательского института?», неоднократно с наивной гордостью говорил Лёва…

История бедового мальчишки

Борис Замиховский

В Дневном центре здоровья для взрослых на Бродвее города Феерлон рядом со мной за столом сидит странный человек. Он напомнил мне часы после ремонта из рассказа Марка Твена. «То спешат, то отстают, а то и просто останавливаются». Иногда улыбчив, иногда угрюм, иногда замолкает слово трудно вытащить, тем более видно, что недостаточно хорошо слышит, есть проблемы с памятью. Он ходит опираясь на палочку. Вероятно, у него был инсульт. Когда я стал присматриваться к нему, то обратил внимание, что он всегда аккуратно одет, чисто выбрит, подтянут. У него сохранилась ровная спина, красивая осанка.

Его имя Лёва Куперман и он иногда мне рассказывает удивительные истории о своей жизни. Перед войной у него умерла мама. Когда началась война, отца призвали в армию, и он успел впопыхах отправить единственного сына со знакомыми в эвакуацию. Поезд, на котором эвакуировался Лёва, разбомбили. Его опекуны бежали c родными детьми, забыв о доверенном ребёнке.

В 10-летнем возрасте Лёва стал не просто круглым сиротой, но абсолютно никому не нужным человеком. Не было ни одного взрослого человек, который хоть как-то был озабочен его судьбой. Более того это случилось в хаосе бомбёжки во время страшной войны.

Дорогой читатель или читательница, попробуйте вспомнить себя десятилетним на его месте по среди поля у горящих вагонов. Ни денег, ни вещей, только то, что на нём, а главное рядом нет ни дяди, ни тёти, ни мамы, ни папы, ни одной родной души. Куда идти? К кому обратиться за помощью?

Лёва пристал к стайке беспризорников, которую кто-то назвал бы шайкой, к особой их разновидности — железнодорожной. Из домашнего еврейского ребёнка, хорошего ученика, он быстро превратился в беспризорника, босяка, одетого в рваньё, в синяках и ссадинах, вероятно, озлобленного… НО ЖИВОГО.

Эти мальчишки ездили на поездах где на подножке, где на крыше, где на открытой платформе. Где-то выпросят кусок хлеба, но чаще его приходилось воровать. Этим промышляли тогда многие, не только беспризорные дети, но и взрослые. Их команда отступала вместе с линией фронта. С конца августа 1941 го Лёва курсировал в районе южного Урала.

Однажды он с ребятами попал в облаву и его определили в детский дом. Это было с одной стороны неплохо — подошла зима, а на улице, на крыше вагона или открытой платформе справляться с жизненными невзгодами стало трудно. Но с другой стороны — в детских домах, оказывается, было более голодно, чем на «вольных» харчах. Не было и очень тепло, не было той атмосферы товарищества как в вольной ватаге беспризорников. Кроме того, оказывается, этих детей тоже приспосабливали к работе. Он вспомнил об одном эпизоде, как его с двумя другими мальчишками назначили рубить дрова для автомашин, работающих на дровах. Нужны были короткие полешки, чурки. Мальчишкам давали маленькие топорики и гору уже нарезанных кругляков. Работали по три часа в день. Он говорит: «В первые дни к концу работы руки отваливались, а потом привыкли и рубили, рубили, рубили». Когда наступило лето Лёва с товарищами из детдома сбежали опять «кататься на поездах».

На следующую зиму Лёва сам пришел в детдом. Но с тринадцати лет он уже не возвращался туда. В 1944 году, когда прилетела весть об освобождении родного Киева, Лёва решил вернуться в родной город, надеялся найти родных, свой дом. Естественно он не обращался в кассы за проездным билетом.

Когда Лёва приехал в Киев, оказалось, что помнит он свою улицу только визуально, помнит номер дома, но название улицы стёрлось. Никаких родных он тоже не нашел. Но он нашел других товарищей по несчастью, наладил с ними «кооператив» по выживанию.

В тот год он стал свидетелем публичной казни через повешение военных преступников — немцев и украинцев, сотрудничавших с ними. По объявлению пришла огромная толпа. На Лёву казнь произвела огромное впечатление. Он запомнил, что некоторые шли под петлю с достоинством, а кто-то валился под ноги конвоирам вымаливая прощение. (Может быть кто-то им его обещал.) Под петлями стояли грузовые машины с откинутыми бортами. После того, как осужденным надели петли, была дана команда машинам «Трогай!». Тела повисли дергаясь в ужасном танце. Мальчишки дождались, когда толпа разошлась и подошли посмотреть вплотную к виселицам. Эту картинку Лёва носит в памяти всю оставшуюся жизнь.

В школу Лёва не пошел. У него не было «постоянного места жительства», то есть «прописки». Зато нашел себе новых товарищей по несчастью, которые тоже не ходили в школу. Свободного времени у них было много, и он со своими новыми товарищами пошел записываться в секцию бокса — самую популярную в те годы.

Туда набежало полгорода мальчишек. Тренер — бывший военный скомандовал: «В одну шеренгу становись! На первый второй рассчитайся! Вторые номера два шага вперед! Кругом! Начинайте бой с первыми номерами». Через пять минут тренер дал команду стоп и пригласил всех на следующую «тренировку» через день. На следующий сбор пришло уже значительно меньше соискателей. Тренер снова повторил свою процедуру, и так пока не осталось нужных ему тридцати человек. Лёва с друзьями не очень поддались на хитрость тренера. Во-первых, они уже поднакопили боевого опыта в своей нелёгкой жизни, во-вторых, они не стали по настоящему драться между собой. Затем, поняв правило, битые, хитрые пацаны становились так, чтобы противник оказался послабее. Лёву задел вызов, и он выдержал отбор, оказался среди последних тридцати. Однако, через некоторое время ему надоел мордобой и он это бросил.

В то время в городе открылось много спортивных школ. Лёва был достаточно ловок, играя в баскетбол выполнил третий разряд, затем, выступая за родной город на выезде получил второй разряд по волейболу. У него вся грудь была в значках.

Когда пришла пора получать паспорт, Лёва обратился в милицию, но за годы скитаний он забыл даже свою фамилию! Ведь ей поинтересовались только в детдоме, а потом никто ей не интересовался в течение всех лет. В милиции ему помогли и он стал Львом Абрамовичем Куперманом, евреем по паспорту. (Он тогда понятия не имел, что для карьеры может быть стоило поменять имя, отчество, фамилию, а главное национальность, но он сожалений по этому поводу так и не испытал).

В своих репликах Лёва неоднократно упоминал, что денег у него с товарищами было «полно». Так, однажды, он вспомнил одну операцию. Они забирались в кузов едущего бортового грузовика и сбрасывали товарищам вещи из кузова.

Рядом со стадионом «Динамо» была танцплощадка. Он вспоминает, как они компанией ходили туда и били тех, кто им не понравился. Там у них образовывались первые контакты с девочками.

Лёва рассказал, что в отрочестве неоднократно посещал театры, главным образом оперный. Точнее он с друзьями посещал балетные спектакли, в которых участвовали знакомые девушки из хореографического училища. «Мы снимали ложу, если много раз видели спектакль, то можно было там лечь — там были топчаны». Потом они у служебного входа встречали своих девочек и ехали к кому-то на квартиру где «гуляли».

Эти балерины предпочитали шпану домашним мальчикам по многим причинам. Конечно, у этих «пацанов» были деньги, и они могли побаловать свою даму шоколадом, фруктами, икрой, шампанским и прочими дефицитами мало доступные даже большинству взрослых в то время. Кроме этого у них был ореол бывалых, смелых парней, чья жизнь наполнена романтичными приключениями по их словам.

У меня сначала сложилось впечатление, что Лёве нравилась такая его жизнь. Он с улыбкой удовольствия вспоминает о ней. Однако это впечатление я подверг ревизии, когда в очередной раз он вспомнил: «Ой, сколько раз я получал «в лоб», (так назывались любые угрозы, удары, избиения), сколько раз меня били!». Лёва неловко рукой провел перед глазами, будто стирая тяжелые, горькие воспоминания.

Кроме этого с его товарищами далеко не «всё было в порядке». Лёва вспоминает, что среди них был талантливый мальчишка-футболист. Он вошел в молодёжную сборную города. Все восхищались его игрой, «настоящий артист». Но «талант» быстро спился и пропал где-то.

В своей компании Лёва прожил до 17 лет и ни разу не «горел». То ли оказался талантлив в этом деле, то ли удача его хранила. Вроде, уже определился его жизненный уголовный путь. Однако, однажды он попал уже в серьёзный переплет — ему грозила тюрьма с солидным сроком. Товарищи посоветовали исчезнуть из города, например, уехать поступать в военное училище. Но там нужно сдавать вступительные экзамены, нужны знания, надо представить документ об образовании, а у него только три класса. Правда, кончил он их с похвальными грамотами, но это только три класса, а надо представить пусть не отличный, но стандартный аттестат об окончании 10 классов. Товарищи по беспризорной команде «озаботились» его проблемой и снабдили нужными документами.

Лёва в составе команды, составленной Киевским областным военкоматом, поехал на север, в город Даугавпилс, поступать в военное училище.

Выбрал Лёва это «Двинское Военно-техническое училище дальней авиации и специальных операций» потому, что название красивое. Особенно его подкупило «… и специальных операций». Ему показалось, что специальные операции будут связаны со спецоперациями разведки. Но это были технические операции.

Училище было большое — 20-30 рот курсантов. Ему нужно было сдать одиннадцать экзаменов. По два дня подготовки на каждый экзамена. Итого более месяца.

Леву поселили в казарму для курсантов. У него появилась собственная кровать с чистой простыней, подушкой одеялом, тумбочка и прочее. Он получил расписание занятий и экзаменов, трёхразовое питание, о котором уже не должен был беспокоиться. Выдали учебники для подготовки. Он как и все начал готовиться к экзаменам.

«Как ты Лёва готовился?» спросили его. «Как все — писал шпаргалки. Я на экзаменах весь шуршал. Шпаги были в рубашке, пиджаке, даже в трусах.» Перед каждым экзаменом преподаватели проводили консультации для абитуриентов. Затем были экзамены, Результаты экзаменов не оглашались до их окончания. Затем была ещё и так называемая медицинская и грозная мандатная комиссия, в задачи которой входила проверка верности Советской власти. (Я прожил 75 лет и только сейчас узнал, что это слово произошло от английского mandatory — требуемое обязательно. Руководство училища должно было знать о будущем курсанте всё.

Надежд на зачисление не было. С ним в команде было ещё четверо киевлян, которые приехали сдавать экзамены после окончания 10 классов и были, конечно подготовлены лучше него.

И тут случается чудо, чисто идеалистический, иррациональный поворот, часто случающиеся с евреями в истории — его приняли в училище. Парень, который должен был стать вором, попасть в тюрьму, где продолжить совершенствовать воровскую специальность, становится курсантом престижного военного училища.

Тут, конечно были и материалистические объяснения. Так тогда сложились обстоятельства, что среди поступающих оказалась группа ребят, которые хотели уклониться, или, как говорил Лёва, «отлынить» от армии. В том числе четверо его киевлян. Они старались «квалифицированно завалить» экзамены. То есть получить надёжный «кол». И если Лёве за какой-то экзамен полагалась «двойка», она была ваше их «кола». Училищу нужно было набрать слушателей на полную роту первого курса.

Короче, каждый достиг своей цели: его товарищей отправили в родной Киев, а Лёва остался в Даугавпилсе, подальше от Киева и тюрьмы. С выставленными тройками по всем экзаменам его зачислили в училище. Хотя это был 1951 год, один из зловещих антисемитских 1948-1953 годов. В мандатной комиссии, вероятно, обратили внимание, что мальчишка был круглый сирота, сын погибшего на фронте офицера. Он был идеальный кандидат, в формируемую коммунистическими идеологами, новую советскую нацию — он получает всё от родного государства, и ничего от своего номинального еврейства.

В начале учебы случилось ещё одно удивительное чудо. Лёве понравилось читать учебники, книги, понравилось учиться! Как он рассказал: «Одно дело, книгу, учебник читает 11-ти летний подросток, другое — 20-ти летний молодой человек».

Лёву зачислили на самый трудный факультет — наземная радиолокация, правда была ещё воздушная, более престижная. Лёва очень боялся — ведь там сплошная математика. Однако, вскоре, он стал отличником.

После первого года учебы Лёва поехал в Киев, где встретился с товарищами по команде поступавших в училище, которые продолжали успешно «отлынивать» от армии. Лёва в душе осуждал их и осуждает до сих пор, но не завидовал. Он в военной форме с погонами, на которых были прикреплены птички — символы военно-воздушного флота, нравился себе, а пацифизм, неприязнь к армейской дисциплине, ко всему военному выше его понимания даже сейчас.

В следующем году в новую роту, по его стопам поступил его знакомый по подворотням. Тоже еврейский парень — чемпион Украины по борьбе. Ворот ни одной гимнастёрки не сходился у него на шее. Он был более «ушлый», умелый и решительный. К ним прибился ещё москвич-боксёр Они вместе ходили в увольнения. Втроём они организовали несколько мелких краж: украли в одной роте, продали в другой, но это быстро кончилось. Они завязали с этим в новой жизни.

Лёва закончил училище «на отлично» и выпустился «по первому разряду». Это означало право выбора назначения — где дальше служить. Три кафедры боролись, чтобы оставить его у себя. Но Лёву без права выбора, как и всех евреев, направили служить на Дальний Восток в звании лейтенанта.

Служил он на аэродроме в маленьком городке, в Амурской области, где все скучали. Обычно, офицеры в таких гарнизонах много пьют и играют в преферанс, домино, шахматы.

Лёве это не подходило. Он услышал, что некоторые офицеры, не окончившие десятилетку, поступили в вечернюю школу в десятый класс. Лёва, зная точно про себя и своё образование, решил поступить в девятый класс. С этого времени его жизнь стала интересной, он стал запоем читать: «ведь это так интересно — Пушкин «Евгений Онегин»!»», (которого он выучил наизусть).

Лёва легко соглашался на нелюбимые большинством офицеров ночные дежурства — брал с собой учебники. Если проверяющий его ловил с книгой, то легко прощал — человек тянется к знаниям.

Однажды на их аэродроме по штормовым условиям приземлился гражданский самолёт, на борту которого летела сборная шахматная команда дальневосточного края. Политработники части заволновались, засуетились и попросили сыграть в шахматы со сборной гарнизона. Лёву тоже включили в эту сборную. Он, как-то странно разыграл дебют, удивил соперника и каким-то образом выиграл партию. После теплого прощания Лёве сказали, что он выиграл партию у мастера спорта. Для него это оказалось знаковым, запомнившимся событием в жизни. Это было ещё одно маленькое чудо — у него не было никакого разряда. Лёва неоднократно в своих воспоминаниях возвращался к этому событию.

Наконец, Лёва заканчивает школу, получает аттестат зрелости и… золотую медаль.

Это было знаменательное событие в жизни той школы и всего посёлка. Первая золотая медаль за всю историю школы. Его чествовали в школе, в его части. Было выпито изрядное количество водки и других напитков за эту медаль. Учительницы гордились его и своим успехом. (они сами поспособствовали ему поколдовав над письменными работами.)

С Лёвой происходит ещё один удивительный поворот. Он едет в отпуск в родной Киев и привозит оттуда жену, да не простую, а выпускницу торгового института и еврейку! (В его окружении с момента поступления в училище евреек даже близко не было.

Там, в дальневосточной глуши, он далёк от политических коллизий страны. Получив золотую, медаль он возмечтал о поступлении в Военную Академию в Москве. Начальство даёт ему блестящую характеристику. «Они там такое понаписывали…» рассказал Давид.

Для рассмотрения заявок от офицеров всего Дальнего Востока, включая Камчатку, Курильские острова, Китай, военные академии высылали своих представителей, экзаменационные комиссии туда на Дальний Восток.

В то время абитуриенты, окончившие школу с золотой медалью, имели право на

поступление без экзаменов в ВУЗы, и в академии тоже. Однако Лёве назначили собеседование с комиссией из двух подполковников. Один «технарь», Кандидат наук с технической кафедры, второй замполит одного из факультетов Академии. Замполит стал раскладывать и разбираться в бумажках, технарь задавать вопросы. Начал с русского языка. Вот он диктует Лёве несколько предложений по бумажке. Затем проверяет по той же бумажке. Хорошо, теперь физика, Лёва на все вопросы ответил сразу. Затем задаёт задачки по физике, тоже по бумажкам и проверяет по ним же. Хорошо. «Ну теперь математика.» Технарь достаёт из пачки первый пример. Лёва решить не может. Из другой пачки другой пример — этот пример Лёва решает. Снова из первой, и снова из второй с аналогичными результатами.

«Технарь представляет результаты на суд идеолога. Тот должен был решить направлять ли меня на общие экзамены или принять», рассказывает Лёва. Снова маленькое чудо. Идеолог, не задавая свои вопросы, решает считать собеседование успешным. Материалистическим объяснением может служить, вероятно, то, что идеолог восхитился характеристикой из части. «А они там понаписывали такое, что меня можно было принимать начальником политуправления армии». Анкета? Пятая графа? Да, но это был уже 1956 год, заря перестройки.

Лёва еще остался недоволен. Ему полагался месячный отпуск на сдачу экзаменов, а они его отправили назад продолжать служить до 1 сентября.

Лёва вспоминает, что в первый же день занятий в Академии его неожиданно вызывают к начальнику Академии, генерал-лейтенанту, большой шишке. В голове у Лёвы бурлят тревоги: «За что? Что со мной будет?» Явился перед высокие очи не жив, ни мертв. Но доложил по форме: «Курсант Куперман явился по вашему приказанию». Генерал несколько минут молча, изучающе рассматривал склладную фигуру молодого офицера. «Ладно, идите учитесь!» и Лёва пошел учиться.

Учиться в Москве, в Академии было ещё интереснее. Однако Лёва уже не отличник. Он уже женат, у него родился сын, а семья тоже требует внимания.

У Лёвы были свои фантастические идеи, амбиции и «закидоны», как он признался. Поэтому он выбрал себе заумную, по названию, тему дипломного проекта: «Радиолокационные приборы на космических кораблях». (Первый спутник полетел в космос в 1957 году).

К выпуску в Академии наехали «покупатели». Один «покупатель», прочитав название дипломной работы Лёвы, «положил на него глаз», хотя реально ничего космического в работе не было, как рассказал сам Лёва. Но его направили на работу в Калинин, ныне Тверь, в военный научно-исследовательский институт НИИ-2.

Он проработал там до самой пенсии. Удивительное дело, ни в Академии, ни в его НИИ евреев больше не было. Чтобы в атмосфере военного учреждения не звучали диссонансом еврейское имя, отчество, фамилия его стали называли ЛАК по первым буквам — Лев Абрамович Куперман. Он тогда понятия не имел, что на английском языке это слово означает — УДАЧА. Может и Бог, узнав его инициалы или назначив ему такие инициалы берёг его всю жизнь.

«В своё время начальник мне предложил оформить кандидатскую диссертацию, «А как работа спрашиваю я?», ничего, осилишь. Так я написал, доложил, получил звание Кандидата технических наук.»

Однажды Лёву вызвал начальник института и направил в командировку в звёздный городок. Там Лёва читал космонавтам курс лекций по борьбе с радиопомехами. Это было тема его диссертации. С курсом он справился хорошо. Лёва рассказал мне, что среди слушателей был космонавт-еврей, но фамилию вспомнить не смог. После окончания курса Лёве даже предложили остаться работать в центре управления космическими полётами. Когда Лёва вернулся в свой НИИ, ему сообщили, что оттуда пришло письмо с замечательной характеристикой. Но начальство решило оставить его работать в институте, присвоили звание полковника и назначило начальником нового отдела. Получил он, и четырёхкомнатную квартиру — у него разнополые дети.

Перед концом службы Лёва нашел умный ход. Он хотел вернуться на родину — перевёлся в гражданский научно-исследовательский институт в Киеве. За сданную в Калинине четырёхкомнатную квартиру он получил четырёхкомнатную квартиру в Киеве. Всё устроилось просто замечательно.

Однако его НИИ после трёх месяцев работы развалился. Директора института направили работать в Женеву, а Лёва работу себе найти не может, и жена тоже. Тут, как он говорит, впервые почувствовал своё еврейство. Лёва одевает свой мундир, цепляет колодочки, а у него уже набралось 12 медалей, плюс «поплавок» — значок окончания Академии, и идёт в горком партии. Ходить пришлось долго.

Ему, наконец, предложили место старшего научного сотрудника в Министерстве торговли республики. Пусть этот технарь со своими радиолокаторами сгниёт от тоски на такой работе. Там только что сформировали НИИ, чтобы трудоустроить уволенных высокопоставленных чиновников. Никто ничего не знает, ничего не умеет. Лёва посчитал — полковничья пенсия 240 р., за должность старшего научного сотрудника с дипломом Кандидата наук назначили 250 рублей, значит, жить можно.

Но гнить Лёва не стал, он сформировал маленькую группу, стал обрабатывать статистику — знакомое дело. Даже стал получать премии. А с расцветом перестройки организовал кооператив вместе с начальником одного из управлений министерства. Лёва писал научные отчеты — получал зарплату за семерых.

Странное, а может всё таки закономерное явление, что в 1987-89 годах Лёва с женой вслед за детьми выехали в Америку в эмиграцию. Ведь его детей Бог не охранял, как его, и они вкусили все прелести политики государственного антисемитизма.

Однажды я его спросил: «Ты был членом партии?». Он с наивным вызовом кратко ответил: «Был!». А потом последовала удивительная тирада: «Я почти всю жизнь был один! В училище, на Дальнем востоке, в Академии, в своём НИИ-2 и даже потом, в украинском НИИ». Лёва всю жизнь переживал боль не только своего абсолютного сиротства — «У меня на было ни одного родственника!», но и духовное одиночество: «Много лет со мной рядом не было ни одного еврея!»

«Разве я малого достиг: у меня двое детей, я стал инженер-полковником, кандидатом технических наук, начальником отдела ведущего научно-исследовательского института?», неоднократно с наивной гордостью говорил Лёва. Действительно, для семнадцатилетнего еврейского мальчишки с трехклассным образованием, попавшим под уголовное следствие — карьера блестящая.