Царь Дарий подошел не к городу каких-то мифических древних ук­ров, но к сияющей золотыми куполами своих синагог столице империи древних евров, давшей имя Ев­ропе и про­сти­рав­шей­ся на запад до реки и острова Эльба, а на восток — до озера Эльбан, что в краю амо­ре­ев у высоких берегов Амура.

Древние евры

Путешествия дилетанта

Алевтина Терентьева

Выйдя на пенсию, Маруся сначала обрадовалась свободе. Уже здесь она более двадцати лет проработала по специальности, на больших ЭВМ майнфреймах, последние лет пять — дистанционно из дому, с помощью ПК, в офис приезжала редко. Но всё равно, была постоянно прикована к компьютеру. Теперь же у неё не осталось никаких обязательств — дети разъехались, нечасто балуя внуками, муж же давно ждал её Там — абсолютная свобода.

Через некоторое время свобода показалась уж слишком безграничной, регулярные полуспортивные прогулки занимали только часть дня, и Маруся решила найти себе занятие. Несмотря на свою сугубо техническую специальность, технарский склад ума и почти полувековой стаж работы, очень далёкой от гуманитарных штудий, Маруся остановилась на истории. Заведомо дилетантский характер будущих изысканий её не смущал. Она хотела сделать какое-нибудь своё маленькое открытие и совсем не собиралась предавать его огласке. Просто, ей нравилось не спеша копаться в доступной фактуре и делать собственные выводы. Для себя.

В последнее время она с удивлением обнаруживала в Сети всё новые ошеломительные открытия украинских историков, находящих всё больше свидетельств исключительности и решающего влияния на мировую культуру цивилизации древних укров. Обнаруживала с удивлением — потому что она помнила… то есть, конечно, забыла лет этак на сорок, но сейчас вот припоминала, совершенно точно помнила, откуда есть пошли эти поразительные открытия…

Киев навсегда остался с ней. Шестилетняя Маруся часто ходила от их коммуналки на Подоле в коммуналку к бабушке с дедушкой в Крещатицком переулке, а потом в коммуналку к тёте на улице Лысенко. Спустя шестьдесят лет она отлично представляла себе дорогу: от их Игоревской дойти до Александровской и повернуть налево (папа никогда не говорил «улица Жданова», его маленькая фронда заключалась в употреблении старорежимных названий). Миновав Боричев спуск, они с Почтовой площади заходили на станцию фуникулёра, папа бросал в прорезь пятнадцатикопеечную монетку и подняв Марусю на руки проходил через турникет. Начиналась самая интересная часть путешествия: Маруся бросалась вверх по лестнице, тянула папу за руку, чтобы поспеть зайти непременно в верхнюю секцию вагончика. Там, сквозь окошко в кабину машиниста (где всегда дремала древняя старушка, а никакой не машинист), можно было наблюдать, как им навстречу от верхней станции спускался такой же вагончик, сперва совсем маленький, потом выраставший всё больше и несшийся прямо на них. И когда столкновение казалось неминуемым, Маруся в сладком ужасе зажмуривалась, а вагончики разъезжались на стрелке. Дальше их путь шёл через Михайловскую площадь, где они срезали угол, проходя через сквер и спускаясь по ступенькам — зимой они были скользкие и мама всегда волновалась и кричала Марусе «не беги ты так!» — вниз по Михайловской улице, потом по узкому Михайловскому же переулку и наконец поворот — по Крещатицкому и вот он, бабушкин подъезд. А как здорово и страшно было зимой скатываться по свежему снегу вниз по переулку на куске клеёнки, прямо к дому бабушки Сары!..

Став постарше Маруся совершала путешествия самостоятельно. Фуникулёр утратил свою былую притягательность, зато стало интересно бегать от бабушки к тёте: надо было подняться по крутому и узкому Крещатицкому переулку, потом вправо и дальше вверх по Софийской, выходящей аккурат на колокольню собора, оббежать вокруг площади с Богданом Хмельницким на коне и по Владимирской домчаться до Золотых ворот, где свернуть на улицу Лысенко к тёте Лизе.

Тёта Лиза была героем семьи. Она служила на железной дороге и смогла вывезти родственников в панике июля 1941. Иначе быть бы им всем в Бабьем Яру, а Марусе на свет не появиться…

Был путь намного короче — с Крещатицкого повернуть не вправо, а влево и там, где Михайловский переулок упирался в стену, по неприметным каменным ступенькам можно было подняться на Ирининскую, а оттуда до Владимирской рукой подать. Но было там страшновато идти — мимо серого дома по пустой южной стороне Владимирской, где никогда не было прохожих[1]. Марусе нравилось ходить по просторной людной площади с памятником.

Мама не одобряла самостоятельные путешествия, но Маруся так красочно описывала исторические места, что приходилось мириться. Отец спросил однажды, чем ей так понравился памятник Хмельницкому. Она горячо затараторила, описывая задорного, мощного коня и сам героический облик всадника, но отец как-то печально произнес: «Эх, Маруся!». Больше ничего не объяснил, но она поняла, что с Богданом что-то не то…

В конце 60-х телевизор уже прочно утвердился в киевских квартирах, но при­выч­ки их обитателей хо­дить в гости и принимать гостей он ещё не успел загубить. А как раз только-толь­ко вве­ли пя­ти­днев­ку и в еврейских семьях тут же установился обычай ужина в пятницу вечером и обе­да в субботу — эда­кий завуалированный шабат: все, не сговариваясь, отодвинули стирки-уборки на вос­кре­сенье. Были живы ещё бабушка с дедом, их многочисленные родственники, свойственники, знакомые, со­седи. Повзрослевшая Маруся была обязана сопровождать бабушку, которая с гордостью демонстрировала подругам внучку-студентку. Волей-неволей раза два в месяц приходилось сидеть на этих посиделках. Много бы отдала она сейчас, чтобы ещё хоть разок там оказаться…

На встречах она откровенно скучала. Старухи — по понятиям семнадцатилетней Маруси старухами были женщины слегка за шестьдесят — увле­чён­но обсуждали снежного человека, лохнесское чудовище, бер­муд­ский треугольник, тунгусский ме­те­о­рит, что там ещё… ага, была тогда в моде девушка, которая взгля­дом спички зажигала и стаканы дви­га­ла… как же её звали? запамятовала… короче, говорили о всякой чепухне.

Маруся томилась, закипала помаленьку, а однажды вдруг разразилась страстной обличительной речью, где рас­крыла антинаучную сущность этих глупых суеверий, привёла убедительнейшие аргументы не­воз­мож­ности и фальсифицированности этих придуманных чудес. Не оставив камня на камне от пре­зрен­но­го шарлатанства, она воспела истинные чудеса современной науки и техники, которые почему-то ос­та­ют­ся без должного внимания. Ну вот, скажем, электронные вычислительные машины (ЭВМ), ко­то­рые позволяют ре­шать за­да­чи, доселе считавшиеся неразрешимыми, фантастические по сложности и…

Она перевела дух и взгля­нула на сидящих за столом. Бабушка с дедом сияли! Это был их триумф, итог их мно­го­труд­ной жизни: сын — инженер, дочь — с университетским дипломом, а теперь вот внучка — студентка и ра­бо­та­ет с “эвээмами” (училась Маруся, естественно, на вечернем, а работала оператором на вычислительном центре Речфлота, в пяти минутах ходьбы от дома).

Киевляне поймут, что такое подольская родня, чтобы оценить сте­пень того триумфа. Что до “старух”, то они смотрели на Марусю… с умилением. С теми же умильными улыб­ками, с какими лет за десять до того смотрели на девочку в коротеньком платьице, поставленную для важности на табуретку и срывающимся от волнения голосом де­кла­мирующую какие-то стишки. И тогда, и сейчас её слушали, но не слышали! Маруся обиделась и умолкла.

Гостьи наговорили комплиментов бабушке, порывались как в детстве погладить Марусю по голове, но от изучения компьютеров решительно от­ка­за­лись: «мы уж как-нибудь и дальше будем увлекаться интересным и чудесным»…

Прошло вре­мя, и она поняла всю неуместность своей тогдашней филиппики. Это только представить се­бе тётку, отбывшую восемь часов каждодневной рутинной работы, потом как лошадь отпахавшую вто­рую смену на кухне и в оставшиеся полчаса отдыха вместо телевизора штудирующую язык про­грам­мирования КОБОЛ… Как говаривал её начальник, суровый Валентин Михалыч: «полная кафка!»

Люди в массе своей нуждаются в развлечении как отдыхе, т.е. в об­лег­чён­ной, легко усваиваемой закуске для души и ума. Поэтому всегда было и будет популярно поп-: поп-музыка, поп-литература, поп-наука. Облегчённое, упрощённое, для легкости усвоения протёртое с сахаром (с перчиком, с клубничкой) поп-чтиво, газированный музончик, без труда проглатываемая эр­зац-пицца из обрывков научных фраз, обильно залитых соусом сенсаций. Дешёвые изделия мас­со­во­го спроса…

Маруся не осуждала: обычные люди действительно хотят отдыхать, раз­вле­кать­ся, увлекаться интересным. Ничего постыдного здесь нет. Уж кому-кому, но никак не ей было осуж­дать; сама перед сном чай не Вергилия с Дантом штудировала, а всё больше читала детективы да фантастику.

В конце 70-х Маруся принимала участие в разработке и наладке большой издательской сис­те­мы. Естественно, за время работы завязались знакомства с тамошним народом, немало было потреблено (не ею, конечно — она тогда ждала дочку) казённого спирта, полагавшегося для многострадальной автоматики и телемеханики… И вот чтó было любимой темой для баек в этом кругу, так это рассказы о непризнанных гениях, осаж­дав­ших редакции со своими великими открытиями.

— Вы представить себе не можете, сколько приходит бандеролей с трактатами, а то и целыми фоли­ан­та­ми! Причем, явные клиенты Павловки (киевский аналог Канатчиковой дачи) — это ещё лёгкий случай. Что вечный двигатель невозможен, уже даже в обкомах и в ЦК знают. Ну да! Они же жалобы стро­чат… Но самый страшный вариант, это когда какого-нибудь заслуженного человека, директора за­во­да или там начальника строительства или генерала уйдут на пенсию, а он — энергии много, делать не­че­го — от безделья и двинется. Прочтёт ненароком пародию Котляревского[2] и всерьёз начнёт вы­ис­ки­вать славянский приоритет в седой древности. Дескать, козаки основали Трою, а имя городу такое да­ли, потому что трое их было, ватажков козацких, на троих они там соображали и место по­нра­ви­лось… Ну, с Римом и того проще: задом-наперед прочитать, что получится? То-то же! Мiр, сиречь об­щи­на по-старославянски. Там козаки-украинцы и других славян встретили, раньше ещё прибывших. “Это кто там за речкой живёт?” — “За речкой? Это русские будут. Эт-руски”… И вот к такой хрени пись­мо из высоких инстанций прилагается, что товарищ Пупкин де заслуженный работник, ор­де­но­но­сец, ла­у­ре­ат и т.д. Попробуй-ка откажи…

Интернета и персональных компьютеров о ту пору ещё не было и товарищи с шилом в заднице осаж­да­ли редакции газет и журналов. Большинство безуспешно. Не столько из-за цензурным рогаток (хотя с этим, конечно, строго было) и не из-за природной злобности тоталитарного режима, но по­прос­ту по­то­му, что дорого они стоили, тогдашние медии, чтоб всякую чушь публиковать без разбору. Кое-что, са­мое колоритное (и что полезно было по идеологической части), то пробивалось. Это когда на­стал ин­тернет, а цензура аккурат в то же время преставилась, вот тогда разверзлись хляби, точнее — разверзлись флуди, так сказать, творческие…

И в этом есть своя логика: коли имеется спрос на поп-продукцию — навалом и поп-творцов, на­род­ных историков, самотушных философов и фолк-лингвистов. Жажда творчества — серьёзная шту­ка, по­чи­ще, чем гвоздь в сапоге. Большинство подвижнических трудов пропадает втуне, радуя лишь са­мих подвижников, но бывали и чудесные исключению. Теперь, на подъеме энтузиазма украинских народных историков Маруся вспомнила их забытого предтечу…

Подвизался в 70-х на киевском телевидении один совершенно замечатель­ный кра­е­вед — делал интереснейшие передачи о киевских улицах, о происхождении их названий, о ка­ких-то сов­сем неприметных зданиях и переулках, хранивших богатую историю города. При том, не бу­ду­чи даже и журналистом, работал где-то инженером, а это у него хобби такое. Видно было, что че­ло­век ис­крен­не, беззаветно влюблён в киевскую старину. Со страстью, на какую только сыны авраамовы способ­ны. Звали его… Маруся не могла вспомнить, но что-то такое каноническое, типа Израиль Мо­и­се­ич. И вы­гля­дел он точь в точь как в ту пору другой еврей, из Кукрыниксов изображал в журнале «Крокодил» кровавых сионистских агрес­со­ров. Краевед ещё и картавил в придачу. Конечно, на официозный республиканский канал УТ его не пускали, но по го­род­ско­му ка­налу программы с его участием шли.

Почему шли? На откровенно антисемитском советском телевидении? Этому было объяснение: в сов­чи­не всё на­ци­ональное/нерусское допускалось только в формах, так сказать, шароварно-тан­це­валь­ных — пес­ни и пляски; ряженые в народных якобы вышиванках; дураковатые пейзане, которым стар­шие русские бра­тья принесли свет просвещения. Мысль, что украинцы имели свою, отдельную от рус­ских, исто­рию и культуру была опасной ересью и тянула на уголовную статью «украинский буржу­аз­ный на­ци­о­на­лизм». А вот натуральный до карикатурности еврей-евреич имел на сей предмет же­лез­ное алиби, а рас­ска­зы­вал он при этом об украинской старине, о Магдебургском праве, о временах Лит­вы и Геть­ман­щины, си­речь, о временах незалежности… Начальство-то, оно ведь из украинцев со­стояло… Так или ина­че, краевед выступал по телевизору и очень увлекался топонимикой. А ещё был у него свой пунктик, при­ятно совпадавший с интересом городских властей — древность города Киева…

В те вре­ме­на в Союзе шло эдакое соревнование: какой город древнее. Москве там ловить было не­че­го, а в лидерах ходил, помнится, Ереван. Киевское начальство с тем, что армяне их обошли, со скрежетом зубовным смириться не могло…

И вот Маруся вспоминала ту, наделавшую шороху передачу. На сей раз Абрам Со­ло­мо­ныч рассказывал об истории левобережного района Дарница и происхождении этого названия.

Ока­зы­вается, в 512-м году до нашей эры царь персидский Дарий Первый отправился в свой скифский поход. По левому берегу Борисфена-Днепра он добрался до того места, где сейчас расположена Дар­ни­ца. И взору его открылся на кручах правого берега реки огромный город, сияющий золотыми ку­по­лами своих… гм… планетариев. Почему планетариев? Ну, сказать “купола храмов” как-то не ко­миль­фо, что это еще за храмы, церковщину разводить тут, панимашь. Пусть будут планетарии-обсервато­рии. Любили, значит, древние укры изучать звёздное небо. Короче, — увидав великолепие зла­то­ку­поль­ных планетариев на днепровских склонах, Дарий штурмовать город пе­ре­ду­мал и сложив напро­тив богатейшие дары, отправился восвояси, испросив дать ему учителей — инженеров и архитек­то­ров для поднятия своей древнеперсидской культуры. Которая, как известно, потом обогатила куль­ту­ру древнегреческую и дальше пошло-поехало…

Вот так закрепилось за местом имя Дарница. И озе­ро Тель­бин, вокруг которого персы разбили свой стан, тоже сохранило древнеперсидское на­зва­ние (эти­мо­ло­гию коего Маруся запамятовала). Отсюда следовало, что в шестом веке до нашей эры Киев уже был крупным городом. Ереван, ау!..

Маруся тогда ещё понимала, что чушь это, перебор. Но как увлечение достойного че­ло­ве­ка, перебор в общем-то простительный. С кем не бывает… Однако, с той памятной передачи начались то здесь, то там, по телевизору, в газетах, исподволь, ненавязчиво появляться заметки, статейки об этой самой киевской древ­нос­ти. Народ потихоньку привыкал, воспринимал как должное, ненужный налет сенсации линял по­ма­лу и в итоге… И в итоге, уже в 80-е годы с помпой и размахом, под эгидой аж ЮНЕСКО, от­празд­но­ва­ли 1500-летие Киева. Конечно, тыщёнку лет пришлось отминусовать — бросить кость занудам-историкам, ну да не беда, главное — из союзной казны деньжищ под это дело отвалили, кучу всего в городе построили-благоустроили (а Еревану — шиш без масла!)…

И вот теперь Маруся решила сделать свое открытие, исследовать истинную этимологию названий “Дар­ни­ца” и “Тэльбин”. Окончательно подтолкнул к научным разысканиям недавно виденный ею сюжет в ютюбе, подтверждающий полную неразбериху в определении локомотива земного развития.

На популярном политическом ток-шоу, где люди, не слушая друг друга, привычно орали дикими голосами, а ведущий в мокрой от пота рубашке старался направлять передачу в требуемое русло, один выступающий заявил:

— Десять тысяч лет назад ещё и в помине не было никаких укропов. В наших краях жили горняки Донбасса. И они тогда еще, десять тысяч лет назад, добывали уголь, строили посёлки и города, Донецк и Луганск — столицы первых в истории человечества народных республик, развивали культуру, стояли у истоков демократии.

Назначенный режиссером защитник великой украинской цивилизации аж подпрыгнул и завопил:

— Ты что, питекантроп?! Ты хоть дважды два без калькулятора можешь умножить?

— Это доказанный исторический факт, — снисходительно и академично ответствовал докладчик.

— А кто они по национальности были, твои шахтеры Донбасса? — не сдавался защитник в пародийной вышиванке.

Этот неожиданный вопрос ненадолго заставил докладчика задуматься. Совсем ненадолго, поскольку в следующую секунду вышиванка услышал аргументированный ответ:

— По национальности — древние гордоны! Первые Горняки Донбасса!..

Маруся представила, как оглушенный таким эпохальным историческим открытием режиссер начинает сползать со стула. По крайней мере, заготовку в виде электронных аплодисментов он смог включить только через пять секунд…

Она засела за компьютер. Информация в Сети была на любой вкус. Одни излагали неопровержимые факты, другие с такой же убежденностью и тоже неопровержимо доказывали обратное. Постепенно она поняла, что придумывать придется самой.

Маруся была хорошим инженером, постановщиком задач, что изрядно поспоспешествовало ей с карьерой и в прошлой жизни, и в здешней. Она снова вспомнила Валентина Михалыча: «инженера отличает от прочего разгильдяйского человечества трезвый ум и чёткость формулировок». За трезвый ум и чёткость формулировок начальство прощало ей и пятую графу (там), и ужасный акцент (здесь). Что ж, подойдём к проблеме по-инженерски. Что в основе?

В основе — человеческая речь, то есть ограниченный репертуар звуков в диапазоне 50–450 герц. Если отбросить всякую экзотику, вроде щёлкающих “кликсов” у бушменов, то в каждом языке можно выделить устойчивое ядро популярных звуков и их комбинаций, созвучных таковым в других языках. Почему созвучных? Да потому, что гортань у всех людей устроена одинаково. Так, идём дальше. Для точной записи звуков речи был разработан Международный фонетический алфавит — Маруся с интересом прочитала в Википедии об истории его создания, полюбовалась таблицей из полутора сотен его значков и поняла, что пользуются оными только представители скучной “официальной науки”, боевитые же альтернативщики — никогда! Зачем? Они ничтоже сумняшеся изображают какие-нибудь шумеро-аккадские слова родной кириллицей.  И это сужение, отображение сотни отличающихся звуков на три десятка букв ещё больше расширяет область созвучия оных в разных языках. Ну, а если похерить (похеремить — не без удовольствия Маруся обнаружила ивритский первоисточник малоприличного русского глагола) гласные, как делали то лихие народные гебраисты — можно отыскать ивритские корни у любого слова на любом языке. Маруся даже подумала, а не написать ли программу, которая будет сопоставлять разноязычные словари (их полно в Сети) и подбирать автоматически эти самые первоосновы.

Подумала и… отбросила крамольную мысль. Была она человеком хоть саркастическим, но добрым и лишать первопроходцев радости их творчества не стала. Маруся сконцентрировалась на любимом Киеве и уже через неделю оригинальная историческая концепции была готова.

Царь Дарий подошел не к городу каких-то мифических древних ук­ров, но к сияющей золотыми куполами своих синагог столице империи древних евров, давшей имя Ев­ропе и про­сти­рав­шей­ся на запад до реки и острова Эльба, а на восток — до озера Эльбан, что в краю амо­ре­ев у высоких берегов Амура (где «тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят» — пригодились кстати биробиджанские исследования братьев Покрасс и Ласкина). Каково, а?

Сей научный вывод открывал широчайшие перспективы, горизонты творчества и безудержных импровизаций были безграничны. Необходимо лишь интерпретировать массу материалов, которыми удобно завален интернет.

Жизнь Маруси наполнилась новым смыслом.

___

[1] Владимирская 33, здание КГБ УССР.

[2] Іван Котляревський, Енеїда