«Первая моя «погребальная премьера» случилась на маршале Баграмяне. Потом тем же Вторым рахманиновским я «похоронил» Суслова. У них же регламент строгий. Меня на Баграмяне и на Суслове проверили — хорошо прошло! А чего менять-то? Стали включать мои записи и на других… Так я оказался главным похоронным музыкантом».
«… И обязательно — песня должника!»
10 лет без Владимира Крайнева
Григорий Крошин
Десять лет назад, 29 апреля 2011 года, в Ганновере ушёл из жизни выдающийся музыкант современности, пианист, народный артист СССР Владимир Крайнев… Мне повезло быть знакомым с Владимиром Всеволодовичем и несколько раз встречаться с Маэстро в период его работы в Германии. Так случилось, что я был тем журналистом, которому он дал одно из последних своих интервью. Вспоминаю…
«… Мне было 18 лет, когда меня привели показать Генриху Густавовичу Нейгаузу:
«А это Вова Крайнев».
«Крайнев? — переспросил он. — Надеюсь, не Последнев?»…
Кажется, про него уже всё известно. Имя пианиста-виртуоза Владимира Крайнева впервые громко прозвучало в 1970 году на 4-м московском Конкурсе имени Чайковского, где он завоевал первую премию. Потом — годы гастролей по Советскому Союзу и по всему миру, сумасшедший успех, награды, призы, звания — лауреата премии Ленинского Комсомола и Государственной премии СССР, наконец, народного артиста Советского Союза. Словом, не жизнь, а сплошная удача!..
… А вскоре после распада Союза узнаём: Владимир Крайнев покинул страну…
Оказалось — не покинул, а просто профессор Vladimir Kraynev преподает в Германии, в Ганновере, в Высшей школе музыки и театра. А одновременно — продолжает гастроли по России и по миру, проводит раз в два года Конкурс пианистов своего имени, поддерживает молодых музыкантов своим Фондом, ведёт мастер-курсы, консультирует, прослушивает, председательствует в жюри и… проч. И гражданство у него всё то же, российское, и квартира у него всё та же, в Москве, на Соколе. И жена — та же, выдающийся тренер Татьяна Тарасова. Которая, кстати, тоже основное свое время живёт не в России, не в Москве, не на Соколе и не в Германии с мужем, а… в Америке, где тренирует фигуристов… То есть живёт эта знаменитая семья не только на два дома, но и на две страны. Вернее, на три…
… Я встретился с Владимиром Крайневым в Дюссельдорфе, в репетиционном зале Steinway-Haus, куда профессор привёз двух своих учеников с концертом. Один из немецких критиков напишет назавтра в газете об этом вечере:
«Легендарный пианист Владимир Крайнев, ученик великого Генриха Нейгауза, представил публике фантастических своих учеников-виртуозов, лишь двух из тех звёзд, которых он регулярно производит в Ганновере»…
* * *
— Владимир Всеволодович, вам предлагали возглавить в Москве консерваторию, а вы отказались. Почему?
— Было дело… Я прилетел в Москву, захожу к тогдашнему министру Швыдкому, а он мне с порога: «Володя, стань ректором консерватории»… А я ему говорю: «Миша, ты знаешь мою маму?»… А он, конечно, её отлично знает, бывал у нас дома, кушал мамин салат… и так далее. «Так вот, Миша, мама мне про это ректорство сказала: «Об этом забудь!»… «Ну тогда, говорит, какой разговор. Всё мне ясно». И журналистам я ответил так же: «Потому что, во-первых, мама против»…
— А во-вторых?
— А во-вторых, потому, что там, в этой консерватории, накопилось столько г…, что ни одному Гераклу, тем более мне, за всю жизнь не расчистить этих «авгиевых конюшен». Да нет, это для меня совершенно неприемлемо. Во-первых, надо было бы в этом случае забросить игру на пианино. На три четверти сократить педагогику. Там наворовали так, такое натворили! Ну, конечно, он наворовали вообще-то, наверно, на одну сотую того, что ворует государство…
— Кстати, о государстве… Ждёте ли улучшения в вашем родном цехе?
— Хотя бы консерваторию привели в порядок, уже было бы прекрасно. До сих пор ведь ещё, после того знаменитого пожара, когда сгорело несколько классов, испорчено несколько роялей… А что может измениться, если нет денег?! А то, что есть, всё по-прежнему разворовывается.
— А министр не пытался вас вернуть в страну?
— Как же не пытался. Тут недавно мы играли в Испании, я и мои «дети» из Конкурса и Фонда, а он как раз был там в это же время. Его там, как он мне сказал, такая гордость за Россию обуяла, когда мы играли, и он говорит: «Пора, пора вам возвращаться»… А куда, говорю, возвращаться-то? Задал ему встречный вопрос: «А вы мне хотя бы две трети моей здешней зарплаты можете платить? Нет, конечно!»… Мне же жить надо, кушать, иметь какие-то деньги на мой Фонд… и так далее.
— Вы сейчас редко выступаете с сольными концертами. Значительно чаще — с учениками своими. Почему?
— Потому, что в этом случае проще «продать» учеников. Когда я играю с оркестром, я заодно уже приглашаю и своих учеников. Я стараюсь дать своим ученикам возможность сыграть на публике. Вместе со мной, естественно. Если меня не будет, то публика вряд ли придёт… Поэтому как бы «под себя» я заодно знакомлю публику с наиболее талантливыми своими учениками, которым без этого очень сложно показаться.
— Вы как-то выступали в концерте вместе со Жванецким. А потом сказали, что в музыке много юмора… Что для вас юмор в музыке?
— Юмор в музыке, это то же, что и юмор вообще в жизни. Но для этого надо обладать самому каким-то соответствующим характером, расположенным к восприятию юмора. Услышать и почувствовать их. А Моцарт! Его светлое, радостное мироощущение всё и объясняет. Прокофьев, как никто, конечно, один из самых ярких в этом отношении музыкантов, «юмористичных». Он обожает шутку. Я бы даже назвал это издёвкой с улыбкой. У Шостаковича тоже довольно злые интонации, он иногда просто-напросто издевается над советской действительностью, но даже как бы радостно издевается… Вообще, должен сказать, во всей русской музыке многое построено на юморе, на ироническом отношении автора к жизни.
— Вы, кажется, родились 1 апреля?..
— Да, смешно родился. Поэтому, наверное, такой неизлечимый оптимист…
— Юмор помогал вам в жизни?
— Вся моя жизнь с 1963-64-го годов, когда я окунулся в художественную среду в Советском Союзе, была такова, что только юмор и мог помочь… Естественно, когда ты исполнитель, когда ты связан с организациями, которые тебя, как тогда говорили, курируют, то есть тобой управляют. Все ведь в нашей стране были управляемы, абсолютно никто же не был свободен… Когда уже многие начали бежать из страны, нас начали посылать за границу с сопровождающими. И вот в Западном Берлине мой сопровождающий сидит в зале, на концерте, а я, отыграв все «бисы», ушёл со сцены и… из своей артистической. В соседнюю. Он приходит за кулисы, не находит меня, перепугался не на шутку, бегает: «Где Крайнев, не видели Крайнева?»… Никто не видел. И тут я выхожу и говорю ему с невинным видом: «А в чём дело? Вы ж на работе! Вы же должны за мной следить, а вы так халатно работаете»…
— В одном из интервью ваша жена Татьяна Тарасова сказала, что, оказывается, вас двоих одновременно не выпускали за границу…
— Конечно! Правда, один раз всё же выпустили. Тяжельников, тогдашний завотделом ЦК КПСС, бы страстным, даже яростным поклонником Анатолия Владимировича (А. В. Тарасов — великий хоккейный тренер, отец жены Крайнева. — Гр. Кр.), а я был лауреатом премии Ленинского Комсомола в бытность Тяжельникова первым секретарём ЦК ВЛКСМ. Так вот, он позвонил в Министерство культуры, попросил за нас. А в Министерстве я сказал: «Вы, вероятно, боитесь, что мы там останемся. Но мы ведь с Татьяной порознь в одно и то же время и так довольно часто бываем за границей, каждый по своим делам, давно бы, если б хотели, могли остаться. Но мы не собираемся этого делать, поэтому, почему бы нас не выпустить вместе?»… И тогда, единственный раз в тот период, нас выпустили. А больше ни разу! И только после 1987 года, в перестройку, мы уже могли ездить куда угодно, вместе и порознь. Тогда я и дал согласие на работу в Германии.
— Как вы оцениваете то, что многие сильные музыканты покинули Россию?
— Всё это объяснимо. Мы все жили в ненормальной стране с абсолютно фашистским режимом. Но сейчас ситуация, конечно, иная. Она такая, что практически человеку надо как-то… выживать. Чисто материально. Физически! Почему, например, я преподаю в Ганновере, а не в Москве? По той же самой причине, самой прозаической, материальной. Вот есть Фонд помощи юным пианистам Владимира Крайнева, да? Так вот, если бы я работал в Москве, надо было создавать Фонд помощи… Владимиру Крайневу!.. Поэтому и уезжают, кто может. У кого же повернётся язык это осуждать?
— Каковы были ваши взаимоотношения с властью в СССР?
— У меня ни-ко-гда не было с властью никаких взаимоотношений! Бог миловал. И поразительно, что несмотря на это, они всё же как-то… знают обо мне, вспоминают, что я ещё существую. У меня единственный и самый «высокий» знакомый был — это начальник управления Минкульта. И то потому, что мы с ним дрались ракетками, когда играли в теннис. Со школы моей ещё. Подрались сначала, потом подружились. Он старше меня лет на шесть. Это самое моё высокое знакомство — ни в ЦК, ни в МК, нигде больше ни-ко-го не было!
— Но хоронить-то вы их вовсю хоронили…
— (смеётся) Действительно… Первая моя «погребальная премьера» случилась на маршале Баграмяне. А мы только что записали с Дмитрием Китаенко Второй концерт Рахманинова. И вот сидим мы с мамой перед телевизором, смотрим похороны на Красной площади. Уже прах в стену замуровали. Началась музыка, и вдруг я вижу, что из красной стены выплывает… Крайнев за роялем!.. От ужаса я заорал и разбил руку о стенку. Потом тем же Вторым рахманиновским я «похоронил» Суслова. У них же регламент строгий во всём был. Меня на Баграмяне и на Суслове проверили — хорошо прошло! А чего менять-то? Стали включать мои записи и на других потом… И так я оказался главным похоронным музыкантом. Шутили остряки: «если Крайнев на первой программе ТВ, значит в Кремле — минус один»… А Миша Жванецкий сказал: «Твои руки напоминают когти грифа над падалью»… Ужас! Ещё он сказал: «Я ещё живой, а Крайнев уже играет»…
— Вас наверняка приглашали на правительственные концерты?
— Конечно, и часто. Иногда этих концертов было чересчур много, и я, помню, в 1973 году даже устроил скандал, отказался играть. Ну, я уже просто не мог: играть приходилось одно и то же — финал концерта Чайковского, он у меня уже был во где… А в ЦК было всё уже жёстко расписано: каждый раз я обязан был играть именно финал Чайковского… Он шёл у меня ровно 9 с половиной минут. Столько, сколько, оказывается, мог выдержать Леонид Ильич… Ни больше, ни меньше. Я этот финал Чайковского уже слышать не мог, не то что играть! Как-то, при очередном приглашении, я предложил им сыграть первую часть 3-го концерта Прокофьева. Они не хотели даже слушать. Тогда я наотрез отказался играть. Они сказали: «Ну ладно, давай попробуем». Особенно они радовались, когда и это исполнение длилось всего… 9 с половиной минут! Это для них было такое счастье, что Лёня Брежнев не будет вынужден слушать музыку дольше… Всё было расписано. Обязательно — Песня «должника»…
— Какого должника?
— Неужели не помните: «Я пред Родиной в вечном долгу»… Без неё же не обходился ни один концерт!
На фото из архива автора: Владимир Крайнев во время беседы.
На шарже автора в начале: В.В. Крайнев.
