Миша поперхнулся и вылетел из-за стола. Всё! Последний раз такой эксперимент по искусственному размножению! Вообще надо собрать волю в кулак и довести до конца размен квартиры. Или снять себе хоть комнату. Мать не успокоится! А попытки ее заранее обречены, ну как она не понимает…
Толик
Рассказы из книги «Дом общей свободы», издательство «Арт Волхонка», 2020
Татьяна Хохрина
ТОСКА
— Миша, и пожалуйста не придумывай себе несуществующие дела! Неприлично уже, наконец! Я два раза уже приглашала Елизавету Захаровну с Марьяной и потом не знала, куда глаза девать, когда отменяла якобы из-за твоей занятости эту встречу. И в третий раз этого делать не буду! Так что будь любезен, освободись сегодня пораньше, постригись, а то на дикобраза похож, оденься по-человечески, а не в эти шматы нелепые, и проведи хоть один вечер среди нормальных, приличных людей в компании достойной девушки. Уже пол головы седой, третьи очки меняешь, а всё жених. Мне уже осточертело врать и выкручиваться перед родней и знакомыми. Чего только не говорят про тебя — и что болен, и что детей быть не может, и что чокнутый. Тетя Сима Косте сказала, что ты вообще голубой! Не хватало еще таких разговоров! Ну что ты смеешься, как дурачок?! Ничего смешного не нахожу! Мне шестьдесят восемь лет и я еще надеюсь увидеть внука. И, между прочим, пока способна еще помочь его поднять, а не только нянькаться с сорокатрехлетним потенциальным папашей! Короче, хватит наговариваться, мне еще пирог печь. Чтоб был как штык!
Миша уныло поплелся в свою комнату. Хорошо хоть мать не начала вспоминать его с Маринкой жизнь и полоскать ее очередной раз… И сразу, как имя Марина всплыло в памяти, похолодели ладони и еле уловимо задрожало внутри. Прямо наваждение какое-то! И жили-то всего полтора года, оглянуться не успели, а двадцать лет выдохнуть не могу. И жениться пытался, и каких только романов не было… Первые пять лет вообще из чужих коек не вылезал, а и сейчас как глаза закрою — до сих пор всех ее именем называю… Может, мать и вправду права — надо принять решение наконец, жениться на нормальной девке, ну хоть на Марьяне этой, родить быстро пару детишек и думать о том, чем их кормить, как учить, где отдыхать, в общем — жить, а не крутить одну и ту же пластинку! Кстати, пришлось бы и квартирой заняться, тогда поневоле съехал бы наконец из этого проклятого дома, где в шкафу до сих пор пахнет ее духами, в письменном столе натыкаешься на ее пузырьки с лаком для ногтей, а в темноте парадного мерещится ее силуэт. Миша аж встряхнулся всем телом, как вылезший из воды пес, так хотелось освободиться от навалившейся тоски. И потащился на работу.
Когда он вернулся домой, издалека пахнув парикмахерской, гости уже сидели с матушкой за столом. Елизавету Захаровну Миша уже пару раз видел, а Марьяна была на новенькую. Кстати, лучше, чем он думал. Вполне ничего. Довольно миловидная, а сильные очки даже придают на удивление детский и трогательный вид. Хорошая, наверное, девка. Жаль, зря время теряет… А мама-то расстаралась! И тебе салаты-закуски, и фирменная долма, и мамина коронка — торт Медовик об восемь слоев! Как он мать-то достал своим холостячеством! На все готова, чтоб сдать его в эксплуатацию. Миша сел за стол, Марьяна сразу захлопотала, начала ему всего накладывать, раскрасневшись, как выпускница на экзамене. Или как старая дева на неожиданном свидании, что более точно. Он сам возмутился мгновенному приливу раздражения. Надо в руки себя взять, девка не виновата, что она — не Марина.
Мама тем временем, делая любознательный взгляд, как-будто бы продолжала разговор-интервью.
— Марьяночка, так у Вас помимо английского еще и немецкий с испанским?? Ничего себе! Так перед Вами открыты все границы! Куда бы не забросила судьба, Вы везде будете востребованы! (Пока ее судьба забросила к Мише в столовую. И даже если бы к немецкому с испанским и английским прибавился суахили и древнегреческий, востребованность её у Миши не прибавилась бы!) — Я понимаю, Марьяночка, что работа педагога отнимает массу времени, но какой-то же досуг остается, как же Вы его проводите? По-прежнему увлекаетесь танцами? Это чудесно, это так женственно, а тело сохраняет в форме и тонусе!
(О, Господи, она еще и училка! Какая тоска зеленая… Дома небось тетради проверяет и возмущенно говорит:»Семенов опять не соблюдает поля! Кукушкина так и не различает Past Perfect и Past Continuous!») Миша вдруг совсем некстати вспомнил, как на тот единственный Новый Год, который они справляли с Маринкой вместе у нее в парикмахерской, она валяла дурака, изображая свою школьную училку английского. Нацепила сразу две пары очков, стянула свои сумасшедшие кудри в хвост и подвязала поясницу платком. А ему казалось, что он сейчас умрет от любви и желания… А здесь нет платка и всего одна пара очков — и мимо…
Мама не унималась.
— Марьяночка, а после окончания художественной школы Вам разве не хотелось быть художницей? Ведь у Вас даже две выставки были! Ну и что, что в школе. Это все равно большая честь! Нет, я понимаю, при таких разнообразных талантах можно выбрать любое направление и в нем преуспеть! Но живопись — это таинство… Как музыка. Мишенька между прочим окончил музыкальную школу имени Глиера. Но к инструменту подходит редко. Может, когда дети появятся, тогда… (Мама, куда тебя понесло, родная! Подожди пока с расширенным воспроизводством. Мне бы сейчас не сбежать!) — Вы тоже музыке учились? Я не сомневалась, правда! У Вас такие пальчики тонкие и лицо одухотворенное, таких лиц Господь зря не дает…
Миша поперхнулся и вылетел из-за стола. Всё! Последний раз такой эксперимент по искусственному размножению! Вообще надо собрать волю в кулак и довести до конца размен квартиры. Или снять себе хоть комнату. Мать не успокоится! А попытки ее заранее обречены, ну как она не понимает. Он уткнулся лбом в холодное стекло окна. На улице было почти темно и редкие прохожие скорее угадывались, чем были видны. И, как всегда, в каждой женской фигуре он подозревал Марину. Тем более столько лет прошло. Может, вот та толстая тетка в коротком пальто, это она. Или эта, с халой на голове. А, может, худышка, спускающаяся в подземный переход… Он не услышал, как подошла Марьяна. «Не сердитесь на маму, Миша. Она стареет и хочет застать Вас счастливым. Только, как большинство мам, не знает, что Вам для этого нужно. Да похоже, Вы и сами не очень знаете, потому что опираетесь только на прошлое. Попробуйте повернуться к нему спиной и увидеть что-то впереди…»
Елизавета Захаровна и Марьяна засобирались домой. Мама даже не смотрела в мишину сторону и, демонстративно вздыхая, многозначительно убирала со стола. И Мише полегчало. Он накинул куртку и тоже пошел к лифту. Пусть мама думает, что он, как приличный человек, пошел провожать гостей. Он и правда дойдет с ними до метро. Ведь маринкина парикмахерская там совсем рядом.
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА
— Лиль, привет! Ты еще часа два на работе будешь? А есть еще кто-то? Можно к тебе заскочить погреться и чаю попить? А сожрать что-нибудь найдешь? Только я не одна. Всё потом. Скоро придем!
Вот так, только обрадуешься, что шеф в отъезде, и намылишься пораньше удрать, как на тебе! Но у Ритки так звенел голос, что отказать было бы преступно! Интересно, кто с ней на этот раз? Давно рядом никто не образовывался, особенно после предыдущих мавританских страстей. Сейчас проверим.
— Лилька, подруга! Как я рада тебя видеть!!! Ну не злись, ты закручена, я закручена… Я только три дня, как из Ташкента вернулась, с Конгресса переводчиков. Вот, кстати, познакомьтесь. Это — Слава. Мы как раз в Ташкенте и пересеклись. Слава — переводчик с монгольского. Чаю нальешь? А то мы уже часа два гуляли, околели вконец! Честно говоря, денег совершенно нет, так что нахлебниками к тебе напросились!
Где ж она их находит-то?! Хотя что я спрашиваю, ясно же сказано — на Конгрессе переводчиков! Дааа, а выраженьице лица у Славы этого, как будто он по меньшей мере за Пруста всю трилогию написал, а не скотоводов переводил. Интересно, у монголов-то этих вообще письменность есть какая-нибудь, кроме Манифеста Коммунистической Партии в славином переводе? Какая же морда самодовольная и чванливая! Бедная моя курица, этот выщиплет остатки ее перышек…
— Ладно, ребята, пейте чай, печенье вот, бутерброды с сыром, а я в канцелярию сбегаю и в библиотеку, пока не ушли все.
Пусть наедине поговорят в тепле, а то в Ташкенте небось от жары молчали, а здесь — от холода зубы стучат, он ей хоть про себя наврет что-нибудь, чтоб ей было о чем мечтать!
— Ну как вы, хоть согрелись, пришли в себя? А то я скоро вас уже вытурю, мне надо будет дежурному ключ сдать. Конечно, и завтра буду, и послезавтра. Да заходите ради Бога, только позвоните заранее, чтоб заседания какого-нибудь не было!
Ууууууу, похоже, опять свезло однокласснице моей. Этот пылкий возлюбленный, видно, и безлошадный, и безземельный, и выше жалкого звона монет. И, судя по некоторым вторичным половым признакам, глубоко женатый… А у моей Джульетты еще пельменями с какао покормить его с недельку бюджета хватит, а больше — вряд ли. И вести может только в строгий родительский дом, где наши папки, победившие немецких захватчиков, других завоевателей не очень празднуют и считают своих дочек нецелованными. Даже и не знаю, как Ритка выкручиваться будет!
— Алё, Лиль? Эт я… Ну как он тебе? Ну не смейся! Эт ты зря, переводчик с монгольского не хуже всех остальных. Ну хватит! Нет, он без денег не потому, что монголы не создали литературы ему на месячную зарплату! Хорош ржать и издеваться! Всё очень непросто. Он помогает маме пожилой. И, честно говоря, он женат и у него есть ребенок. Слава очень страдает!
(-Кто бы сомневался?! У него в этом спектакле роль такая).
Они с женой — давно чужие люди…
(— Интересно, в монгольской литературе есть такой пошлый штамп или там этнически окрашенное выражение, например, типа «их лошади стоят давно в разных конюшнях»…)
Но Слава — человек исключительно порядочный! Человек долга!
(— Только, похоже, нечем долги отдавать… Человек долга, потому что должен всей Москве).
Он безумно любит их сына!)
(Блядь! Сейчас она скажет, что мальчик болен!).
У них очень печальная ситуация — мальчик серьезно болен.
(Гадёныш! Интересно, на какую болезнь у него язык лживый повернулся?!)
Он — тяжелый аллергик, у него астма!
(-Спасибо, хоть совместимый с жизнью диагноз…).
Слава не может его оставить. И должен много работать, такому ребенку требуется специальное питание, процедуры, море). А жена — тупая, безразличная и ленивая баба!
(— А.Н. Островский, Красавец-мужчина. «Моя жена дурна, нехороша собой, к тому же неверна мне!»).
Представляешь, Лилька! И она еще от него гуляет!
(— Слава добросовестно учился в школе и прочел весь список на лето!).
Ну зачем ты так говоришь?! Он от нее не гуляет! Со мной — это совсем другое! Он наконец встретил свою женщину, свою половинку!
(— Твою мать, Рита, для переводчика и ты могла бы быть по-изобретательнее в определениях!).
Нам сейчас так тяжело! Все, что я откладывала на кооператив, летит как в пропасть! У него сейчас плохо с работой, а мальчику нужно фрукты, соки… Слава очень неохотно у меня берет деньги, но выхода же нет!
(Правда говорят, «вход — рубль, выход — два»!).
Я, наверное, подработку еще возьму. Переводов уже набрала выше крыши! Нам же где-то еще встречаться надо! К его маме нельзя, она — человек ортодоксальных взглядов. К нему домой — тем более. Соседи или жена вдруг… И вообще. Ко мне — ты сама знаешь… Сейчас, конечно, пока мы что-то не придумаем, будем ко мне, когда у папы лекции, а мама в клинике на дежурстве, но не всегда совпадает же… Да я знаю, что не надо домой, где родители! Сама бы не хотела. Но куда, где?! Мы уже на стену лезем! Не можем же мы в подъезде на подоконнике! У нас и было-то всего два раза, еще в Ташкенте! А Слава такой темпераментный, такой изголодавшийся!
(— Да, это я по институтским печеньицам заметила! Сволочь!).
Так что во вторник мама дежурит, у папы шесть часов занятия, пойдем к нам. Потом расскажу тебе. Ладно, счастливо! Я еще полночи переводить буду.
— Лиль, ты там одна в кабинете? Да я это, я, Рита. Голос хриплый? Ревела три дня. А теперь смеюсь. Какая же я идиотка! Сейчас приеду к тебе, жди!
— Привет! Не смотри на меня, я знаю, что нос с кулак и глаз не видно. Короче, приехали мы во вторник ко мне. Ну и… сама понимаешь! Дорвались, что называется! Помнишь, как говорил наш физкультурник школьный, «ноги в окна». Вот это про нас со Славой. А у папы вместо лекций студентов послали на каменный мост флажками махать — приехал кто-то, Индира что ли… Ну и папа не успел уйти, как уже вернулся. А он, ты же знаешь, как твой — считает, что мы, если и подросли, то только ввысь и вширь, а в остальном — дети. И он, не глядя на вешалку, где славкина дубленка болтается, со всего разбегу ко мне в комнату… А там — немецкое порно, которое он, дойдя до Берлина, так и не видел… Он как закричит так, что аж голос треснул,:»Блядь!» Потом почти беззвучно:»Шлюха!» и побелел весь прямо в синеву. И начал оседать. И я понимаю, что он сейчас умрёт! А переводчик этот, со скоростью кочевников, прыгнул в брюки — и след простыл! Как в старом еврейском анекдоте, «ни мне здрасте, ни тебе — спасибо, ни нам — до свидания!». Я одной рукой скорую пытаюсь набрать, другой трусы на себя тяну. А папа синими пальцами норовит шнур телефонный из сети вырвать и только междометиями…
Едва его в чувства привела. Два дня вообще со мной не разговаривал. Потом сказал, что от очереди на кооператив отказался, а то, мол, если я одна буду жить, вообще по рукам пойду… Так что не знаю, что мне сейчас — плакать, смеяться, вешаться или в геологическую партию вербоваться… А Славочка исчез, как в воздухе растаял, я обнаружила, что даже номера его телефона у меня нет — жена же могла трубку снять!… Ладно, из ваших уже не придет никто? Я коньячку принесла и фрукты, мне ж теперь чужих детей лечить не надо…
Через два года у Ритки был очередной день рождения. И Лиля и Рая, вторая близкая подруга, успели выскочить замуж и пришли к Ритке со своими избранниками. Ритина мама была в санатории, папа восседал во главе стола один и был суров и невесел. Потом выпил, его немного отпустило, он порозовел и начал по очереди приглашать девчонок на танец. Когда он, уже порядком поднабравшись, танцевал с Лилей, знавшей его с того дня, когда ее и Ритку привели в первый класс, он сначала сообщил ей, что готов снять квартиру и там с Лилей встречаться, а потом осудил ее и райкин выбор, поставив им в пример разборчивую Риту, высоко ценившую свою чистоту и не выскакивавшую за кого попало. Но Лиля не обиделась. Пожилой человек, тем более выпил — что с него возьмешь?!
