Грянула революция. Поддубный плохо разбирался в раскладе сил. Как-то в Бердянске во время поединка на ковре его едва не поставили к стенке налетевшие махновцы. Потом в Керчи чуть не застрелил пьяный офицерик. Иван Максимович признавался, что порой начинал выступление «при красных», заканчивал — «при белых»…
Вспоминая…
Об Иване Поддубном
Лев Сидоровский
15 ОКТЯБРЯ
БОГАТЫРЬ ВСЕЯ РУСИ
150 лет назад родился Иван Поддубный
СРЕДИ немногочисленных развлечений моего детства, дорогой читатель, которое прошло на берегу Ангары, в Иркутске, был цирк-шапито. Всякий раз в середине мая поднимал он свой брезентовый купол на пересечении улиц Ленина и Тимирязева, как раз под другими куполами — белостенной Крестовоздвиженской церкви (в ту пору, естественно, превращенной в какой-то очередной склад). В не очень-то веселое для страны первое послевоенное время цирк дарил мальчишкам вроде меня яркие краски, бурные впечатления, радость — в общем, всё то, чем мы тогда были обделены. Поскольку одним из моих приятелей был Фолька Буковский, а его отец дирижировал цирковым оркестром, то там, рядом с музыкантами, «по блату», сиживал я частенько и даже, бывало, заглядывал за кулисы. Однажды за кулисами, как мог, высказал свой восторг дрессировщице львов Ирине Бугримовой и ее мужу, Александру Буслаеву (он вместе со львом гонял по манежу на мотоцикле). Узнав, что меня зовут Львом, Бугримова улыбнулась: «Самое лучшее имя для мужчины!» (Потом, лет этак через тридцать, уже за кулисами другого цирка, ленинградского, куда заявился ради газетного интервью, я напомнил Ирине Николаевне об этом давнем нашем «разговоре»). Да, много разных, знаменитых на всю страну циркачей увидел я в те годы (особенно запомнился безрукий артист Сандро Дадеш, который всё делал ногами: писал, рисовал шаржи на сидящих в первом ряду, стрелял из пистолета и из лука) но, пожалуй, все-таки больше всего запомнились борцы…
О-о, «французская борьба», которая занимала обычно третье отделение цирковой программы, становилась для всего действа потрясающим завершением! Впрочем, были там и другие виды борьбы — и «цыганская» (когда, лежа на ковре, так сказать, «валетом», соперники цеплялись ногами и старались друг друга перевернуть), и сбивание «противника» с бума туго набитым мешком, и — на одной ноге — «петушиный бой», но именно «французская» (теперь, кажется, ее называют «классической») в выступлении борцов становилась главной изюминкой…
Ради них цирк к третьему отделению набивался сверх всякой меры. Многие приходили специально «на борьбу», привлеченные афишами, которые пестрели по всему городу: «Только сегодня! «Черная маска» против Франка Гуда!» Кто скрывался под черной маской, мы не знали, ну а Франк Гуд, чернокожий богатырь (единственный заезжий негр на весь Иркутск!), который, даже оказавшись в железных тисках «двойного нельсона», всё равно обращал к зрителям ослепительную улыбку, был нашим любимцем…
Всё начиналось с «парада-алле», когда под звуки марша борцы (одни — воистину божественного телосложения, другие — груды мяса), зачастую — густо разукрашенные татуировкой, в разноцветных трико, неторопливо шествовали вкруг манежа. Потом застывали в живописных позах и, когда хозяин аттракциона, он же — арбитр Бернардский, их поименно представлял, подолгу, и каждый — по-своему, очень манерно раскланивались… Звучала их «аттестация» примерно так: «Абсолютный чемпион Советского Союза! Неустрашимый!! Непобедимый!!! Алик Сорелло (Ленинград)!!!!» Или: «Десятикратный победитель всесоюзных чемпионатов! Ловкий, как барс!! Могучий, как лев!!! Хитрый, как лиса!!!! Пётр Загоруйко (Украина)!!!!!» Примерно таких же эпитетов были удостоены Николай Доменный (Донбасс), Иван Черноморцев (Одесса) да и все остальные участники предстоящих схваток… Потом арбитр Бернардский столь же зычно объяснял зрителям правила «французской борьбы».
И вот, наконец, вспыхивали долгожданные поединки, и было в них вдоволь не только спортивной злости, азарта и мастерства (ах, как ловко некоторые выскальзывали из ловушки «двойного нельсона», какие крутили винты на голове, уходя от опасности в партерной схватке), но и актёрства, позы, откровенной игры на публику… Конечно, порой результаты оказывались, как мы теперь говорим, явно «договорными», и, чувствуя это, зрители свистели и даже забрасывали «халтурщиков» пучками черемши, но все-таки чаще всего нам казалось, что борьба идет «взаправду», и мы яростно «болели» за своих любимцев, преподнося им потом ярко-оранжевые букеты жарков…
А в самые последние летние дни, когда цирк вот-вот должен был закрыться, в городе обычно появлялась афиша, которая извещала, что наш земляк Давид Лифшиц «вызывает любого участника чемпионата по французской борьбе померяться с ним силой». Додя Лифшиц, человек необъятных размеров, который жил на пересечении моей 4-й Красноармейской с улицей Дзержинского и полное ведро с водоразборной колонки, что — наискосок, нёс обычно неспеша, вразвалочку (нам, мальчишкам, хотелось верить, что дужку ведра он цеплял одним пальцем, мизинцем, во всяком случае, его сын, Рудька, утверждал, что это именно так), в недавнем прошлом был профессиональным борцом, и даже, как утверждали знатоки, весьма именитым. И вот в назначенный вечер выходил он — кряжистый, могучий — на манеж (поперек груди — алая «чемпионская» лента, увешанная разными медалями и жетонами), поигрывал мускулами, улыбался в маленькие усики… Во всех схватках Додя обычно побеждал (чему в первом ряду особенно радовался его родной брат Толя, который раз в месяц стриг меня «под бокс» в парикмахерской, рядом с баней), и в финале представления остальные богатыри уважительно похлопывали Лифшица по квадратным плечам…
Мы знали, что некоторые из этих борцов (даже Франк Гуд!) днем на базаре мастерят и тут же продают разную обувку (видно, схватки на ковре могли обеспечить только-только прожиточный минимум), но прощали нашим кумирам эту слабость. Да, для нас, мальчишек, они были кумирами, и мы тоже во дворе устраивали «чемпионаты»: раздевшись до «семейных» трусов, где-нибудь на чахлой травке боролись — по всем профессиональным правилам, усвоенным от зычноголосого арбитра Бернардского…
* * *
И ОДНАЖДЫ, в августе 1949-го, открывая парад-алле, арбитр Бернардский вдруг произнес: «Товарищи, случилась беда — скончался великий русский борец Иван Поддубный!» И все зрители молча встали со своих мест, потому что даже мы, мальчишки, про Ивана Максимовича знали…
* * *
РОДОМ он был из запорожских казаков, семья жила на Полтавщине, силой пошел в отца: Максим Иванович и стал для сына первым тренером по борьбе. Очень полюбил Иван Алёнку Витяк, дочь зажиточного хозяина, но за него, бедняка, девушку не отдали. С горя подался в Севастополь, где здоровенного парня сходу взяли в грузчики греческой фирмы «Ливас». По четырнадцать часов с пудовыми мешками туда-сюда сновал по трапу — дабы заработать побольше денег, вернуться в село и жениться на Алёнке. Но получилось всё не так…
Переведенный в феодосийский порт, оказался Иван на съёмной квартире в компании с двумя завзятыми спортсменами, от которых узнал, что такое физические упражнения и система тренировок. А тут еще прикатил в Феодосию цирк Ивана Бескоровайного, где наряду с другими артистами были и борцы. Вызвал Поддубный на поединок атлета-профессионала и… потерпел поражение. Это его только раззадорило: отныне и до конца жизни не оставит свое тело в покое, не будет полагаться лишь на свои действительно феноменальные данные, регулярно тренируясь с 32-килограммовыми гирями и 112-килограммовой штангой. Обливался ледяной водой, по-особому питался, навсегда отказался от спиртного и курева…
Так экс-грузчик стал борцом итальянского цирка Энрико Труцци. На арене он потрясал: сначала держал на плечах телеграфный столб, с обеих сторон которого повисало человек по десять, пока столб не ломался, а после бросал на лопатки любого соперника…
Спустя год в труппе Киевского цирка братьев Никитиных, с которыми подписал контракт, увидел прелестное юное существо — Машеньку Дозмарову. Он мог бы усадить ее на ладонь — настолько девушка была крохотна и изящна. И вдруг его невеста с трапеции, из-под самого купола цирка, сорвалась…
Не в силах упрятать свое горе, решил покончить с цирком, но тут, в начале 1903-го, Поддубного на брега Невы вызвал председатель Санкт-Петербургского атлетического общества граф Рибопьер. Оказывается, из Парижа поступило предложение — направить представителя России для участия в международных соревнованиях на звание чемпиона мира по французской борьбе.
* * *
ТАК на берегу Сены, в театре «Казино де Пари», никому не известный «русский медведь» выиграл подряд одиннадцать схваток. А когда тридцатитрёхлетний Поддубный сошелся в поединке с двадцатилетним Раулем ле Буше, вдруг выяснилось, что тот выскальзывает из рук, как рыбка, поскольку весь намазан оливковым маслом. Причем победу присудили именно Раулю — «за красивые и умелые уходы от острых приемов». Даже местная публика была возмущена, а Поддубный с той поры стал непримиримым, бескомпромиссным врагом «грязного» спорта…
Спустя год красавец Рауль прибыл в Петербург на Международный чемпионат и предложил Поддубному взятку в 20 тысяч франков, но в ответ оскорбленный богатырь мощно припечатал соперника к ковру, приговаривая: «Это тебе за жульничество! Это тебе за оливковое масло!» Однако куда более крепким орешком стал тогда для Ивана Максимовича другой француз — чемпион мира Поль Понс. И все-таки одолел его — за пять минут до окончания двухчасового поединка…
Ну и после не знал Поддубный поражений. Его долгое турне по всей Европе и Северной Африке было феерическим, с 1905-го по 1910-й «человек-легенда» одолевал всех без исключения!
* * *
ГРЯНУЛА революция. Поддубный плохо разбирался в раскладе сил. Как-то в Бердянске во время поединка на ковре его едва не поставили к стенке налетевшие махновцы. Потом в Керчи чуть не застрелил пьяный в дым офицерик. Иван Максимович признавался, что порой начинал выступление «при красных», заканчивал — «при белых»…
Когда ему уже шел шестой десяток (но здоровье оставалось мощным, и соперники величали Поддубного «Иваном Железным»), совершил турне по США: великолепно боролся в Чикаго, Филадельфии, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско…
В 1939-м, получив орден Трудового Красного Знамени, шагал среди участников физкультурного парада по Красной площади…
* * *
ЖИЛ в Ейске. Летом сорок второго туда нагрянули гитлеровцы. А семидесятилетний старик преспокойно расхаживал по улицам — с орденом на груди. Его сразу забрали в гестапо, но тут же выпустили: имя Поддубного врагам было известно. Даже предложили уехать в Германию, чтобы тренировать немецких спортсменов. Ответил: «Я — русский борец, им и останусь»…
После освобождения написал в Ейский горсовет: «Получаю 500 граммов хлеба, которых мне не хватает. Прошу добавить еще 200 граммов, чтобы мог существовать». Просил помощи и у Ворошилова, но ответа не дождался…
И вот на семьдесят восьмом году весьма далёкой от достатка жизни этого многократного чемпиона мира, богатыря всей Руси, заслуженного мастера спорта СССР, человека, которого сорок лет подряд никто не мог положить на лопатки, не стало — о чем я (помнишь, дорогой читатель?) в августе 1949-го узнал под куполом иркутского цирка…
