Яков Махлин: САХАРОВ, ИЗ КИЕВА

Loading

Тиражи стихотворных книг в советские времена отражали не столько популярность поэта, сколько отношение к его произведениям властей-предержащих. Зачастую львиная доля тиража спустя год или три отправлялась на макулатуру, что являлось чуть ли не государственной тайной. А поэзия была нужна людям. Стихи Валентина Николаевича Сахарова расходились в списках, их передавали из уст в уста. В эссе «Сахаров, из Киева» журналист Яков Махлин рассказывает о произведениях поэта, которые бодрили и поднимали настроение нескольким поколениям граждан страны. Сатирическая поэма того же автора — «Телега» — в среде технической интеллигенции была популярна не меньше, чем романы Ильфа и Петрова в гуманитарной прослойке. Строки из «Телеги» становились паролем, по которому работники «почтовых ящиков» определяли, кто перед глазами — свой или чужой. Единственное, чего стихи Сахарова не смогли преодолеть, так это колючей проволоки цензуры. Спустя годы и годы мы, наконец, уразумели, что препоны и запреты — ни что иное, как высшая оценка творчества поэта.

САХАРОВ, ИЗ КИЕВА

Яков Махлин

Уничижительная фраза «Широко известный в узких кругах» в отдельных случаях никакое не оскорбление, а самый что ни на есть комплимент. Попытаюсь объяснить на примере Командора (так его величали товарищи по работе). Или «Сахарова, из Киева» — наш герой в годы гонения на академика Сахарова сбивал этими словами сумятицу с лица собеседника. Чего скрывать, был период в истории страны, когда фамилия опального термоядерщика вызывала у ревностных исполнителей инструкций нервный тик, переходящий в панику.

Среди инженеров, работавших на оборонку, конструктор Валентин Николаевич Сахаров был известен не меньше, чем академик Сахаров у физиков. От активной работы на производстве человек отошёл в 1986 году. Но изделия, к созданию которых он приложил силы, до сих пор, по свидетельству специалистов, не сняты с вооружения. После выхода в серию им исполнилось по сорок и более лет. В компьютизированное время — это много и очень много. Вроде второго и третьего срока жизни. Каковые машинам, то бишь изделиям, не положены.

Чтобы закончить с техническим творчеством кандидата наук (по совокупности работ) В. Н. Сахарова скажу: на похоронах поразился количеству подушечек с самыми высокими наградами. Ими был отмечен инженер-конструктор Сахаров. И ещё — знáком престижнейшей премии. Заработал напряжённым трудом. Постоянно разрываясь между двумя музами — инженерией и поэзией.

О поэзии и поговорим. Не потому, что уж сильно разбираюсь. Просто эта сторона увлечений Валентина Николаевича мне ближе. Хорошо знакома. Благодаря многотиражной газете завода «Арсенал». Имелось такое предприятие с двухсотлетней историей на киевском Печерске. Завод со дня основания ремонтировал и отливал пушки. Постепенно, в такт требованиям времени, модернизировался.

Завод и его парторганизация гордились революционным прошлым. Запись о работе на орденоносном «Арсенале» считалась престижной. Чуть ли не все отпрыски республиканского, областного и городского начальства, включая периферию, начинали свою трудовую деятельность на «Арсенале». Недаром один из молодых да ушлых диспетчеров завода выписал в столбик начальственные фамилии, а сверху красным карандашом набросал: «Их нельзя посылать на…». Писателем парень себя не считал и не заморачивался, однако, как истинный творец, верил, что слова, точно выражающие мысль автора, не могут быть плохими или хорошими. Потому многоточие в конце фразы — моя самодеятельность.

О пристальном внимании высокого начальства к заводу и его жизни мы ещё поговорим, а пока запомним: то что могло пройти мимо бдительных глаз на другом предприятии, на «Арсенале» — никак.

 Итак, многотиражка времени хрущёвских послаблений. Центральные улицы украшали комсомольские «Окна сатиры». Туристические походы породили целое поколение бардов. КВН, наконец. Даже в отредактированном виде Клуб весёлых и находчивых собирал аудиторию, которая телесериалам (возникли позднее) не снилась.

Вокруг «Арсенальца», так оригинально называлась заводская многотиражка, сплотился круг авторов, владеющих стихом. В него входил технолог одного из цехов Валентин Сахаров, оптик, профорг пятого цеха Анатолий Карплюк и я. Втроём мы заполняли полосы сатирическими обозрениями на заводские темы. Поскольку поэзия — всё же искусство, нам разрешали писать на русском, хотя официальным языком газеты считался украинский. Был прецедент, один из новогодних номеров чуть ли не целиком вышел на русском — кроме заголовка газеты и приписки, чьим органом многотиражка является.

Запевалой троицы, и по праву, был Валентин Сахаров. Из-за него газета сбилась с пути ещё летом 1956 г. Сахаров разразился сатирической поэмой «Телега», «Арсеналець» её напечатал. Карплюк и я считали себя подмастерьями. Однако и такая рабсила приносила пользу, когда срочно в номер необходимо выдать очередную порцию здоровой критики размером с полосу или около.

Выяснилось, мы с Валентином Николаевичем посещали одну и ту же литературную студию при республиканской молодёжной газете. Но в разные годы. Вёл студию поэт Николай Ушаков. Ассистировал ему молодой и подающий надежды Аркадий Рывлин. Только «Избранному» двух русскоязычных киевлян — Ушакову и Эренбургу — знаменитая серия «Библиотека поэта» посвятила отдельные сборники. Причём том Николая Николаевича по объёму вдвое превосходил персональное издание Ильи Григорьевича.

Когда Сахаров перестал посещать занятия студии, я только узнал дорогу на пятый этаж тогдашнего Дома печати. Благодаря литстудии у нас имелись общие знакомые. Среди них поэт и баснописец Генрих Шахнович. В отличие от нас, он считал свои юморески в периодике и даже книжечку басен единственным достойным занятием. Бравировал своим, как тогда считалось, тунеядством. Нигде не служил. И вдруг, в начале семидесятых, в хельсинское послабление, узнаю, что Генрих уехал в Израиль. Поделился новостью с Валентином Николаевичем. Он посерьёзнел и выдал резюме:

— Идиот, там же работать, вкалывать надо! Там на дурняка не проживёшь. Свихнулся парень от безделья, что ли?

Всё, о чём рассказал — присказка. Пора переходить к рассказу. Начну с себя. Диплом техника-электромеханика меня не вдохновлял, тянуло в газету. В Киевском университете, внимательно изучив мои газетные вырезки, заинтересовались паспортом. Усекли прямую принадлежность к порочащему «пятому пункту» и посоветовали забыть дорогу в столичный вуз. Журналистов тогда готовили четыре факультета — в Москве, Ленинграде, Киеве и Свердловске. Подумал-подумал и выбрал столицу Урала, тем более — есть где остановиться. Ещё до войны в Свердловск по комсомольской путёвке уехал брат отца.

Поезда ходили через Москву. Утром приезжаешь на один вокзал, вечером уезжаешь с другого. В перерыве нанёс визит Михаилу Аркадьевичу Светлову. Как узнал его телефон и как постучал в двери квартиры во Мхатовском переулке — особая история. С нахальством, простительном в юношеском возрасте, предстал пред очи автора «Гренады», «Каховки» и возвышенных спектаклей о революции. В заглавном из них на киевской сцене играл двух персонажей будущий корифей Ленинградского театра БДТ и московского МХАТа Олег Борисов.

Начало шестидесятых, редакция многотиражки. Фотокор Петя Довгодько привычно щёлкнул своим «Киевом», запечатлел Валентина Николаевича Сахарова и меня. Зафиксировал моё отношение к Командору. С годами, свидетельствую, оно усилилось.

Поэт начал с вопроса, почему я решил показать ему свои стихи? Ответил искренне:

— Уткин погиб, Голодный погиб…

Светлов подхватил интонацию и продолжил: «Пушкина убили, Лермонтова убили…». Однако, глянул на меня и предложил прочесть стихи, отказавшись перелистывать газетные вырезки. Удивительно похожий на шаржи художника Игина, «изуковечившего» черты Светлова, поэт казался в свои пятьдесят с хвостиком ещё не старым. Но морщины, угнездившиеся на лице, вроде сами собой перетекали в складки пиджака.

Упущу подробности разбора моих строчек. Скажу лишь, что произвёл на хозяина дома не лучшее впечатление. Он как раз садился ужинать вместе с гостем — студентом литинститута, чуть старше меня. Пригласил к столу, а я наотрез отказался. Не потому, что сыт. Не мог позволить себе такое панибратство. Разговор был скомкан. Котлеты и каша стыли в тарелках. Ах, каким афоризмом одарил меня Михаил Аркадьевич! На дворе — начало июня 1958 года, слово «спутник» в новом значении украсило пачки популярных сигарет, буквально витало в воздухе. Поэт, нанизывая слова на букву «р», как мясо на шампур, произнёс:

 — Запустили очередной искусственный спутник Земли. Он год повертится, два и сгорит. А «Выхожу один я на дорогу» — естественный спутник Земли. Двести лет вертится, и столько же вертеться будет…

Огорошенный услышанным, увиденным и тем, что Михаил Аркадьевич проводил меня до метро, я входил под своды Ярославского вокзала. Отсюда шли поезда на восток, чаще через Свердловск. С билетами на относительно короткие дистанции всегда был порядок. Перрон дощатый, если не сказать, тесовый. В купе готовились ко сну два капитана третьего ранга — возвращались на службу после отпуска. За окном раздалась дробь. Шпильки только входили в моду, не обратить на них внимания не было никакой возможности. Дробь проследовала вдоль вагона и опять возникла, приглушённая дорожкой — дополнительной привилегией купейных пассажиров.

В дверях — симпатичная брюнетка с голубого цвета фибровым чемоданчиком в руках. Моряки уступили нижнее место. Засыпая, успел подумать, что ничего страшного, утром отодвину этих пожилых, слегка за тридцать, ухажёров.

Проснулся от ощущения, что меня обходят на моей лыжне. Протираю глаза — так и есть. Морские волки, передавая друг другу, как эстафету строки и строфы, читают стихи. Девица завороженно слушает. Не возьму в толк. Знакомые интонации и ударения на опорных словах, а впервые слышу:

Владивосток — шикарный город,
Как Рим лежит он меж холмов.
Заливом надвое распорот
Амфитеатр его домов.
И опять, и опять до боли знакомые словесные обороты. Разве выпирает преклонение перед Тихим океаном и Тихоокеанским флотом. Дескать, можно ли сравнивать «курорт и лужу с океаном?». Курорт — разумеется, Чёрное море и его флот, лужа — Балтийское море с его подробностями.

Свешиваюсь с полки, вклиниваюсь. Лепечу, что эти стихи где-то слышал. Меня грубо выталкивают:

— Не можете знать, поэма нигде не печаталась, её написал наш гардемарин, Сахаров. Жаль, погиб парень, вырос бы в большого поэта.

Военморы с большой майорской звездой на погонах продолжали обчитывать попутчицу. Она благодарно реагировала. Как иначе, когда…

И тают, если вы не дуб,
Снежинки на её ресницах,
От слишком близких ваших губ.
Действие двинулось за границу, будущие офицеры направились в Японию. Строй курсантов перемещается из тесного кубрика в зал училища. А там:
… радуя начальства взгляд
Таланты разные гремят!
Ритмическое повествование об обыденных вроде вещах и событиях. Спасибо поэту за правдивое и точное отображение… Но всё это пришло мне в голову через пару десятков лет, когда посчастливилось ещё раз услышать строки поэмы «Гардемарин». От достаточно поживших и много переживших мужчин.

В Севастополе, на дне рождения жены капитана первого ранга — последнего командира крейсера «Слава» (родовое имя — «Вячеслав Молотов», фамилию при Хрущёве сняли, а имя оставили). Гости, пришедшие поздравить именинницу, все как один — капитаны первого ранга и командиры крейсеров. Не надели мундиры по случаю штатского мероприятия. Двое из каперрангов оказались выпускниками Дальневосточного военно-морского училища. Они-то после второй или третьей паузы принялись читать «Гардемарина». Остальные командиры крейсеров получили образование в Севастополе и в Ленинграде, но тоже знали поэму Сахарова назубок. С готовностью подсказывали строки.

… Как-то в конце очередного бдения нашей троицы над сатирическим обозрением, я вдруг вспомнил о «Гардемарине» и авторе поэмы по фамилии Сахаров. Валентин Николаевич, привычно переводивший в шутку любое упоминание о его участии в литературном процессе, вдруг посерьёзнел. Но глаза засветились. Сказал, что сокурсники, вероятно, решили, что он умер, когда уходили в очередной учебный поход, а его запроторили в госпиталь. По причине открытой формы туберкулёза лёгких. Там от безделья и набросал поэму. Начисто переписал, времени хватало, и, кажется, переслал в письме однокурснику. Может быть, и не пересылал, уже подзабыл.

Годы спустя, из стихотворений Сахарова и рассказов его жены, Валентины Ивановны, дошло, что туберкулёз, перекрывший дорогу к морю — наследие той страшной войны. Сын командира-пограничника несколько лет провёл в Иркутском детдоме (заставы дислоцировались вдали от населённых пунктов). Хронически не хватало еды, донимал холод. В возрасте, когда человек формируется и набирается сил. Кабы не обилие душевного тепла, источаемого администрацией детдома и его обитателями, было бы совсем худо. В одной из поэм, так же не увидевшей печатного станка, поэт счёл нужным подчеркнуть:

И даже госпиталь, не служба,
Хотя почти что схоронил,
Лечил всё больше как-то дружбой…
Не знаю, творчество ли Александра Твардовского повлияло, но Валентин Николаевич предпочитал масштабные полотна. Из-под его пера, верьте слову, выходили не юношеские подражания и восторги, а стихи зрелого мастера. Они вполне могли встать в один ряд с произведениями признанных мастеров жанра.

Не встали. Дорогу им перекрыли бдительные редакторы. Ещё на подходе к барьеру, у которого сидели цензоры, в смысле — сотрудники Главлита. Иные из сведений, пронизавшие поэтические строки Сахарова, до сих пор проходят по разряду если не военной тайны, то строгих секретов.

Страшная катастрофа случилась на старте одной из первых межконтинентальных ракет в шестидесятых. Заживо сгорели создатели ракеты и маршал Неделин. Пусть в меньших масштабах, но аналогичная авария спустя несколько лет случилась на шахтной пусковой установке. В тот же месяц и в тот же день. С тех пор этот день — день траура. На роковое число не назначались запуски и назначаться не будут. Неизданная поэма Сахарова, посвящённая упомянутым событиям — реквием отважным первопроходцам.

Герои другой поэмы «Времена моего друга» — командированные на Байконур — сначала приезжают на железнодорожную станцию Тюра-Там. Как и обозначено в билете. Затем пересаживаются в автобус.

«Волюнтарист» Никита Сергеевич Хрущёв решил не только догнать Америку по молоку и мясу, но и перегнать по ракетной части. Попутно, приказал порезать на иголки корабли, оснащённые артиллерией. Во вьетнамскую войну именно артиллерия больших кораблей выручала Соединённые Штаты. Наши военные с грустью декламировали ходившую в списках поэму киевлянина Сахарова, где «у сорок третьего причала» корабли пускали под нож.

Не всегда поэт касался государственных военных секретов. А всё равно в его поэмах проступали строки, неуместные с точки зрения тогдашних идеологов. Он позволял себе вслух говорить о вещах, которые официально рекомендовалось замалчивать:

…Вплоть до еврейского вопроса,
Что портил настроенье мне.
Мне — настроенье, жизнь — тебе.
Резко и чётко Валентин Николаевич реагировал на любые притеснения людей не по деловым, а скажем так, по этническим параметрам. В центральном конструкторском бюро работал молодой инженер, писавший стихи на украинском языке. Парня по первой же книжечке приняли в Союз писателей. Имя-фамилия сего деятеля мне известны, но не буду называть, не стоит он того. Зашёл он в редакцию многотиражки, пожаловался, что часто стали звать в отдел кадров и проводить с ним душеспасительные беседы по поводу его посещений усадьбы скульптора, заподозренного в украинском национализме.

Воспользовался я хорошим отношением с начальником ЦКБ Сахаровым, спросил, нельзя ли как-то помочь парню? Опальному инженеру выписали командировку, и он на полгода уехал в Тюра-Там. На время достаточное, чтобы ситуация рассосалась, чтобы бдительные товарищи подзабыли об опасных увлечениях молодого поэта. Он сам о себе напомнил. В первые же годы независимости. Пришёлся ко двору команде бывшей комсомолки из Днепропетровска. Нашёл, наконец, соответствующую даму сердца. Но это его пристрастия. А что по телевизору и с трибуны Верховной Рады при каждом случае стал поминать злым словом «этих русских» — меня поначалу бесило. Сахаров, коренной русский, уроженец глубинного города Ярославля, протянул ему в трудные времена руку помощи, спас, можно сказать, от крупных неприятностей… Да ну его, и его единомышленников!

Ни в одном, большом и малом своём поступке, Валентин Николаевич не походил на деятеля, который говорит одно, а поступает сообразно обстановке. Впечатляет продвижение вверх по служебной лестнице — от рядового технолога цеха до начальника заводского конструкторского бюро и главного инженера завода. По количеству докторов и кандидатов наук ЦКБ завода «Арсенал» могло поспорить с иным специализированным институтом всесоюзного значения.

Многие годы В. Н. Сахаров стоял во главе отряда создателей новой техники. И по праву. В житейских вопросах придерживался консервативных взглядов. В отличие от иных заводских начальников не поддался модному поветрию, не заменил жену новой, молодой. Мало того, не уставал восхищаться своей женой, перенёс свою любовь и обожание на дочь, и внучку. В быту тоже не спешил шагать в ногу с прогрессом. Заядлый курильщик, пользовался исключительно спичками. Объяснял почему:

— Всем хороша зажигалка, но ею нельзя после обеда ковыряться в зубах…

В ЦКБ и в цехах «Арсенала» хватало интеллигентной публики. Толстые журналы — особстатья. Ещё были периферийные издательства. С ними-то и наладил контакт потомственный арсеналец Давид Петрович Тафлевич. Его отец в царские времена обслуживал часы, висевшие в цехах. Благодаря стараниям Давида Петровича я стал обладателем однотомника Исаака Бабеля, изданного в далёкой Караганде. Он же доставил на завод солидную стопку «Тарусских страниц», изданных стараниями Паустовского в Калуге. Мы получили возможность прочесть прозу опального Окуджавы, рассказы Юрия Казакова, повесть Бориса Балтера, стихи Наума Коржавина, Николая Панченко, Давида Самойлова, Бориса Слуцкого, Николая Заболоцкого. И Марины Цветаевой, о которой читали в мемуарах Ильи Эренбурга.

Восхождение Сахарова по служебной лестнице идеальным не назовёшь. Хитрить, взваливать вину на ближнего, человек не умел. Как бы обстоятельства не прижимали. В трудовой книжке всего одна запись — «Завод «Арсенал». А график продвижения состоял из вершин и провалов.

На моих глазах «Арсенал» стремительно разбухал. Не скажу о численности работников, но комсомольская организация превысила чуть ли не вдвое количество членов ВЛКСМ на остальных предприятиях и учреждениях района. Было не ясно, кто кому должен подчиняться — глава райкома комсомола секретарю заводского комитета или наоборот. Стремительно застраивались свободные площади вокруг завода. То и дело ползли слухи о тех или иных привилегиях начальников.

Насколько мне известно, ни один из двусмысленных слухов не прилип к Сахарову и его семье. Как получил квартиру в первой на Печерске десятиэтажной высотке, так и жил рядом с Кловской проходной. Разве что по примеру остальных новосёлов застеклил эркер и получил возможность присесть за письменный стол, никому в семье не мешая.

Обзавестись пределом мечтаний советского человека — автомобилем — так и не сподвигся. Из его ближайшего окружения, насколько я в курсе, сего добился разве инженер Полосин. Благодаря командировкам в Индию. На участке арсенальцев их дачи рядом. Разумеется, не превысили положенную площадь и кубатуру. В кухонной пристройке отвёл место для инструментов — развесил их над столом. Чтобы не потерялись и всегда были под рукой. Опробовать в деле слесарное богатство, когда руки-ноги ещё слушались, не смог. Не успел.

Вернёмся в то время, когда инженер Сахаров возглавил новый цех. Кадры — послевоенные мальчишки и девчонки. Не всех и не сразу устроили строгие порядки, введенные Командором. Как-то он заглянул в редакцию. Следом вбежал парень с обходным листом в руках, чтобы лично объяснить начальнику цеха веские причины своих прогулов. Дескать, сирота, вырос в детдоме и потому ему необходимы поблажки. Гляжу, Валентин Николаевич побледнел, смял пальцами папиросу:

— Чего разнюнился! Ты же счастливый человек! Ты никогда не узнаешь, как это хоронить родителей…

Задание новому цеху поступило архисложное. В поэме «Компасом молодость была» поэт объяснил:

Поскольку асы заводские
Всё больше по другим делам,
То новой техникой впервые
Пришлось уже заняться нам.
… И мы освоили изделья,
Что и не снились никому.
Лидеры на производстве ли, на спортивной площадке вызывают у коллег не только восхищение. Но и зависть. А то и неприятие. Дескать, любому могло бы повезти … И дальше по цепочке: «я больше достоин, у меня больше стажа и заслуг».
А я встал поперёк дороги
Кому-то, на ком нет креста:
В процентах на доске итогов
Цех не дотягивал до ста.
Меня «ушли», чтоб оправдаться,
Мол, меры приняты и проч.
(Проценты на доске, признаться,
За сто шагнули в ту же ночь).
Неприятности, как убеждал один мудрый врач, всегда ходят парами. Валентин Николаевич после нескольких лет руководства центральным конструкторским бюро, то есть с должности главного конструктора завода, пересел в кресло главного инженера. Отлично справлялся с возросшими обязанностями. Да случился прокол в отношениях между директором завода и министерством. Или с соответствующим отделом ЦК КПУ. Не в курсе деталей, но из разговоров на поминках Командора вынес впечатление: директор всю вину свалил на главного. Однако ропот пошёл по цехам. Учитывая заслуги Сахарова перед заводом, для него открыли должность заместителя начальника ЦКБ по науке. То есть, назначили замом самого себя. Стоит ли после сего удивляться, что обширный инсульт настиг человека в самом что ни на есть работоспособном возрасте, за несколько лет до пенсии.

Публикации в многотиражной газете, в коллективном сборнике арсенальских авторов, в республиканских газетах и даже в журнале «Советская Украина» (будущая «Радуга») вроде бы дают право считать Сахарова признанным поэтом. «Грешить стишками» — чуть ли не повинность грамотного человека. Всё же настаиваю на том, что конструктор Сахаров сделал в поэзии не меньше, чем в технике. Мой учитель русской литературы, выпускник филологического факультета университета им. Св. Владимира (родовое название Киевского университета им. Т. Г. Шевченко) Леонид Александрович Масленков говорил, что в XIX веке, в Золотом и Серебряном веках Российской литературы, жили и творили более десяти тысяч известных писателей. Мы знаем от силы несколько десятков. Включая тех, от кого до нас дошла строка из романса или заголовок книги. (Кстати, красный цвет главного корпуса университета и чёрного цвета колонны на фасаде — ничто иное, как цвета ленты царского ордена Св. Владимира. К революционным потугам студентов и к чёрно-красным флагам позднейших «активистов» не имеют никакого отношения).

Производственно-техническая поэма Валентина Сахарова «Телега» — в некотором роде предшественница остроязычного КВН — разошлась в списках по стране, годами не сходила со сцен народных театров «почтовых ящиков» (фиговый листок в названиях военных заводов) Свердловска, Перьми и дальнего угла Тамбовской области. До сих пор строки из «Телеги» служат своеобразным паролем «свой-чужой» при встрече ветеранов этих предприятий, их сыновей и внуков. В своё время, смею утверждать, инженерная интеллигенция страны перекатывала на губах строки из «Телеги» с таким же восторгом, с каким гуманитарная цитировала романы Ильфа и Петрова.

Вторично вклинился в разговор Клуб весёлых и находчивых. Не могу умолчать, что эта игра развела по углам нашу троицу, сработавшуюся на сатирических стихотворных обозрениях. Чуть ли не с самого начала сего поветрия — с 1963 года — весь «Арсенал» жил кавээном. Заводскому дому культуры повезло с художественным руководителем, им стал некто Гальперин, сокурсник Тимошенко и Березина (Тарапуньки и Штепселя) по предвоенному выпуску киевского театрального института.

Чётко по графику, чуть ли не каждый месяц, на сцене ДК противоборствовали цеха и подразделения завода. В зале яблоку негде упасть. Соревновались по Олимпийской системе, проигравший выбывал. Пикировка юмористов растянулась до 1965 года. Из чего не трудно представить, до какой степени разрослось предприятие (уж простите, что выдаю государственную тайну).

Толя Карплюк, как профорг и патриот своего коллектива, писал тексты для пятого оптического цеха. Сахарову по штату полагалось стать автором команды ЦКБ. Исполнители там подобрались, что надо. Достаточно сказать, что их постоянно консультировали мужья и жёны сотрудников, работавшие на Киевской киностудии научно-популярных фильмов. До сих пор ленты этой почившей в бозе фирмы крутят по украинскому и российскому телеку. О той же троице казаков. Однако, петь и говорить кавээновцы предпочитали стихами. Потому без помощи Сахарова команда обойтись не могла. ЦКБ победно дошло до финала.

А меня, корреспондента заводской многотиражки, охмурила команда самого немногочисленного цеха — цеха заводских лабораторий. Состоявшая сплошь из девушек и женщин, скажем так, призывного возраста. К тому же, остроумных. Они додумались выходить на сцену под красным в белый горошек транспарантом, на котором золотом сверкали слова: «Сила женщины — слабость! Карл Маркс». Они же утверждали, что: «У команды ЦЗЛ — самые умные ноги в Киеве». Как с такой публикой не работать!

Финал: ЦКБ — ЦЗЛ. Месяца два обе команды в тайне друг от друга разрабатывали мизансцены. Чтобы ни один сюрприз не пропал зря. Накануне встречи, за неделю или меньше, звонок от Сахарова:

— Готов?

— Да вроде.

— Вечером встречаемся у меня дома.

Я принёс папочку, Валентин Николаевич достал свою. По многолетней привычке Сахаров стал чёркать мои страницы, я столь же придирчиво — его. В некоторых местах поспорили. Но пришли к выводу, что тексты вполне, на уровне. Другой вопрос: смогут ли команды ими воспользоваться?

Решающим мнением в жюри обладали главный инженер завода, секретарь парткома, председатель профкома и другие ответственные лица. Конечно же, судили беспристрастно. Моя команда — ей до победы не хватило одного балла — два или три дня после финала не столько работала, сколько ревела. Пока неформальный лидер Аня Глузберг не прекратила это безобразие: «Панихидки! Вы что, хотите, чтобы на вас оборачивались, как на бледных поганок?».

… В былые годы было принято смотреть кинофильмы до дыр. Отсюда, плотно вошедшие в язык реплики, фразы и даже междометия из «Чапаева». Вместе с мифами и анекдотами. Не меньшей популярностью пользовались довоенные кинокомедии, среди них — «Антон Иванович сердится» (по сценарию Евгения Петрова, соавтора Ильи Ильфа). Из того фильма выпорхнула фраза-осуждение «Несерьёзный музыкант». Её приклеивали человеку, который балуется несерьёзным делом, типа стихов. Сахаров скрывал сколько мог, под псевдонимами чаще всего — Валентин Телегин — своё поэтическое творчество.

Когда Михаил Павлович Семёнов, ответственный секретарь «Арсенальца», в очередной раз договаривался на республиканском радио о выступлении заводских поэтов, Валентин Николаевич не спорил, соглашался и приветствовал. Но посылал вместо себя кого-нибудь из своего окружения. Товарищи, как правило, тщательно отрабатывали задание. Набирали воздух в лёгкие и громко читали: «Стихотворение «Мастер». Когда вместо названия стояли «три звёздочки», они объявляли: «Стихотворение «Три звёздочки» …».

Первую часть «Телеги» опубликовала многотиражка «Арсенала», затем поэма вошла в коллективный сборник самодеятельных литераторов завода. Тиражом по тогдашним меркам небольшим. Профсоюзной библиотеке предприятия досталось десять экземпляров. Они до сих пор стоят на полках, но сборник читатели перестали заказывать ещё в начале шестидесятых. Всё потому, что страницы, на которых уместилась «Телега», во всех библиотечных экземплярах аккуратно вырезаны.

Если какой-нибудь олигарх захочет приобрести всё, что осталось от завода, включая библиотеку, он не сможет повторить широкий жест бывшего президента Украины Порошенко. Тот, разбогатев на прикарманенной конфетной фабрике имени Карла Маркса, и дав ей лишь часть своей фамилии — «Рошен», — вскоре овладел и Киевским судостроительным заводом. Тамошнюю профсоюзную библиотеку (30 тысяч томов) подарил, отдал за безденьги, кузнице новых национальных кадров — Могилянской академии.

И ещё пару слов, прежде, чем перейдём к знаменитой поэме Сахарова. Сюжет довольно прост, по таким лекалам в девятнадцатом веке изготавливали водевили. Заводу, прежде выпускающему «мыло, гвозди, сапоги, рукава к жилеткам…», который «занимался всерьёз только хомутами», поручили выпуск телеги. Иди знай, к чему бы сия разнарядка привела, да у ворот предприятия главный инженер обратил внимание на кучера дядю Федю, дремавшего рядом со своей кобылой. «И идея родилась тут у руководства» …

Давать изделиям гражданские имена, с целью запудрить мозги шпионам — обычный приём «почтовых ящиков». Но «Телега» для кадровых арсенальцев имела двойной смысл. До войны завод выпускал боевые тачанки. Ветераны рассказывали, как проверялось качество той продукции. Из партии тачанок военпред выбирал первую попавшуюся, её сбрасывали с четвёртого этажа здания дореволюционной постройки (примерно с шестого-седьмого, если, в пересчёте на дома послевоенной массовой застройки). Коль рессоры выдерживали и пулемёт не отлетал в сторону — всю партию принимали. И отправляли в войска.

История выпуска образца изделия «Телега» началась со строгого окрика из «поднебесья…»:

Есть звонки, которых ждут,
Есть не ждут которых.
Поболтают пять минут
И забудут скоро.
Есть звонки, наоборот,
Из разряда вечных,
День рабочий напролёт
О делах сердечных.
Есть звонки, как канитель,
Как улыбка тёщи,
Как весенняя капель,
Как синица в роще…
Это был не тот звонок,
Как мороз по коже,
Он поднять из гроба мог!
И угробить тоже.
Трубку взял директор и
Стал белее снега.
Это вам не соловьи,
Это Главтелега!
Немного препирательств — как без них. Какому руководителю предприятия нужна лишняя обуза?
— Да, но мне на хомуты
Не хватает силы.
— Получай, брат, и конец,
Ни к чему неверие.
За неделю — образец.
Через месяц — серия.
Не телега, а краса
Чтоб изделье было.
Все четыре колеса
В комплексе с кобылой!
Опытный читатель уже догадался: Валентин Николаевич опёрся на песенный хорей, который подковал поэму «Василий Тёркин». Нам же остаётся посочувствовать директору завода. Одно дело пообещать начальству и совсем другое — обещание выполнить. Тут без совещаний с подчинёнными не обойтись. А у каждого итээровца свои заморочки.
Среди прочих выступал
Там начальник цеха.
Он, как только слово взял,
По КБ проехал.
Дескать, знаем мы давно,
Рад ли кто, не рад ли,
В хомутах КБ сильно,
А в телегах — вряд ли.
Надо, чтоб проверен был
Каждый лист из треста!
Как бы не пришлось кобыл
Подгонять по месту.
Поскольку не все читатели прошли обкатку на заводах, позволю себе расшифровать приведённые в строках поэмы сокращения. ППО — планово-производственный отдел, ОГТ — отдел главного технолога, АХО — административно-хозяйственный отдел, КБ — конструкторское бюро, БРИЗ — бюро по рационализации и изобретательству, НИИ — научно-исследовательский институт, ЗИП — комплект запасных частей, инструментов и принадлежностей.
Продолжим излагать конспект прений на совещании у директора.
Зам. начальника КБ
Снял очки угрюмо,
Не сказал ни «мэ», ни «бэ» —
Обещал подумать.
И технолог слово взял,
Посмотрел сурово.
«Мэ» сказал, и «бэ» сказал,
Выступил толково.
Встал снабженец:
— Как же быть
Будут ли кобылы?
За полгода заявить
Фонды надо было.
А начальник ППО,
Обойдя молчанием
Сказанное для него,
Кончил обещанием:
— За комплектность не берусь
Я авторитетно,
Но ритмичности добьюсь,
Хоть и не комплектно.
Долго ли, коротко ли, завод приступил к работе над выпуском новой для себя номенклатуры.
Из снабженья на места
Я не знаю точно,
Человек не меньше ста
Вылетело срочно.
Для телеги покупных
Много материалов:
И гнедых, и вороных,
И каких попало.
Надеюсь, не нужно пояснять что под «покупными материалами» имелись в виду детали и узлы, которые выпускают родственные предприятия. Напряжение с каждым днём нарастало.
И диспетчерам пришлось
Поработать в мыле:
Сделали одну лишь ось,
О другой забыли.
Цех пока что всех ругал
Без предупреждений.
И попутно оформлял
Кучу отступлений.
Слепить образец изделия — не половина, четверть дела. Телеге, реквизированной у заводского кучера, прежде, чем сдать её военпреду, то бишь заказчику, необходимо придать товарный вид. Прошу у читателя прощения за обильное цитирование, но ведь это строчки, благодаря которым сразу понятно, что перед тобой не посторонний человек. Уж он-то на собственной шкуре прочувствовал уровень компетенции иного военпреда.
Стал заказчик принимать,
Телега — не дышло.
Смотрит раз, и два, и пять —
Как бы что не вышло.
У него испуг в глазах,
Темя чешет, лоб ли,
Но с микрометром в руках
Меряет оглобли.
Смерил радиус колёс.
Ничего. Чертёжный.
А окружность? Вот вопрос
Так и влипнуть можно.
— В ней же нету «Два пи эр!» —
Заявил он громко.
До принятья срочных мер
Прекратить приёмку!
Все забегали. И вот,
Чтоб солидней было,
Приезжает на завод
Из НИИ светило.
Говорит он:
— В чём вопрос?
Где нашли изъяны?
«Два» и «пи» для всех колёс
Будут постоянны.
Значит, ежели у вас
Радиус чертёжный,
То на этот тарантас
Положиться можно.
Все поверили. И был
Снят конфликт умело.
А заказчик всё ж подшил
Заключенье в дело.
Вновь приёмка началась,
Но недолго длилась.
Где-то и на этот раз
Что-то зацепилось.
Совещанье собралось,
Слышатся проклятья.
Вот по поводу колёс
Есть мероприятья:
«Разобрать, промыть, собрать,
Перемазать, смазать…
А, чтоб не пришлось опять, –
Повторить три раза!»
Мыли не жалея сил,
Всё в руках горело.
А заказчик вновь подшил
Пару копий в дело.
Прервём главу о задаче образца изделия заказчику. Ради познавательной информации. Заводская многотиражка первую часть «Телеги» опубликовала летом 1956 года. До запуска в космос первого спутника Земли, пропевшего песню, состоящую из одного слога «Бип-бип-бип…», оставалось полтора года. Действие в поэме происходило и того раньше. Заказчик продолжал наседать на изготовителей изделия:
— Решён вопрос,
Вся приёмка рада.
Но телегу на мороз
Испытать бы надо!
Дали минус пятьдесят.
Хотя покрылась снегом,
Но все пять часов подряд
Держится телега.
Испытывать, так испытывать. Требования военпреда — закон.
Говорит заказчик:
— Для
Полного парада
Абсолютного нуля
Нам достичь бы надо.
Стали нагонять его.
Смотрят через стёкла.
Для телеги ничего,
А кобыла сдохла.
И решил завод: «Коль влип,
То без проволочки
Поставлять кобылу в ЗИП!
И на этом точка…».
Абсолютный ноль по шкале Цельсия — минус 273,16 градуса. Имеет место быть исключительно в космосе, далеко за пределами атмосферы Земли. Остаётся догадываться, почему проморгали цензоры, обитавшие в отдельном кабинете на территории областной типографии, где версталась многотиражная газета. Обычно они каждый термин на полосах пробовали чуть ли не на зуб. А явный намёк на то, что зашифрованное изделие предназначено для запуска в дальнее поднебесье, пропустили. Или приняли абсолютный ноль за поэтическую гиперболу? Вернее, всего, в их гроссбухе под названием «Перечень сведений, запрещённых к печати» о космосе ещё не было ни слова.

Заканчивалось повествование о выпуске образца изделия авторским обещанием описать переход на серийный выпуск. Однако «дерево-поэма» росло медленно. По причине занятости поэта на производстве и непосредственного участия его в выпуске не мифических, а настоящих «телег», к гужевому транспорту никакого отношения не имеющих. Добавилось забот в связи с расширением круга обязанностей. Согласимся, у начальника конструкторского бюро, то есть у главного конструктора всей линейки изделий оборонного завода, обязанностей поболе. Служебных и, скажем так, моральных.

Начальник ЦКБ Сахаров приветствовал далеко не каждую инициативу. Особенно в части приоритетности открытий. Часто с его уст слетала фраза:

— Не забывайте, у великого Эдисона, автора тысячи с гаком изобретений, имелся всего один патент. Даже не на знаменитую лампочку накаливания, а на её патрон…

Смею утверждать, Валентин Николаевич всегда оставался человеком, которому хотелось подражать даже в мелочах. Это я уже от себя говорю. В отличие от цеха, которым прежде командовал Командор, в ЦКБ к нему можно было заходить, минуя посты бдительной военизированной охраны. В многотиражке планировалось большое сатирическое обозрение, а дозвониться до Начальника (ещё одна кличка, правда, с шутейным уклоном) никак не мог.

Наши бдения над текстами забирали обычно три-четыре часа выходного дня. Думаю, они расслабляли Сахарова, позволяли нырнуть из рабочих будней в другую атмосферу. Но в тот раз Валентин Николаевич, сказал, что «кинá не будет», плохо себя чувствует Валентина Ивановна, у неё что-то с вестибулярным аппаратом. Главный конструктор употребил другой термин — «барахлит гирокомпас». Но это уже детали.

Звонок, длинный и настойчивый, явно междугородний. Командор кивнул мне, дескать, сиди, ничего секретного. Действительно, зазвучали слова сплошь из рыбацкого цикла: «блесна», грузила», «крючки». Вперемешку с цифрами. Ближе к концу разговора высокий руководитель поинтересовался здоровьем жены и успехами дочери.

— Она у меня молодец! Отлично учится. Примерно в пятом или шестом классе.

Подробнее рассказал о жене. Ничего такого, в больнице держали скорее для профилактики, теперь вообще всё в порядке. Валентин Николаевич повесил трубку и обратил внимание на подпрыгнувшие к причёске, мои брови:

— Понимаешь, он там в Москве, а мы с тобой в Киеве. Дошли слухи, человек интеллигентный, решил поинтересоваться лично. Но помочь на таком расстоянии не в силах, а везти Валю в Москву… Страшное позади, у нас специалисты не хуже. Вводить человека в курс? Зачем? Сделать ничего не сможет, но огорчится…

(Позволю себе прокомментировать интонации Валентина Николаевича в телефонном разговоре с начальником из Москвы. Информация о дочери, которая «учиться примерно в пятом или шестом классе» — никакая не бравада, а элементарная защита личного от посторонних глаз. Уж я-то знал, что Николаевич был в курсе оценок дочери по физике, математике и прочим «техническим дисциплинам». Отец искренне радовался, что Наташа, возможно, пойдёт по его стопам. Так оно и случилось. Дочь поступила и окончила знаменитый Московский физтех).

(Окончаниеследует)

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Яков Махлин: САХАРОВ, ИЗ КИЕВА

  1. «Вновь приёмка началась,
    Но недолго длилась.
    Где-то и на этот раз
    Что-то зацепилось.
    Совещанье собралось,
    Слышатся проклятья.
    Вот по поводу колёс
    Есть мероприятья:
    «Разобрать, промыть, собрать,
    Перемазать, смазать…
    А, чтоб не пришлось опять, –
    Повторить три раза!»…»

    Вот это, вот — «…передавалось из уст в уста»?; «…становились паролем, по которому работники «почтовых ящиков» определяли, кто перед глазами — свой или чужой…»? Ну, ОК…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.