Сидел, вспоминал, хотелось курить, хотелось встать и, всё бросив, домой возвратиться. Домой — это куда, это к кому? Дом сгнил, развалился. Бабушка с мамой на кладбище. Остались крысы и их предводитель Главный Крысёнок, повсеместно за всем, гнусно прищурившись, наблюдающий. Хотя чему удивляться? В крысиной стране и пахан должен быть крысой.

Крысиный сон в контексте безумия

Михаил Ковсан

Вышел как ни в чём не бывало, дверь за собою плотно прикрыл, подумав: как бы вслед ещё что-то не прилетело, улыбнулся секретарше, руку подняв на прощание, скользнул по лицам студентов, по вызову замдекана явившихся, уверенно ещё до одной двери пара шагов, мысли из головы выметая: не здесь, не сейчас, двинулся не спеша, но и не медленно, походкой очень уверенного в себе человека по коридору, длинному, узкому — береги левый борт — вправо, к стене прижимаясь, из кармана не вынимая, трясущийся телефон придушил, с коллегой, не останавливаясь, на ходу раскланялся достойно, уверенно и спокойно, пытаясь вычислить, кто и зачем в такое время мог позвонить, усилием воли вытеснив тревожную мысль, давно стучащуюся в виски, того гляди на лице отразится, чувствуя, силы уже на исходе, чуть-чуть для наблюдающих за ним незаметно шагу прибавил, натянув улыбку, дверь кафедры распахнул, на счастье не было никого, улыбку снял, надел пальто, шарфом легонько, чтоб не как удавка, раз-два-три повязался, взяв сумку совершенно пустую — сегодня была совсем ни к чему, но как же без сумки? — дверь скрипнула жалобно — когда входил, вроде открылась бесшумно — подумав, хорошо, чтобы никто из знакомых по пути не попался, вышел, вперёд и направо, лифт, стоявший на этаже, тотчас пусто открылся, три этажа вниз — откашляться и вздохнуть, огромная дверь, скрипя не сердцем — чем-то другим, выпустила и с сожалением назад тихо вернулась, он вошел в парк, двинул тропой к еще облезлым деревьям, нашел пустую скамейку — вроде не грязно — сумку рядышком примостил и, в который раз пожалев, что бросил курить, мысль впустил осторожно, мозги приоткрыв, словно со щели в полу тяжёлое отодвигая, давая возможность в дом прогрызться, пробиться, прорваться.

В детстве в деревянном доме он жил, в подвальном почти этаже, его числили первым, потому не подлежал. Вместе с семьёй: мама, бабушка, он, жили по ночам очень шумные крысы, однако привыкли.

Попробовал в хоккеисты — статью не вышел. В артисты — с такой внешностью даже в кукольный не берут. В инженеры — физика-математика. Бабушка, мама и крысы — все дружно его поучали: учиться, учиться, учиться, как тот, из употребления выпавший, кому-то, когда-то, хрен знает зачем завещал.

Ему картавый тот не указ. Тот, кто указ, не сдох ещё, хотя и болтают, живой и велит: бороться, бороться, бороться. То с тем, то с этим, то с теми, то с этими. Он и борется — с бесами, с нечистью, с продажными предателями, значит, со всеми, кто против, значит, с врагами. Борется яростно, громко и непреклонно, не он, конечно, один: конкуренция. При дележе пирога его нагло задвинули, от мест хлебных подальше: на всех хорошего никогда не хватает, ни в какие эпохи, даже самые плодоносные. Задвинули, но не забыли: истфак, место бюджетное, потом аспирантура и далее — в борьбе не только хоккеисты нужны.

Всё без обмана. Общежитие, стипендия, небольшая, но повышенное внимание к его личным нуждам, диссертация, руководитель — ваще, ого-го, через месяц защита, через три — доцент, продолжение следует.

— Теперь внимательно слушайте, — председатель комиссии, проверяющей факультет, — речь писать вам никто не собирается, без пяти минут кандидат, без десяти — доцент и так далее. Об и так далее задумывались наверняка?

— Нет, — как положено, скромно соврал, но думал об этом всегда, постоянно, даже во время близости — он, вообще-то, к другому слову привык, но им теперь и думать не полагалось — с женой, с другой и в мыслях не позволялось.

— Вы не можете не видеть, руководство факультета требованиям времени, так сказать, не вполне отвечает. Видите? Согласны?

— Ну, в какой-то мере, наверное, не совсем, не вполне…

— Э, нет! Так не пойдёт! Уклончивые ответы не принимаются. С одной стороны, но с другой… Время у нас чёрно-белое, однозначное. Или — или. Согласны?

— Чёрное-белое время? Конечно!

— Ну, вот. Так оно лучше. Возвращаемся к руководству. Плохого не думайте! И декан, и зам внесли вклад, и немалый. Ценили и ценим. Однако! Новое время — новые люди. Проводим на пенсию. Без особой шумихи. Пара речей, пара букетов, грамота, всё такое. Вначале декана, зама — через полгода. Перспективу увидели? Ощутили?

— Конечно, конечно.

— Так вот. Всё не с бухты-барахты. Не те времена. Надо создать атмосферу. Как бы сказать, чтобы мозги вам не пудрить. Скажем так: спасибо, но больше не надо. Усёк?

— Понял, — во рту стало горько, противно, будто не слово произнёс, а говно прожевал.

— Ну, вот и прекрасно. Вчерашний аспирант, завтрашний кандидат, доцент послезавтрашний. Про так далее уяснили?

— Да-да, благодарю вас, конечно.

— Послезавтра собрание факультета. Считайте, что выступать уже записались, далеко не садитесь, чтобы к трибуне долго не топать.

— Ну да, записался… Чтобы долго не топать… — прошептал, словно урок, который накрепко необходимо запомнить.

— Что ж, всего доброго. Желаю успешной защиты, — кивнулось головой, не подавая руки, на прощание.

И вот, сейчас на скамейке, не идя домой ужинать, он пытается вспомнить, что плохого декан и зам ему сделали. Вспоминает, чтоб разозлиться, тогда речь сама собой сочинится.

Сидел, вспоминал, хотелось курить, хотелось встать и, всё бросив, домой возвратиться. Домой — это куда, это к кому? Дом сгнил, развалился. Бабушка с мамой на кладбище. Остались крысы и их предводитель Главный Крысёнок, повсеместно за всем, гнусно прищурившись, наблюдающий. Хотя чему удивляться? В крысиной стране и пахан должен быть крысой.

Крысы — твари живучие. Как ни истребляй, своё отгрызут. Этого Крысёнка кто только и сколько не хоронил, а он зубками мелкими жизни чужие сгрызает.

Так рассуждая, за отвлечённое мозгами ужаленными ухватившись, отгонял вопрос: что сделали плохого ему те, которых его назначили хоронить? Тужился, силился — не получалось. Зато вспомнились случаи, когда помогали. Руководитель ни разу ни в каком виде диссертацию не читал, и встречались они в его ого-го— кабинете два раза минут по десять-пятнадцать.

Обе грядущие жертвы себя сделали сами, из крысиного подполья поднявшись, когда удавалось, крысиное стряхивая по мере возможности. Собрату — таким его видели — помогали, направляли, к консультанту, профессору, вышибленному ещё в дни их молодости, пристроили, что было не просто. Тот и был подлинным руководителем, много чему научил, в том числе хоть немножко себя уважать, не зря, голубчик, месяц в архиве сидели, интересную бумажку надыбали, не всякому удаётся, так что гордитесь.

— Её вы предсказали, рассказав, где и как отыскать.

— Ну, прям-таки, предсказал-рассказал, и гадалка предсказывает, и трепач всякое порасскажет. Вы надыбали, вы отыскали, прочитали, прокомментировали, вам честь и хвала.

— Вы и сами могли отыскать.

— Как же я мог, если двадцать лет меня в тот архив не пускают? Четвёртый директор, а мне всё тот же от ворот поворот.

— Я обязательно укажу…

— Э, нет! Этого делать нельзя! Извините за резкость, я на это право имею, но — запрещаю! И диссертацию прикроют и статью не напечатают! Меня нет! Как не существующий может предсказать, рассказать?

Опять вопрос он отпихивает, опять на иное, не слишком гнусное себя отвлекает.

Что сказать? Заболеть? Они мерзавцы, но не идиоты.

Они — какое ему дело до них. Ему не с ними — с собой разбираться. Это у него вырастет хвост и вместо своих — мелкие зубы крысячьи. Станет от них неотличим. Став крысой, в их стаю вольётся.

Ничего не надумав, встав со скамейки, поплёлся. Не ужиная, сказав, что болит голова, завалился в постель, принял снотворное: утро вечера мудреней, себя успокоил, прекрасно зная, лжёт народная мудрость, печальный за упокой бодрым за здравие подменяя.

Под утро, когда уже рассвело, приснился удивительно на него самого похожий крысятник, в иерархии крыс пока из последних, но — перспективы на хвост и мелкие острые зубы совсем не плохие. Надо лишь… Вокруг этого сон крутился-вертелся, но, хоть всю жизнь проспи, каково это «лишь», не добиться.

Злой сон. Ужасный. Травмирующий.

Крысиный сон в крысиные времена.

Проснулся: рукой потрогал — не вырос ли, и языком — зубы не измельчали, не заострились?