ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Цахи (армейская кличка), премьер-министр и Национальный Герой, — высокий, обаятельный мужчина лет семидесяти. Часто в смущении подтягивает штаны.
 Лия, жена премьер-министра (Хозяйка) — решительная и властная женщина.
 Крот, министр иностранных дел — неутомимый интриган и соперник Национального героя. Признанный «интеллектуал» среди политиков, часто ходит с книжкой, и в свободное время читает.
 Елена, любовница Цахи, эффектная женщина лет сорока пяти.
 Мики, секретарь и старый друг Цахи, полный, подвижный мужчина лет под семьдесят. Страдает хроническим насморком и вытирает нос, чем попало.
 Ами, кличка Народоволец, худой, маленького роста, чернявый молодой человек лет двадцати пяти, несколько замкнутый и хмурый, но с неожиданно доброй улыбкой, студент философского факультета, носит маленькую разноцветную ермолку, иногда грызет ногти. Агент Службы национальной безопасности по кличке Акробат (в юности занимался гимнастикой) — плотный, коротко стриженный нагловатый молодой человек в яркой рубашке навыпуск, лет 27-ми. Часто сплевывает.

МИР ВАМ (Шалом алейхем)

Наум Вайман

Ваерапу ет шевер ами ал некела лемор шалом шалом ве эйн шалом.
/И врачевать будут раны народа моего, говоря легкомысленно: «Мир! Мир!», но нет мира. / Иеремия, 6:14

ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 Цахи (армейская кличка), премьер-министр и Национальный Герой, — высокий, обаятельный мужчина лет семидесяти. Часто в смущении подтягивает штаны.

 Лия, жена премьер-министра (Хозяйка) — решительная и властная женщина.

 Крот, министр иностранных дел — неутомимый интриган и соперник Национального героя. Признанный «интеллектуал» среди политиков, часто ходит с книжкой, и в свободное время читает.

 Елена, любовница Цахи, эффектная женщина лет сорока пяти.

 Мики, секретарь и старый друг Цахи, полный, подвижный мужчина лет под семьдесят. Страдает хроническим насморком и вытирает нос, чем попало.

 Ами, кличка Народоволец, худой, маленького роста, чернявый молодой человек лет двадцати пяти, несколько замкнутый и хмурый, но с неожиданно доброй улыбкой, студент философского факультета, носит маленькую разноцветную ермолку, иногда грызет ногти.

 Агент Службы национальной безопасности по кличке Акробат (в юности занимался гимнастикой) — плотный, коротко стриженный нагловатый молодой человек в яркой рубашке навыпуск, лет 27-ми. Часто сплевывает.

В ЭПИЗОДАХ:

 Шмуэль, начальник генштаба — самодовольный красавец лет 50-ти.

 Арон, глава Службы национальной безопасности, среднего роста, полный мужчина лет шестидесяти, в очках, абсолютно невыразительный.

 Разин, начальник Особого отдела Службы национальной безопасности, худой, жилистый, хищное лицо с запавшими скулами. Часто поправляет свои гениталии на манер Майкла Джексона.

 Первый, Второй, Третий, Четвертый члены подпольной группы радикальной молодежи — шумные ребята.

 Офицеры Службы национальной безопасности, полиции и Внешней разведки.

Все поправляют гениталии или чешут яйца.

 Йоэль, офицер Особого отдела СНБ, ковыряет в носу.

 «Друг» — Президент Великой державы.

 Глава Разведывательного управления Великой державы (ГРУ).

 Ави, газетный магнат, среднего роста, лет 50-ти, холеный.

 Профессор философии (ПФ), худой, небольшого роста, очкарик, презрительно кривит губы.

 «Седой», старый друг Хозяйки, военная выправка.

 Илан, сын Елены, лейтенант, служит в отборных частях.

 Нати (армейская кличка), глава оппозиции (не появляется).

Глава Палестинской автономии по кличке Слюнявый (не появляется)

Действие первое

Раздается сильный взрыв. Занавес поднимается. На сцене взорванный, искореженный автобус, разбросанные тела, кровь, дым и слабый огонь. Мертвая тишина.

Арабский мальчик лет десяти в одеянии шахида, проходя по сцене, тянет на нитке красный воздушный шарик с надписью «Шалом».

Сцена 1.

Цахи (в машине с секретарем): Так, теперь — пострадавшие. Кого навещаем?

Мики (секретарь): Вот список и краткая справка о каждом. Все легко раненные, идут на поправку: солдат-марокканец, пожилая женщина — йеменитка, и мальчик 12 лет, родители из Ирака.

Цахи: А что, белые люди в автобусах не ездят? Что за красотку показывали по CNN?

Мики: Русская. Но русские против нас. Вся оппозиция около нее уже крутится.

Цахи: Так что, оппозиция будет навещать своих раненых, а мы — своих?

Мики: Дело не в этом. Эти демагоги пользуются любой возможностью…

Цахи: По CNN говорили, что она врач, была ранена, но, несмотря на ранение, помогала другим, некоторые обязаны ей жизнью. Сын служит в элитном подразделении…

Мики: Да, вот из нее и делают героиню.

Цахи: Постой, я тебя не пойму, в чем проблема?

Мики: Ее высказывание, которое завтра будет на первых полосах газет.

Цахи: А именно?

Мики: Ну, мол, зачем евреям независимое государство, если и в этом государстве их безнаказанно убивают.

Цахи: Она что, из крайне правого лагеря? Активистка?

Мики: Формально не числится. К сожалению. Если бы числилась, было бы легче, а то ее как «глас народа» цитируют, тоже мне, Пассионария.

Цахи: Навестим ее.

Мики: Не стоит. Обязательно выйдет скандал. Язычок у нее ядовитый.

Цахи: Предлагаешь струсить?

Мики: Причем здесь трусость, просто… больница забита, можно нарваться на неконтролируемую ситуацию, крики, народ зол.

Цахи: Тем более. Что ж мы теперь от народа будем бегать? Надо ответ держать.

Мики: Какой ответ? Перед кем, перед разгневанными людьми?

ЦАХИ: А перед кем еще? Перед кем мы вообще должны держать ответ?

Мики: Общегосударственные соображения неутешительны для людей пострадавших, или потерявших своих близких.

Цахи: А тебя общегосударственные соображения утешают? (Мики молчит.) Значит так (безапелляционно): первым делом — к ней.

Мики (пожимая плечами): Хорошо.

Сцена 2. Звучат патриотические израильские песни.

Корреспондентка-красотка (в коротенькой юбочке, сует микрофон под нос ошалевшей пожилой, толстой марокканке): Расскажи твои впечатления.

Марокканка: Я стою на перекрестке, смотрю, подходит автобус, и вдруг — бум!

……………..

Семья сидит в трауре. Корреспондентка пристает к родственникам погибших:

— Что вы чувствуете? А вы, что вы чувствуете? Что вы чувствуете?

В ответ слезы и крики.

………………

Корреспондентка (обращаясь к политику): Господин министр, как вы оцениваете то, что произошло?

Министр: Во-первых, все это не ново…

Корр.: Что вы предлагаете?

Министр: Мы должны беспощадно бороться с террором! Это война. И на войне — как на войне! С другой стороны, мы должны понимать, что решение может быть только политическим, поэтому надо укреплять миролюбивые силы в лагере наших противников и договариваться с ними о нерешенных вопросах. В частности, необходимо ускорить следующий этап отступления…

………………

Корр. (обращаясь к молодому прохожему): Как будем жить с завтрашнего утра?

Прохожий: Как и жили. Они хотят, чтобы мы дома сидели, но они нас не запугают, мы будем по-прежнему ходить в кафе, в кино, на танцплощадки.

……………..

Корр. (обращаясь к пожилому прохожему): Как вы оцениваете…

Прохожий: Да пошла ты…

Сцена 3.

Больница. Толпа у кровати пострадавшей. Телекамеры, вспышки, корреспонденты, отставные генералы, лидеры оппозиции, премьер-министра встречают с нарастающим шумом недоумения и недовольства. Сопровождающие его лица расчищают проход к кровати. Он подходит с сердечной улыбкой.

Цахи: Госпожа Лозинская? Как твое[1] самочувствие?

Пострадавшая (с явным русским акцентом): Спасибо, я в порядке.

 Цахи: А это твой сын? (У изголовья высокий парень в форме младшего лейтенанта «Ударной дивизии».)

Пострадавшая: Да.

Цахи протягивает офицеру руку. Лейтенант отдает честь и жмет руку, называя себя: Илан Лозинский!

 Цахи (поворачиваясь к пострадавшей): Ты многих спасла. В такой обстановке… это беспримерное мужество.

 Пострадавшая: Да я ничего не соображала… кругом валялись куски человеческих тел (закрывает лицо руками). Ужас… Я ничем не могла им помочь…

 Цахи: Мы найдем этих убийц, и они заплатят за свои преступления, я вам обещаю.

Пострадавшая: Вы найдете этих, но тут же появятся новые…

 Цахи: Правильно, поэтому мы и пытаемся достигнуть политического решения. Это требует терпения…

 Пострадавшая (раздражаясь): Ты требуете терпения от тех, кого взрывают?

 Цахи: Террор невозможно уничтожить одним ударом. Террор здесь длится уже сто лет. Ты приехала недавно…

Пострадавшая: Ты хочешь сказать, что я еще не привыкла?

 Цахи: Я не сказал, что нужно привыкнуть к террору. Поверь, мы не сидим, сложа руки… Однако… ты устала, взволнована, я не хочу тебя утомлять. Поправляйся.

Пострадавшая: Спасибо, что навестили.

Сцена 4. Премьер и начальник секретариата в машине.

Мики: Наглая баба! Говорил я: не нужно к ней… Эти русские…

Цахи: Что там есть о ней?

 Мики: Вот.., госпожа Елена Лозинская, 20 лет в стране, разведенная, муж уехал в Германию, скрипач, сын — в порядке…

Цахи (протягивает руку и НС передает ему бумажку): А где телефон?

Мики: Телефон?

Цахи: Надо обязательно позвонить ей и справиться о здоровье.

Мики: Найдем, сделаем.

Цахи: Я сам позвоню. И без помпы.

Сцена 5. Возбужденная молодежь старшего школьного возраста (по номерам: первый, второй, третий) обсуждает борьбу с режимом. Среди них Акробат и Ами — Народоволец. Звучит революционная сионистская песня эпохи первых поселений.

 3-й: Так что с этой идеей: организовать пикеты у дома Нацгероя? Ами даже классный плакат придумал: «Помни о Чаушеску!»

Акробат: Народу не хватает. Пять человек в пикете — это демонстрировать слабость. Нужно сорок девять.

1-й: Почему сорок девять?

Акробат: Если меньше пятидесяти, можно демонстрировать без разрешения полиции, только сообщить. А если каждый день пикетировать, нужно людей менять…

 2-й: Я приведу, сколько хочешь, у нас в ешиве[2] все готовы!

Акробат: Нужно организовать, составить список, тут нельзя на авось. Займись этим.

3-й: А я вот еще плакат нарисовал (разворачивает): «Тебя повесят за ногу, как Муссолини!»

1-й: Все это хорошо, но пора переходить к более серьезным действиям. Это просто смешно, они нас убивают, а мы им шины прокалываем и фары бьем. Кровь за кровь!

 2-й: Меня злит это жалкий народ, глазеющий в телевизор, как будто все это его не касается! Если бы каждый еврей пошел и убил хотя бы одного араба, уже давно на этой земле был бы мир! А наши солдаты даже не обращают внимания, когда в них швыряют вот такие камни, и даже бутылки Молотова, максимум — они стреляют по ногам. А если чуть выше? Яйца им надо сносить! Что солдату сделают — скажет, промазал, ну, посадят на месяц… Всю армию не пересажают.

Акробат (1-му): Что конкретно ты предлагаешь?

1-й: Нужны теракты. Надо достать снайперскую винтовку и по ночам охотиться за этими тварями, то, что армия не делает, прячется на базах, а эти ребята уже и на военные базы нападают, ничего удивительного…

3-й: Можно их тактику перенять: обстреливать одинокие машины.

2-й: Все это — мертвому припарка, нужны массовые акты, массовые! Нужно взрывать их мечети, школы, университеты! Для этого нужно научиться делать взрывчатку, красть автомобили, вкатить им 500 кэгэ взрывчатки на грузовике в подъезд больницы …

Ами: Все это неэффективно. Убивать заблудившихся арабов — это капля в море, а серьезные взрывы организовать не удастся, для подготовки к этому нужны месяцы, нужны профессиональные кадры, нужны большие деньги, короче, нужна организация, у них на это тысячи людей работают, дело поставлено на государственную основу, и мы сами дали им такую возможность. И даже если удастся провести серьезный акт — это ничего не решит. Только хуже будет: такой вой начнется, что правительство со страху пойдет на еще большие уступки… Только одно может повлиять на ситуацию: политическое убийство. Технически — это проще всего, тут достаточно пистолета. Это будет урок всем предателям, и вызовет политическую перетряску.

3-й: Но это может вызвать и нежелательную перетряску. Сейчас Нати (кличка лидера оппозиции) лидирует в опросах, а покушение может привести к власти левых.

Акробат: Ну, хуже уже не будет…

 2-й: Я же говорю: народ — дерьмо!

 3-й: А если покушение не удастся? Тут такой левый террор начнется! Всем глотку заткнут!

Акробат: А кого мочить из предателей? Журналюгу какого-нибудь, из тех, что арабов любит, или левацкого адвоката, который террористов защищает?

Ами: Нет, нужно главарей. Они должна знать цену предательству.

Акробат: Например?

Ами: Самого валить, Героя Нации.

2-й: А, может, лучше Крота? Он, скотина, все это сварганил!

3-й: Нет, Ами прав, нужно Самого. Крота тоже, конечно, неплохо бы, но не все сразу…

Акробат: А кто возьмется?

Ами: Я готов.

Все испуганно замолкают.

Сцена 6.

 Перед началом сцены раздается сильный взрыв, и на пол перед занавесом падают окровавленные части тел, вещей и одежды. Потом наступает мертвая тишина и вдоль занавеса медленно проходит арабский мальчик лет десяти в одеянии шахида и тянет на нитке красный воздушный шарик с надписью «Шалом».

Занавес поднимается.

Столичный Университет, плакаты международного форума «За прекращение оккупации и справедливый мир». По коридору, забитому волнующейся молодежью, победным шагом проходит моложавый, со всклокоченной седой шевелюрой (явно еврейского вида) профессор из Парижа, известный философ, кумир левой молодежи. С помощью организаторов он пробивается в зал. У дверей столкновения «правых» и «левых», выкрики. Из зала слышится голос ректора:

— … профессор любезно согласился приехать в Израиль, что уже является актом мужества и солидарности… (крики «справа» и «слева»: «он потом поедет в Рамаллу, лизать Слюнявому жопу!», «долой оккупацию!», «он назвал нашу армию — нацистской!»). … Не со всеми его взглядами я лично согласен (крики: «позор!», «долой ректора!»), но в рамках открытой дискуссии мы сочли возможным…

 Профессора втискивают в зал, который встречает кумира палестинскими флагами и взрывом революционного энтузиазма. У дверей давка и драка, группа правых пытается прорваться. Из зала раздается голос пламенного профессора, каждая его фраза встречается взрывом эмоций и криками («долой оккупацию!», «фашизм не пройдет!», «старый пидор!», «иди, соси у Слюнявого!»):

 — Разделение на нации устарело! Либо интернационализм, либо мировая война, другого пути нет! Израиль — последнее националистическое, расистское государство! Это цепляние за национальную принадлежность вновь приведет к катастрофе! Израиль должен быть демонтирован, как государство евреев! Лозунг: два государства для двух народов — это программа войны! Одно государство Палестина на основах расового, религиозного и социального равенства! …

Сцена 7. Регулярная вечеринка на квартире главы правительства. Звучит современный джаз. Кто-то танцует, разговоры, гости постепенно расходятся.

Ави (газетный магнат и друг дома) подходит к хозяйке попрощаться. Она в окружении молодых людей, веселый смех.

Ави (разводя руками): Увы, я вынужден…

 Лия (хозяйка дома, высокая, черноволосая женщина с огненным взглядом и острым носом, похожа на хищную птицу, берет магната под руку и отводит его в сторону): Хорошо, дорогой мой, так мы договорились? Главное — найди что-нибудь интересное. Что-то он уж больно чистенький. Такой молодой, напористый мужик, настоящий бык, не может быть чтобы… где-то, что-то. Как говорил Старик: был бы человек, а грешки найдутся. Кстати (она манит пальцем хорошенькую девушку из окружавшей ее стайки), вот познакомься, Лилах, поэтесса, уж два сборника выпустила, пишет о всяких приключениях наших знаменитостей, в том числе и о своих писать не стесняется, очень способная, рекомендую тебе.

Магнат и девушка знакомятся.

Ави (девушке): Вот моя визитка, позвоните завтра часа в четыре.

Поэтесса: Хорошо. Спасибо.

Магнат уходит.

Лия (девушке): Это твой шанс. Не оплошай.

Молодежь смеется, что-то поют под гитару.

Хозяйка подходит к седому широкоплечему мужчине с военной выправкой, потягивающему виски рядом с молодежью, и трогает его за плечо. Он оборачивается, улыбается ей, и они отходят в сторону.

Лия: Как твои мемуары продвигаются?

Седой: Идут потихоньку.

Лия: Даш почитать?

Седой: Обязательно. Мне твое мнение важно, и литературное, и — вообще.

 Лия: Жду с нетерпением. Уверен, книга будет сенсационная, ты в стольких переделках участвовал…

 Седой: Увы, все не расскажешь… Я думаю часть оставить на будущее, написать, но… Оставить на будущее.

 Лия: А как ты смотришь на настоящее?

 Седой: Боюсь, что мы проиграем выборы, потеряем власть, и надолго. Нати парень упорный, а главное — очень молодой.

 Лия: И ты так спокойно об этом говоришь? Ведь это же (она раскрывает руки) — дело всей нашей жизни! И вот так — все отдать этой сволочи, этим полуграмотным фанатикам, и как раз накануне исторической победы, когда мир уже так близок! Они все разрушат! Я знаю, что ты соглашения со Слюнявым не одобрял, и дела в самом деле пошли как-то не так… Но сейчас под угрозой само государство! Наши отцы отдавали за него жизни, ты уж прости за пафос, да и мы, да, вложили свою лепту. Нет, надо что-то делать.

 Седой: Знаешь, не все зависит от нас. Стихию не рассчитаешь…

 Лия: Да это какой-то фатализм! Ведь мы же поем «ты и я можем изменить мир»[3], если в это не верить, то и начинать что-либо бессмысленно! Нет, нас не учили смирению! (Неловкое молчание.) Я подозреваю, что Цахи задумал поворот. А это дело крайне опасное: лошадей на переправе не меняют. Вот я и хотела тебя спросить, как старого друга, а заодно и (улыбается) человека умного и опытного: что делать?

 Седой: Поворот не получится. Слишком многие впряглись в эту телегу и считают направление правильным. И на выборы не пойдешь с признанием своей ошибки, а значит и вины за все жертвы. Не знаю… Не знаю, что можно сделать…

 Лия: А что, если… вот, пишут, что «накал страстей», на Фуада[4] уже напали, правые готовы на все, на сговор с террористами, так вот, есть же наверняка какой-нибудь правый фанатик, мечтающий о покушении, пасут же, я знаю, разных… экстремистов, … ну, и в последний момент схватить его с поличным. И тогда можно было бы разгромить всю правую оппозицию!

 Седой: Инсценировать покушение? А на кого?

 Лия: Ну… Это можно обдумать.

 Седой: Это его идея, или твоя?

 Лия (задумавшись): Какая разница… Муж и жена — одна сатана…

 Седой: Мне эта идея не нравится… Какие-то интриги мадридского двора, прости ради Б-га. Да и слишком опасно.

 Лия: А в чем опасность? Трудно найти горячую и глупую голову, особенно среди этой… публики?

Седой: Найти-то можно. А вот «проконтролировать процесс»…

Знаешь, любая провокация — обоюдоострый меч. Провокаторы, они… тоже себе на уме. Для такой инсценировки нужен талантливый режиссер, преданные исполнители… И удержать все в тайне… Где найдешь столько надежных людей…

Лия: Ты считаешь, что у нас их недостаточно?

 Седой (качает головой): Оставь, это плохая идея.

Лия: Я поняла. Может, ты и прав. Бабьи фантазии.

Сцена 8.

Цахи (в пустом коридоре, звонит по мобильному телефону): Елена?

Елена: Да, а кто это?

Цахи: Это …

Елена: Боже мой, господин премьер-министр…

Цахи: Да ладно, оставь церемонии. Я просто хотел узнать как твое самочувствие. И ты меня прости, что я решил сам позвонить… ну, чтоб ты не думала, что я навещаю раненых по протоколу… тогда вышло немного неловко, и я переживал из-за всего этого, правда… и… ты мне очень понравилась своей смелостью, открытостью… ну вот, просто захотел узнать… рад, что ты уже дома…

Елена: Спасибо, спасибо! Слава Богу. Завтра уже выйду на работу.

Цахи: Не рано ли?

Елена: Нет, я хорошо себя чувствую.

Цахи: Отлично. Как сын?

Елена: Он вчера вернулся в часть. … Спасибо, что ты так внимателен. Я тогда набросилась на тебя, прости, ради Бога, поверь, я не собиралась устраивать демонстрацию, я просто была вне себя от всего этого…

Цахи: Я все понимаю, не нужно извиняться.

Елена: Я была в таком нервном состоянии…, и потом, так иногда хочется высказаться, а возможности нет…

Цахи: А ты выскажись, выскажись. Мне это важно.

Елена: Правда?

Цахи: Конечно. Вот, пригласи как-нибудь на чашку кофе…

Елена: Шутите. Я-то с радостью. Но…

Цахи: А что ты сейчас делаешь?

Елена: Сейчас?! Ничего особенного…

Цахи: А выпить найдется?

Елена: Ну, как в каждом порядочном русском доме…

Цахи смеется.

Цахи: Тогда я заскочу через полчаса? Ненадолго.

Елена: Я… Это такая честь… А сколько будет человек?

Цахи: Нет-нет, это, так сказать, неофициальный визит. Ничего не надо. И насчет выпивки я пошутил. Я заскочу минут на десять-пятнадцать.

Сцена 9.

На экране во всю сцену кинохроника с речью Арафата: «На Иерусалим! На Иерусалим! На Иерусалим!»

В скромном кабинете — Арон (глава Службы национальной безопасности) и Разин (начальник Особого отдела).

Арон: Акробат работает слишком осторожно. Пора становиться агрессивней, я бы даже сказал: провокативней…

Разин: В каком смысле?

 Арон: Есть предположение, что покушение неизбежно. А раз неизбежно, то оно должно исходить из окружения Акробата, иначе мы его не сможем держать под контролем. Значит, вся его группа должна повернуть от всех этих театральных постановок к настоящему подполью. Нужно выявить самых активных, организовать их, направить. Понимаешь? Тогда в самый решающий момент мы опасность предотвратим. В самый решающий.

Разин: Направить и предотвратить? (И продолжает с оттенком неодобрения) Сложная игра…

 Арон: Ви мине рассказываете? Ты думаешь, я не понимаю? (Молчат.) Это очень тонкое дело. Но у нас нет выбора, просто нет. Если Нати, этот фашист придет к власти, не тебе объяснять что будет. Вообще, и с нами в частности. Так что… вперед, боец невидимого фронта. Акробата надо подстегнуть. Нам нужен фанатик, готовый на все. По ходу дела будем детализировать. И — рука на пульсе. Это сейчас главное направление.

Разин: А Сам… знает?

 Арон: А откуда все веет? Неужели ты думаешь, что я стал бы заниматься такой самодеятельностью? Нет, ты вообще, соображаешь?! Вопросик…

И еще один момент: дело это действительно интимное, так что в другие отделы, и вообще никуда это не должно просачиваться. Работа должна быть ювелирная, я на тебя рассчитываю. Ну-ну, нечего нос воротить. Давай выпьем, твой любимый вишневый (достает бутылку ирландского вишневого ликера)… Кстати, Джеймс меня заверил, что с заказом все будет в ажуре. Передай Дани. Худо-бедно — миллионов на пятьдесят… Но он сам с тобой переговорит. И день рождения не вздумай зажать, круглая дата, нельзя не отметить. Ну, всё, давай.

Сцена 10. Квартира профессора философии (ПФ). Живет один, шестидесяти лет. Потягивает коньяк и слушает 6-ю симфонию Малера. Звонок в дверь. Идет открывать. Входит Народоволец.

ПФ: Ну, здравствуй, товарищ Раскольников. Проходи. Садись. Хочешь кофе? Может, — выпить чего-нибудь?

Ами: От кофе не откажусь.

ПФ: Отлично. (Готовит кофе, подает и в ходе этого ведет беседу.) Прочитал я твой трактат о героизме. В ближайшее время меня в университете не будет, а ты сказал, что тебе очень важно знать мое мнение, поэтому я и предложил тебе зайти…

Ами: О большем я и мечтать не мог, и я… очень Вам благодарен за приглашение…

ПФ: Оставь реверансы… Я эту тему не давал, и мы ее не затрагивали, эту тему вообще мало кто затрагивает… Но, в общем, вышла любопытная работа, любопытная больше по интенции, чувствуется, что эта тема тебя глубоко волнует, и вообще, ты человек романтический, это не часто нынче встречается, прямо скажем: не в моде… Так что само обращение к теме меня порадовало. Пробудило, так сказать, европейскую ностальгию. Романтизм всегда мне казался осенью Нового времени, такой «реквием по Европе» (пауза). Ты, кстати, неплохо поработал с источниками: представил возникновение понятия героизма в греческой культуре, дал схему сравнения культур по их отношению к героизму, сравнил национальные типы героизма: римский, германский, японский. Ну и шахидов не забыл, да (пауза). И, конечно, глава о героизме в еврейской культуре (пауза). Я прочитал ее с особым интересом. Твоя мысль об арабо-израильском конфликте как о столкновении культур, героической и антигероической любопытна. Я порекомендую эту работу для университетского журнала. Впрочем, ее не напечатают. Чересчур темпераментна. Да и у многих моих коллег само слово «героизм» вызывает приступ ужаса и отвращения. Еще один аргумент к твоей теории (пауза). Но можно попробовать в каком-нибудь литературном журнале. Как тебе мой кофе?

Ами: В журналы я уже пробовал… А кофе ничего. Неплохой.

ПФ: Может, коньяк добавить? (Отрицательный жест Ами.) Как угодно. (Наливает себе.) Ты читал «Преступление и наказание»?

Ами: Проходили в школе.

ПФ: Помнишь тезис Раскольникова?

Ами: Да, сочинение писали, разоблачали «право героя на преступление».

ПФ: И ты тоже разоблачал?

Ами: Я написал, что Достоевский облегчил себе задачу, заставив своего героя совершить бессмысленное преступление, как бы из принципа личного своеволия, так что легко было опровергнуть этот принцип, не подкрепленный реальными общественными мотивами, которые всегда стоят за решительными действиями. Так что мне до сих пор непонятно, зачем нужно было для этой цели писать такой толстый и скучный роман.

ПФ (смеется): И как твою мысль оценили?

Ами: Недооценили.

ПФ смеется.

Ами: В результате Россия стала родиной террора, так что роман не так уж и повлиял. Не понимаю, почему наше юношество надо воспитывать на таком юродивом христианстве.

ПФ: Хм… У вас традиционная восточная семья?

Ами: В целом соблюдаем…

ПФ: Откуда родители?

Ами: Отец из Египта, а мать из Йемена.

ПФ: Да… Интересно, как далеко от корней и почвы уносит иногда семена идей …

Ами: Рабские натуры всегда пытались приписать герою «преступные наклонности», увязать героизм и преступление. Но преступление — функция себялюбия, а героизм всегда связан с самопожертвованием, это трагический вызов судьбе…

ПФ: Да-да, и по-твоему героизм еврейству глубоко чужд, потому что еврей, несмотря ни на что, не воспринимает существование как трагедию, и в отличие от самурая в ситуации «или-или» всегда выбирает жизнь… Тезис ясен, но… все это спорно.

Ами: Что именно «спорно»?

ПФ: Ну, вот ты веришь в избранность евреев, да?, но она обрекает нас на противостояние с другими народами, все время требует от нас чрезвычайные усилия, и в этом смысле мы, можно сказать, обречены на героизм. Сколько раз мы ввязывались в безнадежную борьбу с великими империями, сколько раз уничтожались и вставали из пепла? Другой спорный момент, я потому и вспомнил Достоевского: ты не кладешь своему героизму никаких моральных преград, ради целей борьбы ты готов попрать жизнь и свободу других, а это и есть преступление. Я могу понять твой стыд за низость вождей, но эту низость не устранить «решительными действиями».

Ами (запальчиво): А как иначе ее устранить? И если уж говорить о морали, то она — функция готовности к борьбе за свои цели. Ты станешь взвешивать решимость наших парней времен Войны за Независимость на весах «морали»? Я не думаю, что они были менее «моральны», чем нынешние профессора нашего университета, так озабоченные моральным обликом своих студентов! А избранность — да, обреченность на героизм, но согласного судьба ведет в ореоле славы, а строптивого тащит с позором, так, кажется, говорили древние римляне, а евреи, особенно в наше время, пытаются избежать своей героической судьбы, то есть не хотят быть евреями! Но волей-неволей приходится. Это и есть путь Катастрофы: жертвенности без героизма. Поэтому я и утверждаю: либо героизм, либо — идти как скот на бойню!

ПФ (тяжелый вздох): Оставь Катастрофу в покое. Все кому не лень… это уже становится неприличным… (Пауза) Мой отец чудом выжил, но не мог об этом ни говорить, ни писать. Русский поэт сказал: мысль изреченная есть ложь. Хотя… кто и как тогда узнает про ад? И кто поверит …

Ами: О боли можно и помолчать, но нельзя молчать о стыде. О стыде непротивления и жертвенной покорности!

ПФ (тонко усмехаясь): Понимаю твои эмоции, да я и не против героизма, но я против принуждения к героизму. И меня никак не прельщают ни германский, ни даже японский «героизм». Особенно в сопровождении всей этой патетики любви к смерти. «В ситуации или-или без колебания выбирай смерть» — твоя цитата из кодекса самурая… (Ами кивает головой.) А там еще сказано, что путь самурая, это «Путь смерти», и надо жить так «как будто ты уже мёртв». Но нам Господь заповедовал жить. Да, если хочешь: в ситуации или-или без колебания выбирай жизнь.

Ами: Но не ценой капитуляции!

ПФ (смеется): Конечно, конечно. Капитуляция — это плохо… Мы возвращаемся на тот же круг. Я бы только добавил, что в ситуации или-или не стоит пренебрегать расчетом…

Ами: Расчет нужен для достижения цели, а не для ее определения! С момента заключения мира с Египтом мы только отступаем и отступаем. И каждый раз малодушие оправдывается расчетом!

ПФ: М-да… Скажи мне, у тебя есть девушка?

Ами: Причем здесь…

ПФ: Ты как-то чересчур сосредоточился на любви к родине. А она всегда безответна… Ты когда-нибудь слушал Малера? Музыка — вот где воплотился гений Европы… (Касается рукой плеча Ами.) Вот послушай…

Ами: Простите, я спешу.

ПФ (Слегка пьян): Ну вот, а я собрался похвастаться своей библиотекой… Оставайся (Берет Ами за руку выше локтя)…

Ами (испуганно отпрянув): Нет-нет, я не могу, я спешу.

ПФ (широко разводя руки): Не смею задерживать.

Народоволец уходит, скрипичные вздохи Малера звучат громче.

Примечания: 

[1] В иврите нет обращения на «Вы»

[2] Религиозная школа, готовит «духовных» лиц

[3] Слова известной израильской песни

[4] Генерал, министр

(Продолжение следует)