И был еще тот несчастный заяц, которого я случайно легко убил, попав лыжной палкой в глаз, а потом тащил его домой, теряя лыжи, домой к маме, чтобы она помогла ему, бьющемуся и затихающему…
А уже назавтра, успокоенный и утешенный, ел жаркое из него, пахнущее аппетитно чесноком и перцем.
А потом, много позже упорно избегал в спарринге ударить по лицу партнера, под возмущенные понукающие крики тренера Адомайтиса — веди бой! Веди бой!

Убить

Олег Кац

Это происходит всю жизнь.

Когда-нибудь юный организм сталкивается со смертью и получает некое знание того, что она собой представляет…

Конечно же, это не просто мрак и бесчувствие. Это и момент перехода из яркого мира в эти самые мрак и бесчувствие. Причем такое, которому нет конца и у которого нет прошлого.

То есть если я только что об этом думал и умер, я уже ничего не думаю. Меня нет.

Я уже не полезу на дерево за грушей. Груши уже нет там, где я. И меня нет. И нет мамы.

(Сестра таинственным и пугающим шёпотом говорила мне в ухо — не вари козленка в молоке матери его. И я внутри себя видел большую зеленую кастрюлю, из которой торчала нога и голова белого соседского козленка. А на него смотрели я, сестра и коза Манька; изо рта ее свисал клок жеваного сена, глаза мутно слезились, а она все смотрела на кипящую кастрюлю… из кастрюли убегала пена и падала на плиту, шипя и воняя. А Манька иногда хрипло взмекивала, как будто подзывая детеныша.)

…Я открыл стеклянную крышку «секрета» под дощатым столиком в беседке и увидел на красиво выложенном цветными стеклышками от калейдоскопа дне здоровенного слизняка, отложившего там крупные прозрачные яйца-икру. Секрет был безнадежно испорчен, и в ярости я схватил кусок кирпича и ударил. Слизь брызнула мне в глаз. Это было так омерзительно… и показалось, что глаз запекло. Я заревел, уже понимая, что убил это ни в чем неповинное создание и буду непременно наказан… (кем?), побежал к крану и долго, всхлипывая, мыл глаза, оттирал руки и лицо.

И был еще тот несчастный заяц, которого я случайно легко убил, попав лыжной палкой в глаз, а потом тащил его домой, теряя лыжи, домой к маме, чтобы она помогла ему, бьющемуся и затихающему…

А уже назавтра, успокоенный и утешенный, ел жаркое из него, пахнущее аппетитно чесноком и перцем.

А потом, много позже упорно избегал в спарринге ударить по лицу партнера, под возмущенные понукающие крики тренера Адомайтиса: — Веди бой! Веди бой!

Я имитировал удары, останавливая перчатку в миллиметре от выпученного глаза, пока наконец не получил сдачу… и белая эмалированная тарелка над рингом поплыла в сторону, поворачиваясь. И услышал ворчливое — ну хоть удар держишь… ладно, брек.

Стрелялось мне хорошо. Помогал какой-то дефект в хрусталике, маленькое звездчатое врожденное помутнение помогало мне сконцентрировать зрение, и как только мишень, кружок прицела и эта невидимая точка в глазу совмещались, я плавно жал на курок и попадал в десятку на полпальца левее центра мишени. С высокой кучностью. Это был мой секрет.

Я никогда не рассматривал мишень как цель попадания и убийства. Это было просто азартное развлечение. Девяносто восемь из ста — запросто. В пневматическом тире гасил все свечки, и владельцы тиров не разрешали мне стрелять на приз. Каждый раз нужно было искать новый тир, чтобы выпендриться перед девочками.

А потом в глухой тайге я пальнул крупной дробью в рябчика, затаившегося на ветке лиственницы, он камнем рухнул в ягельник. Дробинка попала в глаз… но это не было убийством. Это была витаминная добавка.

Прошло лет сто. Пришла война. И меня не оставляла мысль, смогу ли я выстрелить… попасть… удержу ли боевое оружие. Я еще помнил, как на тренировке приходилось держать на весу тяжеленного Марголина.

Но Глок оказался вполне мне по руке. Что правой, что левой. Прицел был замечательный. Я видел, как появляются дырки в мишени. Старческая дальнозоркость помогала получить удовольствие. Главное было не дергать оружие. Кажется, инструктор остался доволен. Хотя… не все ли ему равно?

И вот я пришел домой и сфоткал мишень (убрав из поля зрения несколько первых дырок в «молоке», будем честными).

Я смотрел на эту мишень и представлял себе врага. Живое существо. Человека. Человека?

Вспомнил лекцию для молодого пополнения, прочитанную основателями нового полка. Человеком, уже прошедшим свою войну, победившим ПТСР.

«Перед тобой нет человека. Перед тобой нет живого существа. Перед тобой ОНО, зомби, пришедшее тебя сожрать».

Убить!