Брусчатка — мы ж Европа! — не асфальт,
здесь каждый камень рабскими руками
от диких снов освобожден. Базальт
опять заснул под властными веками,
тревожим траками и сапогами.
Мозаика древней стеклянных смальт.
Подлинны только развалины
Иосиф Гальперин
* * *
Под фонарём, где вспыхивали звёзды
безмозглых мошек, двигая огонь
от сада до гостиницы совхозной,
шло войско на таран и на обгон.
Сгорали в свете выходцы из ночи,
ни ночь не беспокоя, ни фонарь,
и до гостиницы, давно уж нерабочей,
не долетала искристая тварь.
Без помощи мохнатого фотона
крутились звёзды в чёрном колесе,
а мотыльки слетали обожжённо,
космический не видя Колизей.
Пародия, трагическое действо,
сгорающей галактики модель,
единых правил общее наследство,
путь леммингов и Млечная метель.
А ты куда? Из ночи в ночь обратно,
сжигая разницу с безмозглой мошкарой?..
Когда на солнце набухают пятна,
война восходит чёрною дырой.
* * *
Есть же одиночество со всеми,
у меня такое вот кино:
от своих сердечных сотрясений
ухожу по шпалам за окно.
Я иду как поезд по деревне,
разделяя мирных поселян
зоной паровозного манёвра,
дымом маневровым осиян.
Но куда ведёт меня железо,
что покажет пыльное стекло?
Я крутые кругаля наезжу,
чтобы пассажиров растрясло.
Все внутри: купившие билеты,
зайцы, воры и проводники,
как в шкафу — забытые скелеты,
страсти, чай, вонючие носки,
жадность путешествия, надежды,
разговоры чуждых языков —
быт распахнут, новый или прежний,
треугольный ключ для всех замков.
Расписанье сплыло, и нестрого
бьёт по стыкам запертый вагон…
Старая железная дорога,
всей деревней строили перрон.
* * *
Откройте, пожалуйста, я забытый поэт,
это не жизнь — за стёклами старого шкафа.
На пятой странице я дам вам ценный совет,
он ближе к концу дойдёт, как до жирафа.
Откройте скорее, прошу, пожары грядут,
возьмите при бегстве меня, могу пригодиться:
на третьей странице найдёте верный маршрут,
от пули защиту ищите на сотой странице.
По пыльным словам не судите, по ржавчине слёз,
смысла коснётесь — там остриё неизменно.
Чистит железо то, что я произнёс,
патину бронзы приберегите к размену.
Лопнет стекло и бумага сгорит, трепеща,
кто-то же должен согреть вас в изгнанье?
Я не тяжёлый, запомнить легко и сейчас
и пронести матрицу языкознанья.
Севт III
Здесь, в долине фракийских царей,
виноградники ищут корнями
неопознанный мавзолей —
Геродотово напоминанье,
а в разрытом кургане — посев
нескончаемых зёрен античных.
Морщит лоб тёмно-бронзовый Севт
и во лбу читается личность:
на своём фракийском коне
он фалангу громит Лисимаха
и становится главным в стране,
Геродотовой по размаху.
Мощью Фракии был поражён
описатель краёв Ойкумены,
но советовал крепкий трон
незадачливым аборигенам.
Вот, сбылось — победителен Севт,
он Севтополь возводит, столицу…
Краток мудрости тихий свет,
даже в крепости не продлится,
по наследникам и племенам
царь рассыпал башню державы,
и Севтополь сплыл по волнам
новодельных историй корявых.
Геродот всех империй не знал,
описал только Дария гибель,
Александра и Рима развал,
как и Севта провал не предвидел.
Так осталась одна голова
в тщетных муках пропавшего слова,
и вина фракийский подвал
восхищения полон немого.
Даже самый великий солдат
без реляции будет бездарен…
Впрочем, рукописи горят.
У Сократа спроси на базаре.
Диалог у зеркала
— Подлинны только развалины,
целое — новодел,
временем не поправленный,
выстоять не успел.
— Чистые — только мечтания,
истина — первотолчок,
замысел нераскаянный,
упрямый белый бычок.
— По кругу — это не вечно,
копыта сотрутся в пыль,
скалится череп овечий
на склоне, как грубая быль.
— Знает достоинство камень,
цену породе пустой —
за склон зацепился руками,
жилкою золотой.
— В зеркале взгляд не резкий —
двойных расстояний след…
— Дрожит, как на подвеске,
хрустальный нездешний свет.
Баллада о главной площади
Брусчатка — мы ж Европа! — не асфальт,
здесь каждый камень рабскими руками
от диких снов освобожден. Базальт
опять заснул под властными веками,
тревожим траками и сапогами.
Мозаика древней стеклянных смальт.
Шлифовка дикости истории близка.
Под каждым камнем прячется убийство
безвольною подложкой из песка.
В деньгах нуждались стройки-кровопийцы,
крестьянской кровью пахнет черепица,
шли на разбой наёмные войска.
А держат площадь храмы и дворцы,
порядок трепета и наказаний.
Вот этот храм — на взятие Казани.
К нему напротив привели торцы
имперской рифмы кружевные зданья —
собор готический и церковь отрицанья
себе в острастку возвели купцы.
Да кто же наперёд об этом знал,
что в доме гильдии бельгийских пивоваров
на грант буржуйский пишет «Капитал»
курчавый выкрест мировых пожаров
и пишет не для роста авуаров,
а чтоб создать Интернационал.
Хотя и сотрясатель пирамид
вперед не знал, и в этом горе Маркса,
что мавзолей подобьем их стоит,
и место Лобное — его триумфа арка,
что ждёт толпа от идола подарка,
и вновь свободу ненависть затмит.
А крепость, Кремль иль герцогский дворец —
какая разница насилью над рабами,
ведь главное-то — площадь между нами,
куда нас гонят, как пастух овец,
лень рассуждений и желаний пламя,
и мы стираем камни под ногами.
Экскурсия — билет в один конец.
Красивый храм — тюрьма для слова «знать»…
Да в общем-то и знать в тюрьме навеки
в своих палатах, крепостях, стенах
и саркофагах в подземельной клети.
Как многое греховно в человеке,
он, в частности, не хочет умирать…
Москва-Брюссель
Хорошие стихи.
Замечательные стихи. Спасибо!
Очень сильно! Спасибо!
Мне остаётся скромно приспединиться к замечательным словам Виталия Челышева.
От себя лишь добавлю:
форма существования материи, как следует из диалектики — это пространство и время. Материя, как следует из диалектики, бесконечна в пространстве и бесконечна во времени.
Форма существования Иосифа Гальперина — это творчество. Творчество Иосифа Гальперина есть МАТЕРИЯ.
Спасибо, все правильно. Кроме того, что Севтополь (его развалины) затопило искусственное коммунистическое море…
Образная система Гальперина меня всегда удивляла. Он один не похож на себя другого, но при этом (для меня?) узнаваем. Иногда для образа достаточно слова, иногда строки или строфы, иногда целого стихотворения. Вот начало, которое (если бы не последняя строка) не предвещает ни коллекцию не только мошек, но и людских судеб, но и галактик…
***Под фонарём, где вспыхивали звёзды
безмозглых мошек, двигая огонь
от сада до гостиницы совхозной,
шло войско на таран и на обгон.***
И если в Космосе действуют иные законы (гравитация чёрных дыр или отдельных звёзд, или галактик), вроде бы понятных нам со стороны, то у мошек, как и у людей, — инстинкт гибельного полёта на свет (или на то, что кажется светом, или из тьмы). И тем, и другим это зачем-то нужно. И те, и другие подчиняются непознанным ещё законам, внешне почти неотличимым от стремления галактик подчиниться (сопротивляясь) тяге звездососов чёрных дыр, в одной из которых и мы вроде бы давно пребываем. Законы Вселенной или волевое усилие, или то и другое вместе?
И тут вдруг — Севт III, создающий с нуля свой Севтополь, свою столицу, своего фракийского государства, словно вызов могущественным соседям. Севтополь повторил участь Карфагена (впрочем, об этом позаботилась якобы природа, его затопило). Ну, да, археологи копают. И много чего находят. Но важнее найденных там драгоценностей бронзовая голова Севта III. «И во лбу читается личность», — пишет Иосиф. Я бы сказал, что и в глазах. Это тот уровень безумной целеустремлённости, который выше мудрости, ибо приводит к великому результату, даже если результат этот сгорает, как крылья мошек в свете фонаря, или тонет, как Севтополь в дни великого локального потопа…
И в «Диалоге у зеркала» вдруг возникает словно невысказанное продолжение предыдущего, но с неожиданной формулой автографа из прошлой жизни: «Подлинны только развалины,
целое — новодел»…
А дальше — в «Балладе о главной площади» вновь история перемежается с величием прекрасных душевных тюрем — дворцов, храмов, брусчастки, рифмовкой древних пирамид и мини-пирамиды — мавзолея. Кровь, труд, величие, красота и рабство — всё одновременно. И, поскольку не развалины (хоть и новодел, который там тоже есть), то мысли толкутся, тесня друг друга. И в каменных, бронзовых, золотых, медных следах написанных в прошлом и живущим в настоящем, читается та же драма людей, которые не хотят умирать, в чём считают себя греховными. И «через не могу» вкладывают все силы в автографы на планете, которая их об этом не просила. Или просила? Ведь и в надписи на неприступной скале «Здесь был Вася» есть многое из тех же помыслов-петроглифов, оставленных на скалах совсем уж древними (по нашим меркам древними) людьми.