Девчонок собрали. Ликёром-конфетами угостили. Задачу поставили. На вопросы ответили. Те почесались, припомнив, что и раньше во дни Серёгиной трезвости с ним пытались заигрывать, но получалось как-то не очень.
ПЬЯНАЯ НАША НАДЕЖДА В КОНТЕКСТЕ БЕЗУМИЯ
Серёга Лукьянов, в аккурат в конце весны, перед важными стартами, чего отродясь с ним не случалось, вспомнив, как дед и отец лечились от безденежья и безнадёжья, запил и шлялся везде невменяемо, ругаясь матом, в чём в трезвом виде не был замечен. Но это бы ничего. С кем не случается. С кем не бывает.
Но он еще и орал. Вначале, что ему жизнь поломали: где и с кем ему прыгать? — безадресно, в окружающую атмосферу. Но потом к ужасу атмосферы стал громко и внятно, как-то пьяно, но очень уж трезво называть фамилию, имя и отчество, а также непреходяще текущую должность того, кто ему, Серёге Лукьянову и братанам его по молодёжке жизнь навсегда испортил, паскуда.
Всегда Серёгу любили. Теперь Серёгу ещё и жалели. Все Серёгу хотели спасти.
От кого? От себя самого. Ныне такие времена наступили, что не только олимпийскую надежду, кота в мешке, но хоть много раз краткого за такие слова заметут и не поломанные кости на хрен ему поломают.
От пьяного ора Серёги все оглохли и онемели: спортсмены, тренеры, обслуга и даже начальство, которое должно было немедленно безжалостно реагировать. Застыли все и оно, то есть начальство. Во-первых, потому как такое орущий Серёга — их недоработка, их прямая вина. Во-вторых, потому, куда Серёга, в ближайшем будущем вряд ли другой кто допрыгнет. В-третьих, жалко — и баста, все то же самое думают, но орёт только он.
День Серёга орёт, второй, третий — собрался совет старейшин: два двухразовых, один даже трёхразовый. Олимпийские чемпионы. А вы что подумали? На этой базе всё по-взрослому, а как иначе? Думали, гадали, может, в отключку его напоить, так, чтобы не только прыгать не мог, но и ходить. Отвезти на дачу к трёхразовому и там от чужих глаз припрятать в надежде, что парень очухается и можно будет его потиху на базу вернуть, мол, от травмы лечился разными народными мазями, чистым воздухом и молитвами святых отцов: вблизи монастырь.
Сказано — сделано. Вначале двухразовые лично пытались его напоить. Пил — но орал. Потом трёхразовый подключился: продолжал пить и орать. В сухом остатке: нелегко трезвенника напоить до отключки. Может, олимпийские чемпионы спортивную форму подрастеряли? Годы, лишний вес, сноровка не та.
Снова сидели, пили, галдели, трёх одноразовых в качестве экспертов на совет привлекли. В этот раз чуть до драки дискуссия не дошла. Хай на базе был ещё тот. Думали пожар — даже вызвали, те приехали, акт составили и отвалили. А диспут трезвые серебряные медалисты бросились разнимать. После чего порешили: самых классных девчонок на это дело пожертвовать. Пусть его всячески соблазняют, завлекают и прочее. Пусть даже пьёт, хрен с ним, даже орёт, но — про другое, а имя, фамилию, отчество, должность в его, и не только, спортсменской жизни поломанной виноватого надолго, лучше навсегда позабудет.
Девчонок собрали. Ликёром-конфетами угостили. Задачу поставили. На вопросы ответили. Те почесались, припомнив, что и раньше во дни Серёгиной трезвости с ним пытались заигрывать, но получалось как-то не очень. То ли где-то там в Раздолбайске, что над рекой Верхнежлобинской незатопленно возвышается, у него однолюбно Марья-царевна с первого класса зазноба осталась, то ли, вообще, страшно подумать…
Но — сомнения в сторону: решение ареопага для надежд олимпийских закон, девчонки и приступили. Оказалось, зазнобы нигде никакой, тем более — страшно подумать, просто режим — uber alles, всё на свете, в том числе это на алтарь победы, а как же иначе? А что теперь? Когда победу украли, какой на хрен режим?
Девчонки были довольны: два метра, плечи — во, мастером не только в прыжках оказался, от перегара что-то жевал, так что и целоваться с ним очень кайфово.
Но что девкам в кайф, старейшинам не во спасение. Девки девками, а как пил Серёга, так пьёт, как пьёт, так и орёт, между делом, кстати, иногда часок-другой нетрезво и с ором попрыгает, да так, что, глядючи на технику и результаты, челюсти у многоразовых, одноразовых, серебряных, тем более бронзовых отваливаются автоматически.
Слухи об орущей непотребное олимпийской надежде за пределы базы вырвались далеко, не только журналюги проведали, но и те, от которых более всего Серёгу скрывали. Шило в мешке не утаишь, двухметровую надежду — тем более.
Спортсменское начальство, то, что над базой: вы что охренели? Сколько вы разовые считать не будем, когда в классе арифметику проходили, мы бегали-прыгали, на девчонок не оборачиваясь, так что — на всё про всё вам три дня, пока отмазали, дальше и за нас взяться грозили. Будет всем нам большой абзац, скопом и лично, по одиночке. Помните?
Не для меня придёт весна,
Не для меня Дон разольётся,
И сердце девичье забьётся
С восторгом чувств не для меня
Так-то, господа, казаки!
Кто виноват? Ясно всем. Король был не голым, если бы так, можно одеть. Король оказался дурак дураком, а это не исправляется и, как известно, не лечится. Но кому от этого легче, если открытый рот — состав преступления?
На третий раз собрались всем миром. И разовые, и серебряные, и рядовые, и просто бегуны-прыгуны, и обслуга, и прочие насквозь, совсем рядовые. Вопрос, понятно, ребром. Не до диспутов, не до дискуссий. Время такое, что базу в лагерь — очень даже легко: проволокой обнесут, вышки поставят, собак и вохру науськают — и соревнуйся. Кричали, молчали, спорили, говорили, всё без толку, всё не по-взрослому, всё не серьёзно.
Тут Иван-дурак, с печи вчера слезший, и заявился, сказавши, что всё, что делали и говорили-судачили, на постном масле, что подсолнечном, что кукурузном или даже оливковом, полная, братаны, херня. Серёга тот ещё гусь, его ни в пруд не заманишь, а даже словив, не ощиплешь. И брать его надо не бабами, самыми что ни есть раскрасавицами шамаханскими, а тем, что доступно Серёгиному пониманию, данному ему в мышечных ощущениях. Для этого: а. отобрать у него телефон, спи…, то есть стырить, и дело с концом, и прочей иной связи с внешним миром лишить, что при его постоянной нетрезвости и не слишком большом интересе совершенно не трудно; б. девиц за ненадобностью отменить, пусть себе пьёт, но — режим, о чём напоминать всей базой ему, всем шоблом благородным спортсменским день и ночь, постоянно; в. это главное, всем всегда постоянно день-деньской и ночью, если случится, напоминать, что тот, кого Серёга так безрассудно поносит, не кто иной, как отец родной, светоч, надежда не только олимпийская, но и вообще и совершенно глобально, отныне и присно Олимпийские игры его стараниями для Серёги и братанов навеки открыты; для чего — это следующий уровень воздействия на Серёгу — в ближайшие дни будут проведены отборочные соревнования, на которые только не орущие допускаются, за чем будут следить уполномоченные тем самым отцом два трёхразовых и один двухразовый при содействии прочих не названных, тайно следящих.
К тому же фейкнуть хорошо ненароком: дикий шейх объявился, с жиру бесится — не только футболёров, мать их — прыгунов ищет за деньги совершенно бесстыжие, желает весь мир перепрыгнуть, такие дела.
Фейк, конечно, дело не новое, хотя слово ещё кое-кому известно не очень, особенно двухметровым: пока до головного мозга, по спинному взбираясь, оно доползёт, сами понимаете, в реке Верхнежлобинской, над которой город Раздолбайск возвышается угрюмо и злобно, много разноцветно отравленной воды утечёт.
Порешили — и так убедительно зафейковали, так дружно, так слаженно голого короля-идиота одели и на великие дела надоумили, что Серёга проникся. Да и как не проникнуться, если на разбег, толчок, головой и попой вверх и вперёд вся жизнь молодая, полная режима, положена.
Проникся Серёга. В первобытную простоту впав, проникся. Видно, очень хотелось бедолаге, от отчаяния заоравшему, этим проникнуться.
Пьёт и прыгает. Прыгает, пьёт.
Но не орёт. Молчит.
Надежда наша ты олимпийская.
Пьяная наша надежда!
