Дмитрий Раскин: Регина на родительском собрании

Родители эти видят друг друга последний раз в жизни, в общем-то. Но им неудобно друг перед другом — а вдруг, о ужас! кто-то подумает, что нет у них двадцати тысяч.

Дмитрий Раскин

РЕГИНА НА РОДИТЕЛЬСКОМ СОБРАНИИ

рассказ

— Слово предоставляется Регине Петровне, как председателю нашего родительского комитета, — провозгласила Альбина Викторовна, классная руководительница одиннадцатого «б». — Ну, это уже ваши дела. Ваша инициатива. — Зачастила: — Меня здесь вообще уже нет. Всё, я ушла. До свидания. — Если бы у нее был хвостик, она б сейчас им вильнула.

— До свидания, Альбина Викторовна! До свидания! — ответило несколько вечно поддакивающих мамаш.

— Ну что, дорогие мои, — Регина начинает еще до того, как Альбина Викторовна дошла до двери, — выпускной уже скоро. Это событие. Раз в жизни бывает. Что еще можно рядом поставить? Только свадьбу. Но свадьба, как многие из вас уже знают, может быть и не единожды. А вот выпускной! Надо, чтобы нашим детям запомнилось, чтобы на всю жизнь.

— Сколько? — читалось на лицах родителей.

— Двадцать тысяч, — поняла этот их немой вопрос Регина. — Мы же арендуем не абы что, а «ХэппиКайф». Лучший ночной клуб города, между прочим. Место более чем статусное. Там два банкетных зала, большой и малый. В холле аквариум. Наши дети достойны лучшего. Ведь так?

— Так! — поддержали ее.

— Столько счастья за такие деньги. Адекватная ж цена. Нам просто повезло, дорогие мои, — это Регина взывает к тем, кто лишь подчинился, и только. Она же хочет, чтобы они прониклись и осознали. Принуждает их к счастью. «Напирает пышным бюстом», — кто-то из родителей в свое время так обозначил эту ее методику убеждения.

— Культурная программа от самого Антохи Кожаного, — Регина говорит так, будто все здесь знают (не могут не знать), кто такой этот Антоха Кожаный, и известие о его участии должно наполнять сердца родителей несказанной радостью. — Вечно поддакивающие мамаши тут же обрадовались. — К тому же будет еще и фокусник, и танец живота, шансон и еще кое-что разное-всякое. Меню, вы вообще закачаетесь, сплошной эксклюзив, дорогие мои. Короче, поднимите руки, кто участвует.

Родители эти видят друг друга последний раз в жизни, в общем-то. Но им неудобно друг перед другом — а вдруг, о ужас! кто-то подумает, что нет у них двадцати тысяч. И все поднимают руки. И мама Люси Куликовой, библиотекарь (папа Люси преподаватель техникума), тоже поднимает… ну да, со сжатыми желваками и злым лицом.

— Всё строго добровольно, разумеется, — пояснила Регина, — Альбина Викторовна так и сказала. И даже более того — она на этом настаивает.

Не подняли только папа Саши Левина и папа Паши Аляева. Но вечно поддакивающие мамаши так на Аляева глянули, так на него цыкнули, что он, современный такой, весь из себя хипстерский, руку тут же поднял и опустить боялся. «Вечный страх «нашего человека» остаться в меньшинстве», — резонерствует папа Саши Левина. Почти что вслух получилось у него.

— Ну а вы-то что?! — театральный, преисполненный надрывного драматизма жест Регины в сторону Левина.

— Не хотим, — пожал плечами (демонстративно пожал) Левин.

— Я не понимаю, — она взывает к совести Левина, — Как так можно, взять и лишить ребенка радости?!

 — Он вообще-то с грустью прощается со школой, — попытался съязвить Левин.

— Испортить детство! Лишить главного! — заводит себя, задыхается Регина. — Да он же вам никогда не простит!

В этом ее пафосе подразумевалось: «На одре вам припомнит. Последний стакан не подаст».

На Левина зашумели не только вечно поддакивающие мамаши, но и те, кто поднимал руку скрепя сердце, из конформизма и не совсем им самим понятного чувства стыда.

— Если у вас проблемы с деньгами, возьмите кредит, — выкрикнул кто-то из родителей.

— Представьте себе, Саша и сам не хочет, — ответил Левин Регине (опять-таки с демонстративной невозмутимостью).

— Я сама поговорю с мальчиком, — Регина сказала тоном опытного полицейского, чей долг выяснить, не было ли в семье насилия или же сексуального домогательства.

— Бесполезно, — говорит Левин, — даже если б я был и «за», Саша все равно не пошел бы.

— Какая манипуляция! — возмутилась мама Арины Черешковой, психолог. — Какие проекции!

— Знаете, я как-то вот не хочу «поговорить об этом», — улыбнулся ей Левин.

— Если вы не пойдете, — Регина говорит не столько Левину, собранию, — значит, придется разложить невнесенную вами сумму на весь класс!

 Всеобщее возмущение.

— То есть?! — поразился Левин. — Здесь что, уже принцип круговой поруки? Подать раскладывается на всех?

— У нас два выпускных класса, по тридцать человек. Надо собрать миллион двести. Если меньше, придется увеличивать размер взноса с носа. Вот такая у нас арифметика, вот такие у нас «дважды два».

— Но позвольте, — начал Левин.

— А подарок Альбине Викторовне! А завучу! — не позволила ему Регина. Она не просто уличает сейчас Левина — тычет его носом в эти неумолимые факты. — К тому же, могут же быть еще и непредвиденные расходы. Прокат лимузина, например. — Регина взрывается: — И только вы один у нас такой! Вы что, уважаемый, серьезно считаете, что кто-то должен платить за вас?!

 Следуют реплики родителей «про совесть», точнее, об ее отсутствии у некоторых. (А ведь в начале хотели было возмутиться самим принципом взымания недостающей суммы с них.)

— Но почему же? — сбит толку Левин.

— Неужели не понимаете?! Мы приглашаем директора. А директор придет не один! Он придет со своими гостями! — начинает блажить Регина. — И если денег не хватит!

— Погодите-погодите, — говорит Левин. — Предположим, вы пригласили меня к себе домой или на дачу, а я вдруг приду со своими родственниками, сослуживцами и соседями по лестничной клетке… А кто, если не секрет, эти замечательные «гости директора», что соблаговолили украсить собой наш праздник, сесть в малом банкетном зале, разделить с нами наш коньяк?

— Вы что, не знаете, где живете! — перебивает Регина.

— Да знаю я, знаю. И потому…

— Вот когда будете жить там, где вы давно уже жить хотите — там и устанавливайте свои порядки, а у нас так, понятно?! У нас задушевно и… — Регина подбирает слово.

Собрание поддержало Регину: «Да-да, у нас всё по-нашему».

Левин после намека Регины перестал быть невозмутимым и вальяжным, сжался.

— Вам, Левин, этого не понять, — моральное торжество Регины. — Тут наши устои и корни, тут у нас широта души.

— Открытость наша, — подхватывает мама Люси Куликовой, библиотекарь, — Сам строй нашей жизни. — И Левину даже по-доброму как-то: — Этого со стороны не понять, это лишь «изнутри».

Родители поддержали Регину в этой ее защите «корней», «уклада и строя». Да, конечно, жизнь наша, довольно-таки хреноватая, кто спорит! Но они же сейчас защищают что-то такое свое нутряное, какие-то свои основания, пусть и не осознают сами. Вкусовое свое защищают, и тут неважно уже, стержневое здесь или пустяшное. Тут уже просто не может быть ничего пустяшного.

Регина собранию:

 — Что же, дорогие мои, хорошие, где двадцать тысяч, там и двадцать одна. Все равно же на платье для выпускного тысяч сорок потратите как минимум (кстати о платье, избегаем желтого и синего, все помнят?), плюс расходы на парикмахера, плюс на визажиста.

Да, да поддержали ее, как же без визажиста.

— Но почему же по тысяче? — удивилась мама Люси Куликовой. — Нас же в классе не двадцать — тридцать.

— Так должна же быть хоть какая-то подушка безопасности, — возмутилась Регина. — А вдруг завтра в классе у кого-то, прости господи, дедушка ль, бабушка, папа ль, мама умрет до того, как семья сдаст на выпускной! — и назидательно: — В жизни всякое бывает.

— Не стоит заниматься мелочной экономией, когда речь идет о наших детях, — с удовольствием высказала Куликовой одна из вечно поддакивающих мамаш. — Какой пример подаете своей девочке!

— Если выпускной будет после похорон, ребенку вполне можно идти в «ХеппиКайф» со всеми, — успокаивает Регину другая из вечно поддакивающих мамаш. — Жизнь же продолжается.

— А мне, между прочим, каждый рубль тяжело дается! — мама Кати Епифановой выговаривает Левину как человеку, забравшему у нее тысячу.

— Так вы попросите смету, — посоветовал ей Левин (сказал так, чтобы слышали все), — подробную, с обоснованием. Я этого не делаю только лишь потому, что мы не участвуем.

— Я же для всех вас стараюсь! — взрывается Регина. — Делаешь, делаешь добро, а тебе же еще и в душу наплюют, ноги об тебя вытрут, — в ее глазах заблестели слезы. — Ну как всегда! Для самой себя мне ничего не надо.

Левин в этом и не сомневался. Только считал, что так даже хуже.

Все зашикали на Левина и принялись утешать Регину.

— Я давно уже потеряла веру в людей, — всхлипнула Регина.

Ей сказали, что в людей верить надо. Не все же такие, как некоторые (как Левин). На Левина всегда плохо действовали женские слезы, даже тогда, когда он знал им цену. Но пока он думал, чтобы такое сказать примиряющее, Регина всхлипнула еще раз:

— Пусть наши дети будут счастливее нас, — ей явно понравилось, что ее утешают.

— Вы так уверены, что детям не будет счастья без кабака с Антохой Кожаным или как там его? — выдал Левин.

Все возмутились. Он опять-таки покушается на их вкус. А вкус это святое.

— А в некоторых странах дети сами отказываются от пафосных выпускных, с тем, чтобы родители передали сэкономленные деньги на благотворительность, — Левин опять стал вальяжен, даже нарочито вальяжен. Это он борется со своими комплексами. — У них там тренд сейчас такой.

Родители смотрят на него, не могут понять: он дурак или провокатор.

— А мы вам не англичане какие-нибудь. И Запад нам не указ, — взвилась Регина. — Они же все бездуховные. Вы что, телевизор не смотрите? У них там вообще родитель-1 и родитель-2. Вы этого хотите?!

— Я вообще-то хочу уйти, — поднимается Левин.

— Мы сумеем защитить наших детей. Сохраним детство, — это Регина уже ему в спину. — Не позволим скомкать радость последнего звонка и счастье выпускного бала. — Родителям:

— С вас еще по четыре тысячи пятьсот на фотоальбом, ленточки и шарики.

Мама Арины Черешковой:

— Можно вопрос?

— Вы, как психолог спрашиваете? — Регина знает, надо проявлять внимание к родителям учеников, подчеркивать свое уважение и прочее.

— Да, как психолог. Там красная рыба будет?