Михаэль Верник: Касания

Вспоминаю, что ещё год назад случилось сопровождать её в поликлинику на рентген, и на вопрос: «А вы знаете куда мы поедем?» — ответила, глядя в лицо доверчивыми голубыми глазами: «Конечно. В новую полтавскую политическую драмбольницу.» В одной фразе, выстроенной поражённым альцгеймером мозгом, вся жизнь.

Михаэль Верник

КАСАНИЯ

Ночное дежурство. Тусклый свет ночников вдоль коридора. Палаты оглашаются знакомыми мне звуками: храпом, кашлем, стонами, всхлипываниями. И вдруг тихое украинское: «Матинко, мамо милая, поможитэ».

Утром глянул на земляка. Благообразный религиозный старик-еврей: с соседями по палате разговаривает на иврите, с семьёй на идише, русского не понимает. Интересно, знает ли он, что во сне стонет по-украински?

* * *

К сестринскому посту зовут: «Миша, переведи!» Перед стойкой растерянная старушка. «Могу быть вам полезен, женщина?» — «Сынок, а ты по украйинськи розумиешь?» И я выпаливаю — «Кен, йес, ё»* И она, и я в недоумении: забыл как по-украински «да».

Старая женщина привязывается ко мне, как к спасательному средству — я один даю ей возможность общаться на понятном ей языке. Каждое дежурство она оказывается рядом и спешит выговориться:

— А ты звидки, сынок?

— З Днипропетровську, титонька.

— Ой, а мий сын там в армии служив. Так я до нього на прысягу не пойихала. Побоялась. Вид нашого Прыкарпаття дуже далэко.

Вот так — побоялась из Прикарпатья в Днепропетровск, а волею судеб оказалась в Израиле. Неисповедимы пути Господни.

* Кен, йес, ё — «да» на иврите, английском и идише. На украинском «да» — «так». Но вполне приемлемо и «да».

* * *

У неё нет ног. Но есть он. Она просыпается с улыбкой, разговаривает с улыбкой, жалуется на боль с улыбкой. Он ухаживает за ней с суровой отрешённостью. Ни одна сестра не дотрагивается, кроме как поставить укол или сменить капельницу. Всё сам. И большинство улыбок достаётся ему. А в свободные минуты он сидит с ней рядом и гладит её руку с синеющим на предплечье лагерным номером.

На перекуре (тогда ещё можно было курить на лестнице между больничными этажами) я неумело сочувствую ему:

— Тяжело тебе с ней.

— Мне с ней хорошо, — и в порядке вежливости, — а ты откуда?

— Из Днепропетровска.

— А-а, был я там в сорок втором.

— Что, там с ней и познакомился?

— Нет, с ней позже. В сорок пятом. В Трансильвании.

— А в сорок втором, в Днепропетровске как цел остался? Там же были немцы!

— Ну да, немцы. И венгры. Я был капралом в венгерской дивизии.

Молчим. Курим.

* * *

На тумбочке у койки фото: молодой офицер — в петлицах по три «шпалы», на груди два Красных Знамени и гвардейский значок. Конец сорок второго или начало сорок третьего года — не раньше и не позже. А может, и не было у него никакого «позже». Койка пуста, постоялицы в холле, в отделении престарелых ужин. «Чьё фото?», — спрашиваю. «Наверно, Анин муж, той, что в кресле и с кислородным аппаратом», — отвечает медсестра. Ну и хорошо, «никто не забыт, ничто не забыто». Ты, солдатик, постой, а я пойду с Аней познакомлюсь.

Знакомства не получается. Та, что в кресле, уже не говорит. Только дышит и проглатывает кашу, поднесённую нянечкой. Вспоминаю, что ещё год назад случилось сопровождать её в поликлинику на рентген, и на вопрос: «А вы знаете куда мы поедем?» — ответила, глядя в лицо доверчивыми голубыми глазами: «Конечно. В новую полтавскую политическую драмбольницу.» В одной фразе, выстроенной поражённым альцгеймером мозгом, вся жизнь.

Моцион окончен — старушек возвращают в койки. На анину, ту, что рядом с фото, кладут другую, но похожую постоялицу, а Аню укладывают в палате рядом с сестринским постом. Так надо. А как же ты, солдатик? Чей ты? Впрямь ли ты Анин муж? Уже никто не ответит. Все они твои вдовы и сон каждой из них ты преданно хранишь, стоя на тумбочке.

Спасибо тебе, вечный дневальный, неизвестный, но родной всем солдат.

* * *

Две девчонки одевают бабушку, готовят её к прогулке. Тело бабушки в кресле-каталке вверяет себя в руки пигалиц, а душа уже далеко. Старушка, даже если ощущает присутствие дорогих существ, не в состоянии проявить своё удовольствие. Но девчушек, кажется, это не смущает. Бабушка, она и есть бабушка. Они весело щебечут, делясь с бабулей последними новостями, суетятся, снаряжая это тельце на свежий воздух. У одной наколота бабочка на округлом плече, а у другой — экзотический цветок на пояснице. Bремя от времени получается, что бабочка зависает над цветком. Обувают: одна приседает, другая наклоняется, и вот — картинка из тропиков. И сладкий аромат духов довершает этот пейзаж. Девушки осторожно поворачивают старческую руку, продевая в рукав кофты… О! А у бабушки тоже тату! Номер. На внутренней стороне правого предплечья.

15 июля 2008 года