Павел Товбин: Блаженны терпеливые

Когда он вернулся, он не нашел своей семьи. Земля, оскорбленная алчностью людей, перестала рожать. Почти весь его надел перешел в руки сирийских ростовщиков, которые понастроили доходных домов там, где росли оливковые деревья, и никто не смог ему ответить, в какую сторону и по какой дороге ушли когда-то его жена и сын.

Павел Товбин

БЛАЖЕННЫ ТЕРПЕЛИВЫЕ

Неподалеку от остановки автобусов напротив входа в Ватикан, где всегда много туристов и очереди занимают с ночи, в маленьком переулке сидит на плоском куске красного мрамора, подложив под себя истрепанную солдатскую шинель с пустыми петлицами, мужчина с усталым лицом. Маленькие глаза провалились в глубокие глазницы. В редкой щетине прячется косой шрам, пересекающий щеку и подбородок. Он поджимает под себя ноги в сандалиях на толстой подошве, с длинными ремешками, обвязанными под коленями.

Справа от него сидит кот с тоскливыми глазами, постукивает кончиком хвоста о грязный тротуар, где валяются пустые пачки сигарет и жевательной резинки. Рядом с мужчиной бутылка воды и бумажная тарелка с остатками рыбьего хребта для кота. Я спрашиваю, давно ли он сидит. В ответ он молчит.

Когда-то он ходил с Цезарем воевать Галлию, а потом, получив за службу кусок земли, построил дом, стал выращивать оливки, и родил сына. Но, когда его десятый легион двинулся на Иудею, он оставил сына и жену, легкобедрую сабинянку.

Залив кровью Иерусалим, он потом долго странствовал по просторам империи от жаркого Египта с его обильными житницами до побережья в стране басков, что находится в горах и нависает над океаном. Легионер поднимался высоко в горы с пастухами, где воздух всегда прозрачен, а вечность дремлет меж вершинами, переплывал бурные реки долины Евфрата и спускался в оловянные рудники Британии. Он пил изысканные вина Галлии, пробовал светлое масло в Северной Африке. В каждой провинции у легионера были жены и рожденные от него дети, хотя он не любил долго жить на одном месте. Но однажды он поднялся на гору Хермон, на вершине которой не тает снег, глянул вниз — там в долинах еще плавал предрассветный розоватый туман, и впервые подумал о старости. Тогда он растер оливковым маслом узлы вен на ногах и двинулся в сторону Рима, где была его земля, и терпеливо ждали его возвращения жена с сыном.

Когда он вернулся, он не нашел своей семьи. Земля, оскорбленная алчностью людей, перестала рожать. Почти весь его надел перешел в руки сирийских ростовщиков, которые понастроили доходных домов там, где росли оливковые деревья, и никто не смог ему ответить, в какую сторону и по какой дороге ушли когда-то его жена и сын.

Легионер поселился на оставшемся клочке своей земли в переулке против Ватикана, которого тогда еще не было. В дождь и летнюю жару он прячется под навес из желтой парусины, подвешенной на ржавых металлических прутьях. В переулок вниз ведет узкая крутая лестница. Посредине спуска стоит небольшой дом, выкрашенный ярко-зеленым цветом. Это местный бар, откуда каждые два часа выходит мальчик в длинном переднике, который хлопает его по коленям, когда он взбирается наверх со стаканом дешевого красного вина на подносе. Легионер, сидящий на камне, не поворачивая головы, берет стакан, медленно выпивает, вздыхает. За сотни лет ожидания он забыл лица жены и сына, лишь помнит, что она замечательно смеялась, звонко, радостно так, что отступали все мирские горести и, казалось, что всегда на земле будет весна.

Я вижу две или три седые пряди волос, которые гоняет по его черепу южный ветер, и чувствую странную пронзительную неприязнь, почти отвращение к этому усталому человеку. Я говорю:

— Ты напрасно ждешь. Она не придет. Она давно забыла тебя. —

Он плачет, утирая рот и лицо скомканной тряпицей. Кот злобно шипит на меня.

И странно: он никогда более не вспоминает сына, рожденного сабинянкой. Лишь только ее, легкобедрую.