Евгений Белодубровский: Мой драный турецкий диван

Я на фото справа родился 12 апреля а уж потом запустили Гагарина я был счастлив в этот день я стоял на посту и таращил зенки свои карие поверх барьеров лесов и озер и гор насущных, пытаясь рассмотреть за ними Неву, Мойку, мой Исаакий и ту живительную Адмиралтейскую иглу и тот кораблик и еще дальше…

Евгений Белодубровский

МОЙ ДРАНЫЙ ТУРЕЦКИЙ ДИВАН

Монолог петербургского нарцисса

(по — Набокову)

Запись в моей рабочей тетради

в ночь на 12 апреля 1999 года.

Обнаружил недели полторы — две назад

на дне ящика своего хромого

письменного стола

намереваясь приобресть новый…

1

«…И это все. И это все на свете…
В зеркальные туманы двух столетий
гляделся ты, мой город, мой Нарцисс…»

Владимир Набоков. Петербург.

Три сонета. 1923 г. Сонет первый (фрагмент)

2

«Лучший способ сохранить рукопись — это ее напечатать…»

Анна Ахматова (предание)

Эпиложек

А уже потом (суп с котом) далее через полтора века мои дворовые

сверстники и школяры — переростки с Набережной Мойки за кудри, чернявость,

вертлявость и щекастость прозвали Пушкиным и так прозвище это

гордое и осталось за мной как Исаакий, Адмиралтейство, кораблик

хмурое солнце, Мойка большая Желябка Конюшенная площадь Казанский садик с

фонтаном, сам Невский от Зачина до Фонтанки и Публичка …

И пускай я стал и солдатом и недюжинным писателем и мужем и отцом и дедом

Что и требовалось доказать …

Я на фото справа родился 12 апреля

а уж потом запустили Гагарина

я был счастлив

в этот день я стоял на посту и таращил зенки свои карие поверх

барьеров лесов и озер и гор насущных, пытаясь рассмотреть за

ними Неву, Мойку, мой Исаакий и ту живительную Адмиралтейскую

иглу и тот кораблик и еще дальше — дальше вот уже почти вижу в

тумане мою родную Желябку и тот залатанный турецкий диван с

кисточками и валиками под которым моя мама вот-вот на сносях

животом и сердцем и всеми поджилками поняла, что мой приход в

мир неминуем, но важнее было в этот миг отечественной истории

русской литературы, библиографии, археографии, эвристики и

набоковедения достать мячик который мой старший брат

Анатолий о трех лет от роду закатил его туда и орал во все горло требуя

обратно и слава тебе о, «госпожа Удача» что дома была тетя Хая

мамина старшая сестра о ней есть много в моей первой книге

«Сага о пальто» есть целиком на портале у Берковича и книгой в миг

разошлась в Лавке писателей на Невском которая вместе со всеми и с

моим папой он был счетовод уникум и экономист планового отдела

Куйбышевского райисполкома привлеченный в страшную зиму 42

городскими властями под ружье для расчетов ледяной «Дороги жизни»

через Ладогу документы не сохранились но соседи и управхоз Виктор

Карлович Вайхт позже рассказали нам об этом факте биографии

нашей семьи — тогда это было военной тайной а сам папа Борис умер в блокаду

так вот с братишкой моим Анатолием и со всем миром тоже ожидала меня —

и дождалась таки — да и на этот ор полезла под диван тот турецкий

диван — диванович о который я сквозь холодное

утреннее солнце и ветрюгу 12 апреля 61 года пытался увидеть со своей

верхотуры мой пост номер один трехсменный суточный был на горе, а

под горой — стояли смирно мирно зачехленные наизготовку с угрюмо

торчащими клювами — антеннами ракеты типа «земля — воздух»

выручать маму и меня (а то и всю троицу) и тихо весело с умом справившись

со всем этим благо гимназистки бобручанки служившие юными сестрами

милосердия в Первую Мировую кстати на польской стороне и захватив заранее

приготовленный папой узелок — тряпицы, одеженку, пальтецо для

меня и так далее включая брата, который не выпускал мячик из

рук оделись на скорую руку и поспешили на трамвайную

остановку у Казанского сели и съехав с моста Дворцового

вышли на остановке напротив Стрелки как сейчас помню маме любезно

помог выйти моряк в клешах и с палашом живот то был будьте — нате и

двинулись они прямо в больницу Отта и где я так быстренько не мешкая

никого не задерживая и сам не сильно задерживаясь родился мальчиком

Женей, а тетя же Хая и мой брат, соня засоня проспавший меня в

чужой люльке в гардеробе успешно двинулись тем же макаром обратно

лепить и рядить и стряпать мацу вот почему спешка ибо друзья

мои на дворе стояла ленинградском весенняя еврейская Пасха

как и сейчас и сегодня,

вчера и буде завтра послезавтра …

всем привет и в радость — Евгений Борисович

—————————-

ПС

потом я вернулся из армии еще потом мою любимую Желябку

переименовали в благостные неповторимые ввек времена

Горбачевской перестройки и нового мышления в «Большую

Конюшенную» как она и наречена была при рождении в

в Санкт-Петербурге в начале 18 века и когда чисто по жизни она

обустроилась доходными домами магазинами конторами

постоялыми дворами лавками приставом и городовым и когда

там стал живать — поживать разный городской люд и плюс к ним —

на постое останавливаться на перекладных а то на дольше и

Тургенев и Некрасов и Толстой, Достоевский и Гоголек и иже с

ними, вплоть до Тынянова, Эйхенбаума, Даниила Хармса,

Анциферова все мои будущие «арлекины» как называл и почитал

героев своих бессмертных романов Владимир Набоков тоже

кстати говоря мой сосед по микрорайону — Большая Морская, 47 и

в первую голову мою улицу видел своими глазами «сам-Пушкин»

Александр Сергеич. вот он спешит, спешившись с извозчика в

в Демутов трактир, что на углу Мойки и Невского ( этот

угол и сейчас там — приходите, снимите шляпы, покажу, постоим,

помолчим малехо — заповедный — то угол, где его ожидал

строптивый безумец-гений Петр сын Яковлев Чаадаев …

——————

ПСС

А уже потом (суп с котом) далее через полтора века мои дворовые

сверстники и школяры — переростки с Набережной Мойки за кудри, чернявость,

вертлявость и щекастость прозвали Пушкиным и так прозвище это

гордое и осталось за мной как Исаакий, Адмиралтейство, кораблик

хмурое солнце, Мойка большая Желябка Конюшенная площадь Казанский садик с

фонтаном, сам Невский от Зачина до Фонтанки и Публичка …

И пускай я стал и солдатом и недюжинным писателем и мужем и отцом и дедом

Что и требовалось доказать…