Борис Замиховский: Рассказ моего друга Бориса о своей судьбе, подростка выжившего в оккупации (часть первая)

Loading

Борис Замиховский

Рассказ моего  друга Бориса о своей судьбе,
подростка выжившего в оккупации

(часть первая)

«Вообще, то я родился в рубашке, столько пережил в своей жизни…, а остался жив, почти здоров, прожил  больше 80 лет! ». (Тут я вспомнил , что в Америке говорят в таком случае, что ребёнок родился с серебряной ложкой во рту. Но Борина «рубашка» мне показалась правильнее. Всю жизнь он старался укрыть своей «рубашкой» всех близких).

Дальше я пишу от первого лица, так как стараюсь сохранить  как можно больше подлинности рассказа в наших беседах  во время утренних прогулок.

Мои родители

Мои родители были интеллигентными людьми. Папа — учитель, мама  работала заведующей библиотекой, а я — обыкновенный мальчишка, который большую часть времени проводил «на улице». Папа 1897 года рождения, а мама чуть моложе,. её звали Злата, правда красивое имя? Мы свою старшую дочку назвали в её честь Зоей. А она, уже взрослая, обижается: почему не назвали тоже Златой, разве объяснишь ей…. .

Наша семья жила в Тирасполе. У мамы было три сестры и один брат. Фамилия у них была Комисаренко. (Как  вам такая еврейская фамилия?) Мама тяжело болела,  у неё был туберкулёз, открытая форма. Ездила в санатории, они немножко помогали, но не надолго. Тогда ещё не было ни антибиотиков, ни пенициллина, ни  стрептомицина, туберкулёз вылечить не могли. Мама старалась  никого к себе близко не подпускать. Она не могла себе позволить приласкать меня, боялась заразить.

Однажды, ей стало совсем плохо, она умирала. Прибежала  её старшая родная   сестра, обычно весёлая и говорливая, испугалась:  «Злата не уходи, не бросай нас!!»,  а я испугался больше этой страшной истерики, чем самой смерти, а может смерть так правильно  выглянула для меня. И смерть тоже испугалась, говорят, что так бывает, сестра отогнала её. После этого маме стало лучше на несколько часов. Она смогла говорить, дать наказ, попрощаться со всеми близкими. В первую очередь  с нами: папой, детьми. У меня ещё была сестра, Роза, старшая на шесть лет, и старший брат, Борис, старше меня на полтора года.  Моё настоящее имя Бузя. Мне она наказала слушаться отца, которому одному будет очень трудно с тремя детьми. А отца просила не бить детей. После смерти мамы отец меня пальцем не тронул, хотя до этого доставалось. Отцу  работать и управляться с нами было очень тяжело, это я теперь хорошо понимаю Своей младшей сестре Гене, самой толковой после мамы,  она наказала тщательно проверить всех трёх детей на наличие или отсутствие туберкулёза.. Ещё нам, всем детям наказала хорошо и упорно  учиться. Старшая сестра позже поступила в мединститут и, в конце концов, кончила институт. Мы с братом тоже учились бы, но пришла Война.

Умерла мама в январе 1939 года. Её  сестра была с нами пока не проверила всех нас, не сделала все тесты, рентген —  нет ли у нас этой страшной болезни, туберкулёза. Сама она погибла, когда  вместе с семьей уходила из Дубоссар. Их догнали немцы и расстреляли вместе с её мужем и дочкой.

Война пришла

Наступила Война. Я хорошо помню, как наши войска шли сначала на Запад, а потом отступали драные, усталые, в обмотках, многие без оружия.

Надо было уезжать, ведь мы евреи, а папа должен был оставаться по работе. Он хотел пристроить всех нас в теплушку с семьёй  старшей маминой сестры. Главной там была мамина племянница, жена офицера МВД, но она не решилась брать нас всех троих, взяла двоих, меня и сестру, а брат отправился в эвакуацию с  другой сестрой.

Брата отец догнал уже далеко от дома, и они почему-то оказались в Казахстане. Подавляющее большинство оставшихся родственников погибли. Мужчин призвали, и они погибли на фронте, женщины, старики, дети по оврагам и по гетто. Отец, не зная где мы, не находил себе места. Каждый день он отправлялся на вокзал встречать эшелоны с беженцами, стараясь встретить земляков и узнать, не знает ли кто-нибудь,  что-нибудь о нас. Вещей с собой у них было немного. Особенно плохо было с обувью. Холодные дожди, промокшие ноги, жизнь впроголодь.  Отец простудился, заболел воспалением лёгких и умер. Так мы остались круглые сироты, разбросанные по стране. Это произошло в 1942 году.  Оставшийся один мой старший брат тоже тяжело болел, но выжил.

Северный Кавказ.

А  мы с моей  старшей  сестрой, Розой, попали на Северный Кавказ, в станицу на окраине города Ессентуки.        Моя сестра, как студентка-медик, начала работать в госпитале с утра до ночи, а я уже, фактически круглый сирота, остался дома с иждивенческой карточкой, и позаботиться обо мне некому, сам должен был. Голод не тётка. Сестра приглашала меня к себе и делилась пополам своей едой. Но что это за жизнь? Я считал себя достаточно взрослым, чтоб зарабатывать себе на жизнь, хоть мне и было 13 лет. Стал искать себе работу. Меня сначала взяли на работу почтальоном, всё-таки «взрослая» карточка. Однако девчонка-почтальонша потеряла извещение о чьей-то смерти, а  времена тогда были строгие, она свалила вину на меня, рассчитывая, видимо, мол, что с пацана возьмут. Меня уволили, и пришлось искать другую работу.

Мы попали «на постой» к замечательной женщине Марии Петровне Светошовой, по-нстоящему верующей женщине,  жене сосланного казака. (Он там в ссылке и пропал.) Четверых её сыновей забрали в Красную Армию. Двоих уже при мне. Один сын погиб работая на тракторе. Мария Петровна была очень добра ко мне, говорила: «Может и к моим детям на чужбине, чужие люди будут добры.» Работы в сельском доме всегда много, а оставшийся  самый младший сын, оказался лентяй, так что мои руки очень пригодились ей в хозяйстве. Мать обращается к нему: «Принеси воды», он отвечает: «Пусть Борька принесет.» «Подай курам просо» . «Пусть Борька подаст». Когда я приходил с работы вечером, Мария Петровна всегда приготовит и разогреет еду, подаст что нибудь вкусное. Она относилась ко мне, как к родному, и называла мкня сынок. Родной сын даже ревновал. Я стал называть её МАМА, хотя, сам очень быстро взрослел и вскоре чувствовал себя совсем взрослым. Уже  крепко «смолил», то есть курил «по-черному». Мария Петровна выращивала табак, так я курил этот «самосад», тогда почти все курили.

Новую работу я нашел на  базе Треста Плодовощторг. Я понравился старику,  дяде Толе, командовавшему на конюшне. Он меня сам повёл в отдел кадров, сказал: «Он умеет ходить за лошадьми».  На самом деле он  и научил меня  мыть, кормить, запрягать лошадей, то, что он называл  умение «ходить за лошадьми». Сам сделал со мной пару поездок и отправил дальше, как  самостоятельного «возницу».

Он очень хорошо ко мне относился, бережно. Узнав, что я курю, он сильно ругал меня и потребовал: «Если куришь, то кури, чтоб я не видел».

«Умение ходить за лошадьми», как ни странно, мне очень пригодилось в жизни. Это сейчас лошадь можно увидеть только  в кино, а тогда это была главная тягловая сила. С помощью моих лошадей я даже однажды вспахал огород для своей хозяйки, плуг одолжил в колхозе. Так что пахать мне  тоже приходилось. Почти все пушки в Красной Армии тянули лошади, я видел, как наши войска отступали. С ними уходили пешком и сотрудники госпиталя. Старшая сестра звала меня  с собой, но она не была для меня большим авторитетом. «Я сам с усами», хотя их у меня ещё не было и в помине, но я зарабатывал больше её, ещё и  помогал ей с продуктами, когда работал в конторе Треста Плодовощторг. Она звала, плакала, умоляля, а я отказался, норовистый был, глупый, что возьмёшь с подростка, круглого сироты?  Я счёл надёжнее оставаться с Марией Петровной.

Начало оккупации

Видел я  и как немцы наступали. У них было значительно больше автомашин, чем у  наших. Сначала, всё было неопределённо, только слухи один хуже другого. Однако обстоятельства стали складываться неожиданно плохо. Наши войска быстро ушли и пришли немцы. Однажды, ещё в самом начале оккупации, я столкнулся с живым, реальным немцем, и у меня  уже не было иллюзий по поводу оккупантов. В хозяйский огород залез какой то тип в чужой военной форме и стал рвать всё подряд. Я бросился к нему: чего он портит, а он отвесил мне такого пинка, что помню до сих пор. Мария Петровна ухватила меня и увела в дом, подальше от греха.

Когда пришли немцы, они  через несколько дней развесили объявления с приказом: всем евреям  явиться в определённое время,  в определённое место, якобы для высылки. Я почти всё время опасался, что кто-нибудь донесёт на меня и за мной придут немцы.

Однажды, когда я был в доме, в задней комнате, к Марии Петровне зашёл сосед. Я был в тревоге и прислушивался ко всем новостям, выходить в станицу  без особой надобности опасался. Сосед обратился к Марии Петровне со словами:  «Мало тебе, Мария, что у тебя четыре сына в Красной Армии, так ты ещё и жидёнка скрываешь?».  Я и так плохо спал. Эту ночь я не спал совсем. Мария Петровна решила отправить меня к своим родителям и брату Вассилию, в станицу под Пятигорском, это около двадцати километров от нашей  станицы.

Я боялся идти через город, где мог нарваться на патрули немцев или полицаев. Мне нужно было обойти город по незнакомым полям и окраинам, чтобы выйти на дорогу в Пятигорск. Мария Петровна, задолго до рассвета, собрала мне еду, вывела меня за огород,  указала мне направление и отправила в путь.

Места незнакомые, я долго шел, не знаю, как я не сбился. Наконец, уже при свете дня я вышел на дорогу и затерялся в толпе беженцев, двигавшихся по обочине. По дороге двигались немецкие и румынские войска, им было не до беженцев.

Пришел я к родителям Марии Петровны, а её отец проводил меня к Василию, её брату. Василий уважал меня, он видел как много я помогал его сестре, и вообще как я работал, он принял меня в свой дом, свою семью.

Немцы призвали на трудовую повинность тех, у кого были лошади, собрать колхозный урожай, оставшийся не убранным, и обещали достойное вознаграждение.  Василий взял меня с собой на эту работу. Про меня односельчанам сказал, что я отбился от детского дома. Среди «лошадников»  был мужчина из старых интеллигентов, который уверял  всех, что немцы цивилизованная нация, если обещали, то уплатят. Дудки, ничего не уплатили. Тот кто обещал исчез, а с кого спросить?

Николай

Был там ещё один молодой казак  по имени Николай. Рассказывал, что он попал в окружение и пришел оттуда домой, точнее приехал на подводе, запряженной парой хороших лошадей . Немцы вывесили новые  объявления, чтобы евреи явились на сборные пункты имея при себе 16 килограммов самого важного и ценного. В следующих объявлениях содержались угрозы местным жителям за  укрывательство евреев. У Василия была дочка, у неё  были даже некоторые виды на меня, я был уже крепким пареньком, но «мне с ней ничего не нужно было», она затаила обиду. После прочтения очередного объявления, она пришла  в дом с ультиматумом к отцу, чего он прячет меня и если он меня не выгонит она сама донесёт. Василий взбесился, шуганул её  вожжами. Мы с женой еле его удержали. Но игнорировать её угрозы он не решился и предложил меня Николаю в станицу Гречеводскую.

Николай был из семьи раскулаченных казаков.  Фамилия  у него была  знатная – Меньшиков.  Был он «битый», умный по жизни, физически очень сильный, смелый  до отчаянности и «клятый», в смысле злой и упорный, имеющий своё мнение  по главным вопросам. У его семьи  Советская власть, «большевики», как он говорил, забрали всё, в том числе их большой семейный дом, стоявший на горе, над рекой. Очень красивое место. Советская власть разместила там контору Дорожного  управления. Когда немцы пришли, они отменили Советские конфискации и предложили настоящим владельцам забрать всё отобранное. Так Николая вселился в отобранный у семьи дом. Нашлась там комнатка и для меня.

Я работал с Николаем с утра до поздней ночи,  старался работать так , чтобы у Николая не было ко мне никаких претензий. У него было большое хозяйство: пара хороших лошадей,  корова, куры, ульи, ну  и всё, что обычно держат хорошие хозяева на селе. Дом был полон разного добра, пшеницы, кукурузы и прочих продуктов. Он был и щедрым, когда мы ехали с поля, с работы, часто с ворованными продуктами он предлагал мне отнести кому-нибудь мешок пшеницы, например глухонемым, чья бригада когда то работала в их колхозе, а теперь они оказались беспомощными. В другой раз  вдове. А там еще кому-нибудь.

Однажды, когда он был  в отлучке я собрал ведро кукурузы и огородами понёс своему товарищу Юрке, он жил с семьей недалеко. Это была семья эвакуированных и просто голодала. Неожиданно появился Николай «Ты это, что делаешь?» получилось, что ворую. Я сильно испугался, зная его крутой нрав. Запинаясь, я всё ему рассказал.  «Так что ты не мог мне сказать, я что не дал бы ?». У Николая в подвале всегда стояло несколько бутылей, «четвертей», (это примерно 2,5 литра) с самогонкой, главной валютой того времени, да и во все времена на Руси. Он и сам хорошо выпивал. Точнее он всегда был под хмельком. Однажды, он взял  меня, бутыль самогонки и отправился выправить мне «документ» у назначенного немцами старосты. У меня появилась справка с печатью, что я Борис Семёнович Лесовой. Вообще то моё имя было Бузя, в честь бабушки. Борисом звали моего старшего брата. Но брат был неизвестно где, а к имени Бузя  — Борис ближайший эквивалент. Да и с самого начала я себя называл там Борей. Цена этой справки может быть и грош, но всё лучше чем ничего. Ты говоришь, что я «батрачил за еду и крышу» нет, за  «доброту  и защиту».

Хотя Василий представил меня Николаю как русского, отбившегося  от детдома, думаю что Николай догадывался, что я еврей. Но не знать этого, для всех было лучше. Он неоднократно показывал мне, что нибудь, будто остерегая. «Вот в этом доме жили евреи, их расстреляли». Евреи наивно верили немецким объявлениям о своём переселении, покорно шли на сборные пункты, а местные знали, что евреев вывозят, чтобы убивать. Полицаи из местных принимали в этом участие и, конечно, проговаривались,  а такие новости распространяются мгновенно. «А вон смотри, это гонят еврейских детей, которые прятались», в двух кварталах от нас увидел большую группу детей разного возраста, идущих под конвоем здоровенных полицаев. Я подумал, что мог тоже идти с этой группой. В другой раз он мне показывает:  « А вот поехала «душегубка».  «А что это такое?»   спрашиваю я. «Это машины, в которых немцы возят заключённых, только можно включить так, чтобы выхлопные газы  шли внутрь фургона, а не наружу. Пока доедут до рва все внутри уже  покойники, не надо тратить патроны.» Николай  явно осуждал  такую «сообразительную экономию» оккупантов. Николай вовсе не был лоялен к немцам.

Как-то, приказал мне разбудишь его в три часа ночи. Я плохо спал тогда, тем более, что ещё до рассвета  должен был вставать, поднимать лошадей, мыть, чистить, кормить и поить их, чтобы были готовы к рабочему дню. И этот раз надо было без напоминаний вычистить конюшню и двор, выбросить навоз, а потом уже будить Николая, который крепко спал после ежевечерних выпивок.

Мы поехали на немецкий склад-амбар в поле, куда свозили обмолоченное зерно пшеницы. Склад  охранял сторож из наших  мужиков. Николай набрал полную подводу, сторожу выгрузил бутыль самогона и пригрозил пистолетом, который у него был, пообещав убить, если тот кому нибудь проговорится. Оккупанты были достаточно беспечны. Часто спали не выставляя охрану. Мы с Юркой, однажды, воспользовались этим. Залезли в грузовик и стащили кое-что. Помню, что отрезал кусок кожи  с седла, который пригодился бы мне на подмётки к сапогам. Мария Петровна  начала справлять для меня сапоги ещё раньше. Кожа  на голенища у неё была.  Взял  румынский офицерский  китель из хорошего материала. Ещё я взял нижнее зимнее белье и складывающийся стаканчик. Пацан был, рисковал жизнью ради этой мелочи.

Однажды я попал в комнату где Николай выпивал с местными полицаями, а он многих поил.   Конечно, это были взятки, но чтоб они не  очень зазнавались говорит им: «Вот  придут Советы, постреляют вас  всех бл…й к чёртовой матери!» Они отвечают: «А тебя, нет?» « Меня, нет, а что я сделал? Хлеб убирал, так он всё равно бы пропал. Они придут, я пойду с ними дальше, конечно из  собственного дома я уйду.» Но когда наши стали подходить,  уже стали слышны взрывы мы думали, что это «Катюши», он отправил свою жену с ребёнком к матери, а сам нагрузив подводу двинулся на Запад. Наверное сильно не был уверен в справедливости Советской власти.

Меня он оставил хозяином своего большого дома. Большая ответственность  и опасность. Дом большой, соблазнительный, вот им и соблазнились последние отступавшие немцы. Они встали на постой через день после бегства хозяина. Немцы приказывали мне  выполнять разные поручения по хозяйству, например, натаскать воды, разогреть воду: хотели помыть ноги на ночь. Неожиданно один из них, нервный, «клятый» в смысле злой и дёрганный, вдруг ухватил меня за грудки: «Июде?», он  как-то уловил, что я что-то понимаю, о чем они говорят, значит еврей. Я действительно хорошо понимал и даже немного говорил на идиш. Мне стало очень страшно, случилось то, чего я опасался все эти долгие месяцы: разоблачение! Но я ведь уже говорил, что родился в рубашке. Пока он тащил пистолет из кабуры, а я сопротивлялся его хватке.  Ему неудобно было тащить пистолет из кабуры одной рукой. Когда он уже вытащил пистолет,  другой немец ухватил его за руку с пистолетом, со словами: оставь это только Kinder, забрал у него пистолет. Нормальные немцы, повидимому, тоже не любили этих психов, готовых стрелять ни за что даже  в детей и подростков.  Как-то обошлось и в этот раз. Я не спал и всю следующую ночь, когда немцы без боя ушли из Ессентуков. Между прочим, наши сдали Ессентуки без боя тоже.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Борис Замиховский: Рассказ моего друга Бориса о своей судьбе, подростка выжившего в оккупации (часть первая)

  1. Очень хорошо написано.

  2. Боря, мне нравится рассказ. Софа Сокол

  3. Похоже, аутентичные воспоминания. И написаны хорошо.

Обсуждение закрыто.