Инна Беленькая: «Этимологические причуды» иврита как древнего языка

Такую звуковую и смысловую связь с глаголом обнаруживает библейское имя Иафет, которое фигурирует в истории опьянения Ноя, описываемой в Ветхом Завете. Ной узнает, что проделал меньший сын его, когда он спал, и произносит вдохновенное пророчество, в котором предрекает будущую судьбу каждого из его сыновей, исходя из действий, обнаруживших их склонности.

Инна Беленькая

«ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИЧУДЫ» ИВРИТА КАК ДРЕВНЕГО ЯЗЫКА

Трудности, с которыми сталкиваются исследователи древних текстов, отмечались еще учеными прошлого и связаны с особенностями древнего словотворчества. Но язык сопутствует мысли, поэтому архаическое словообразование неотделимо от древнего мышления.

Идеи о «соответствии языкотворчества развитию мышления и взаимозависимости языка и мышления» восходят к классику теоретического языкознания В.фон Гумбольдту(1767-1835). Он писал, что «различие языков состоит не только в отличиях звуков и знаков, но и в различиях самих мировидений». Применительно к «мировидению» древнего человека, способу осмысления им окружающего мира — это высказывание как нельзя более правомерно.

Очевидно, что древнее мышление откладывало отпечаток на словотворчество, выражением чего было неповторимое своеобразие словосочетаний и языковых оборотов, в которые облекалась древняя языковая мысль. С точки зрения ученых, это шло в нарушение всех лингвистических законов, что побуждало относить эти особенности к «этимологическим причудам» древнего языка.

Так, по мнению ученых прошлого, исследовавших древние египетские тексты, «этимологическая игра слов и фантастические метафоры древних авторов часто для нас утомительны и вовсе бесплодны для нашего знания, иногда же они загадочны, чтобы не сказать совсем бессмысленны. В этих этимологических упражнениях мы склонны скорее видеть произвольную игру слов» [1].

Например, «Богиня Шедит почиталась в фаюмском городе Шеде как супруга Себека. Имя ее просто означает «уроженка города Шеды», тем не менее, благодаря своему созвучию со словом шедет (schedet) — разрушительница — оно подало повод к возникновению сказания о богине — разрушительнице врагов Себек — Ра. К сожалению, часто бывает очень трудно выяснить настоящее положение дела» [2].

И далее, «ход мыслей древних жрецов мы можем проследить только отчасти, почти полное отсутствие логической связи в мыслях представляет серьезное затруднение». Поэтому «этимологические причуды древних текстов доставляют немало трудностей к их пониманию» и ставят перед учеными ряд неразрешимых проблем… Мы совершенно не можем понять, могли ли иметь эти пустые для нас слова более глубокий смысл для древних авторов или мы должны в них видеть выражение могучего влияния языка на мысль»[3].

Эти вопросы остаются открытыми в какой-то степени и до сего времени.

«Игра слов», семантическое сближение слов, сходных по звучанию, обобщение одноименным корнем разнородных слов по значению, семантический разброс слов, входящих в одно корневое гнездо — все это озадачивает и современных ученых при исследовании древних текстов.

В плане этого обращает на себя внимание фундаментальная монография «Поэтика библейского параллелизма» [4]. Ее автор — А. Десницкий, известный ученый библеист, историк и филолог. В ходе своего исследования он не раз задается вопросом о происхождении того или иного древнееврейского слова. Исследуя поэтику библейских текстов, он пишет об «удивительном для нас свойстве архаического сознания проводить нелогичные или, лучше сказать, внелогические связи между предметами и явлениями и обозначающими их словами».

Так, он размышляет над неясной этимологией имени Израиль из Ветхого Завета:

«В библейском тексте мы находим то, что современный лингвист считает безусловно ошибочной «попыткой этимологии»:

Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль ( ישראל), ибо ты боролся с Богом

(שרית עמ אלהימ) и людьми и превозмог. (Быт 32:28, СП)

Он боролся с Ангелом ( וישר אל-מלאך ) и превозмог. (Ос 12:4-5, СП)

Действительно, библейские авторы недвусмысленно связывают здесь имя ישראל с глаголом שרה‘бороться’ (для чего современные лингвисты не усматривают веских оснований) и с существительным אל ‘Бог’ (а вот эта связь как раз совершенно бесспорна)».

Но, продолжает автор, «оценка этого построения по критериям этой научной дисциплины оправдана не в большей степени, чем оценка самой борьбы Иакова с Незнакомцем с точки зрения правил дзюдо или карате.

Однако для древних авторов само это случайное, казалось бы, звуковое сходство, на котором и построено большинство ветхозаветных рассуждений о смысле того или иного имени, становится фактом исключительной важности».

Для автора очевидны особенности древнего словообразования. Он предпринимает попытки объяснения их происхождения, с точки зрения древнего архаического мышления и словотворчества, но далее признает «ошибочность» такой этимологии, потому что она не вписывается в установленные современной лингвистикой законы.

Еще один пример неясной этиологии — слово שקד, которое обозначает одновременно, и «миндальный жезл», и «бодрствую» [Иеремия 1:11-12].

Десницкий пишет: «С нашей точки зрения, здесь сопоставляются два слова, обладающих чисто случайным внешним созвучием. Для нас подобная игра слов может быть предметом разве что шутки. Мне однажды довелось услышать, как моя жена обращалась к нашему маленькому сыну, хватавшему подряд все предметы на кухне: «вот это лук порей, и если ты не успокоишься, то я тебя выпорю Связь между луком-пореем и гипотетической шлепкой малолетнего шалуна совершенно случайна. Но для пророка Иеремии сходство между миндалем и бодрствованием достаточно глубоко, чтобы через нее Господь открывал людям Свое Слово.

Может быть, носители языка видели в корне שקד одно слово, парадоксальным образом означающее одновременно «миндаль» и «бодрствование», и раскрытие внутренней связи этих двух понятий было не просто изящной языковой игрой, но средством познания мира?».

Знаменательные слова!

Действительно, древняя языковая мысль устанавливала такие связи между словами, которые, с точки зрения современного человека, кажутся невозможными и немыслимыми. Это свидетельствует о совершенно ином типе причинно-следственных отношений и другом типе мышления, отличающемся качественно от современного.

В плане этого достаточно красноречивым выглядит пример, который приводит Десницкий:

«Если для А.А. Блока выражение «чудь начудила, да меря намерила» было скорее языковой игрой, то для библейского автора подобное звуковое сходство наверняка стало бы поводом подробно рассказать, как именно начудила чудь и что именно намерила меря, и как эти события повлияли на дальнейшую судьбу этих народов».

Но если серьезно подходить к тому, что «начудила чудь», и что именно «меря намерила», то надо исходить из закономерностей древнего словотворчества и особенностей архаической семантики. В чем же они заключаются? Чем объясняется такое звуковое сходство?

Исследованию древнего архаического мышления, особенностей мифологической семантики посвящена огромная литература. Среди зарубежных ученых можно назвать такие имена, как Л.Леви-Брюль, К.Леви-Строс, Э.Кассирер, Г.Узенер, Ф.Боас и др. В русской науке эти исследования в первую очередь связаны с именами Н.Я. Марра, И.Г.Франк-Каменецкого, С.Д.Кацнельсона, О.М.Фрейденберг, Л.С. Выготского.

Но к удивлению, ни одно из этих имен в обширной монографии Десницкого не упоминается. К чему сводятся его размышления?

Он справедливо указывает на такую особенность архаического сознания, как способность устанавливать нелогические или внелогические связи между предметами и явлениями и обозначающими их словами.

«В наш достаточно рационалистический век мы привыкли к однозначности понятий. Мы живем в мире, где информацию принято преподносить линейно, четко указывая разделы и ссылки, плавно и логично переходя от одной темы к другой; где в информационном поле властвуют законы стандарта, логики и простоты. Но библейским авторам он был неведом.

Современный человек четко знает (хотя иногда предпочитает об этом забывать), что если «А похоже на Б», то это вовсе не означает, что «А и Б — одно и то же». Но если обратиться к самым древним временам человечества, от которых до нас дошли языковые свидетельства, то мы видим, что в этих языках не всегда возможно провести границу между отождествлением, сравнением и метафорой».

Разительное отличие между двумя способами мышления и двумя различными языковыми системами как нельзя более выразительно передает высказывание Н.Я. Марра, который писал в свойственной ему эмоциональной манере:

«И как не приходить в ужас от открывшихся перспектив в связях слов, когда наибольшее отличие двух предметов мы характеризуем словами «как небо от земли», а первобытный человек «небо», «землю» да «подземный мир» называл одним звуковым словом» [5].

Древний человек не отделял себя от природы. В его сознании живое и неживое отождествлялось. Природа, люди, вещи воспринимались как одно нераздельное целое.

«Родство, сопричастность первобытного человека тем или иным животным, растениям или таким явлениям, как дождь и ветер, созвездиям кажутся ему столь же простым, как и его родство или сопричастность мифическим предкам или героям», писал Леви-Брюль[6].

По утверждению немецкого ученого философа Э.Кассирера (1874-1945), для начальной стадии первобытного сознания характерным является структурное тождество языкового и мифического мышления. Это параллельные явления, выросшие на общей базе первобытного сознания. Вследствие чего, процесс первичного зарождения языковых элементов и мифических образов необходимо рассматривать в их единстве. При недифференцированности или диффузности первобытного мышления слово, значение и мифологический образ первоначально составляли единое целое.

Что интересно, О.М.Фрейденберг(1890-1955), выдающийся филолог классик, лингвист, писала в одном из своих писем к Борису Пастернаку, что хотела бы поставить во главу угла «мысль о различиях, которые оказываются тождеством», а также «вскрывать генетическую семантику и находить связи среди самого разнообразного»[7].

Мы видим здесь полное единомыслие ученых, единство их взглядов на проблему архаического словотворчества и мифологического мышления.. Это проливает свет и на рассматриваемые вопросы словоообразования в иврите. Ведь соединяя слова, далекие по смыслу, иврит тем самым устанавливает «связи среди самого разнообразного» и показывает, как разнородные слова на самом деле являются равно значимыми. Это явствует из генетически обусловленного тождества их семантик, которое восходит к эпохе мифологического мышления.

При этом, благодаря тому, что иврит дошел до современности, сохранив все черты древнего словотворчества, связи между словами в нем предстают в своем первоначальном реликтовом виде. Это дает уникальную возможность для изучения процесса словообразования.

Согласно Фрейденберг, древний архаический язык, с точки зрения лексики, состоит из единой фонетико-семантической ткани, он «варьирует одни и те же комплексы звуков, с одной и той же семантикой, давая повод к будущим фразам одинаковой основы…

Обильные выражения, в которых имя существительное имеет ту же основу, что и глагол, восходят к эпохе языка с однообразным фонетическим и смысловым составом»

Это является отзвуком той ранней эпохи словотворчества, когда « не только язык, а каждая отдельная фраза представляла собой систему, в которой слова повторяли друг друга, и семантически, и фонетически, и ритмически». И в художественную ткань Библии вплетаются те речевые обороты и словесные конструкции, которые были выработаны еще первобытным мышлением.

Такую звуковую и смысловую связь с глаголом обнаруживает библейское имя Иафет, которое фигурирует в истории опьянения Ноя, описываемой в Ветхом Завете. Ной узнает, что проделал меньший сын его, когда он спал, и произносит вдохновенное пророчество, в котором предрекает будущую судьбу каждого из его сыновей, исходя из действий, обнаруживших их склонности. Он проклинает Ханаана, благословляет Сима и молится за Иафета, говоря: «Да распространит Бог Иафета, и да вселится он в шатрах Симовых» [Бытие. 9:27]. Или на иврите:

יפת אלהים ליפת וישכן באהלי-שם — «ефет Элоѓим ле-ефет вэ-йшкон бэ-оѓалей шэм».

Имя Иафет означает «распространение» или «широкое распространение» и созвучно глаголу «ефет» (расширять). Т.е., имя собственное и глагол имеют общую звуковую и смысловую основу. Точно так же, как и имя Израиль ישראל с глаголом שרה‘бороться’ в вышеприведенном примере.

В свете указанных выше особенностей архаической семантики, единства языковых элементов и мифических образов мы получаем ответы на такие вопросы, как:

что общего между словами «узел» и «заговор», которые в иврите обозначаются одинаково — кэшэр, или между словами «заговорщик» и «привязывает» — кошэр?

Почему древний иврит соединяет общим корнем такие разнородные слова, как веревка, силки, сети (хэвэл) и повреждение, ущерб, вред (хэвал). А современный иврит в это корневое гнездо включает производные от того же корня слова уловка (тахбула), ловкач (тахбэлан), а также диверсия (хабала) и террорист (мэхабэл), отдавая тем самым дань реалиям нашей жизни.

И далее, почему слово «гэшэм» — это дождь, но также тело, плоть, или «нахаш» — это змей и ворожба, нашептывание, «кэрэн» — луч и рог, «айн» — глаз и источник, «эцэм» — кость и суть и пр.? (подробно об этом в статьях «О магической значимости веревок, сетей, узлов», «И сделал Моисей медного змея»).

Таким образом, можно сказать (если воспользоваться словами Л.С. Выготского об архаическом мышлении), что «неожиданные сближения, непонятные современному человеку, рискованные обобщения, диффузные переходы, скачки мыслей» — все, что приводило в замешательство старых авторов, исследовавших древние тексты, является характерной чертой древнего языкотворчества.

Это лишний раз убеждает в том, что древнее словотворчество нельзя рассматривать в отрыве от тех закономерностей древнего архаического мышления, с которыми оно нерасторжимо связано.

Литература

1. Иллюстрированная история религий в двух томах. Под редакцией проф. Д.П.Шантепи де ля Соссей. Российский фонд мира. Том первый, с.115.
2. там же, с.152
3. там же, с. 152
4. Десницкий А. Поэтика библейского параллелизма. http://azbyka.ru/dictionary/02/poetika.pdf
5. Марр Н.Я. Яфетидология. — Жуковский-Москва, Кучково поле, 2002, с. 325
6. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. — М.: Педагогика-Пресс, 1994, с. 357.
7. Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с.111