Леопольд Эпштейн: Поездка в Украину

Разговор уже идёт о коррупции. О ней мы говорили практически со всеми в Украине — если не мы начинали расспрашивать, то собеседник сам на неё «соскакивал». Тема эта важна и болезненна для всех украинцев — по тысяче причин, но прежде всего из-за войны. Все понимают, что коррупция — союзник русских, что она мешает стране воевать.

Леопольд Эпштейн

ПОЕЗДКА В УКРАИНУ

(Продолжение. Начало)

Очерк 10

Прямо из Макарова мы направились в Бородянку. Там мы увидели разрушения более масштабные, чем в Макарове, и услышали рассказ более страшный, чем рассказ Кремня. Но… я не хочу сразу переходить к Бородянке. И читатель заслуживает передышки, и сам я устал вспоминать тяжёлое и трагическое. Я должен рассказать о Бородянке — и я обязательно расскажу о ней. Но — после некоторого перерыва.

А сейчас — заметки лирического, даже немного ностальгического характера. Надеюсь, они окажутся интересными и для тех, кто не связан с Винницей.

… Мы идём аккуратной лесной дорогой от «Дубового Гая» к Бугу. Когда-то тут была вечно разбитая грунтовка, становившаяся в дождь непроезжей для легковых машин. Украинская глина — самое коварное дорожное покрытие, какое только можно придумать. Она податлива, особенно мокрая, и легко проседает под колёсами грузовиков. А потом, высыхая, образует глубокие колеи, слишком широкие для «легковушек». Мой отец, который был виртуозным водителем и обладал прямо-таки фантастическим глазомером, по несколько раз выходил из нашего горбатого «Запорожца» и примеривался, как ему проехать так, чтобы и не сесть брюхом машины на глиняный вал, и не слететь вниз, пропуская колеи между колёсами. Но хуже всего — если надо ехать по предварительно засохшим колеям под дождём, даже небольшим. Глина сразу становится скользкой — пуще льда — и вязко-непроходимой. Наши родители всегда боялись, приехав в Михалёвку, застрять там. А Михалёвкой называли всю эту местность — и ресторан «Дубовый Гай» с маленькой гостиницей при нём (именно так, не ресторан при гостинице, а гостиница при ресторане), и несколько летних домиков на берегу Буга, и большой прекрасный лес, который слегка расступался, давая место постройкам. Топоним происходил от старого имени села Коло-Михайловка, ближайшего населённого пункта. Села сейчас уже нет, оно стало частью Стрижавки, а уж старого его, с польским отзвуком, названия, почитай, почти никто не помнит. Прикрывая глаза, я вызываю из памяти несколько хаток Коло-Михайловки и заросшие травой бетонные глыбы — обломки ставки Гитлера «Вервольф», взорванной немцами в 1944 году, когда Красная армия наступала на Винницу. Будучи юным пионером, я слышал массу небылиц о ставке Гитлера, в частности, как её разбомбили и сам Гитлер едва унёс ноги оттуда. А оказалось правдой вот что: уничтожение всех военнопленных, строивших эту ставку. Я слышал разные цифры: от 5 до 50 тысяч расстрелянных. Правда, говорят, двоим или троим удалось убежать — от них и стали известны подробности.

Нас трое — мы с сестрой и Жорж, которого знаем с детства. Наши родители дружили. Более того, отца Жоржа, который был старше моих родителей, я одно время тоже считал другом. У меня в жизни было несколько значительно старших, чем я, друзей, но именно ему принадлежит «рекорд» — и абсолютный, и относительный. В разгар нашей дружбы он был более чем вдвое старше меня: мой возраст едва перевалил за двадцать, а его — приближался к пятидесяти. Очевидно, что тянуло меня к отцу Жоржа — человеку с большим и разнообразным жизненным опытом, фронтовику, красивому и подтянутому мужчине, а вот зачем ему понадобился такой друг, как я, труднее понять. В последний раз мы встречались, когда я приезжал в Винницу в 2001 году. Никогда не забуду, как он, уже восьмидесятилетний, вдруг побежал по перрону за поездом, которым я уезжал. А в следующий приезд я увидел только его могилу — его и матери Жоржа. Они умерли почти одновременно.

На могиле родителей Жоржа мы были с ним и в этот раз — позавчера. А сегодня, до Михалёвки, ездили вместе и на другое кладбище, где похоронен его старший брат, умерший от ковида. Наверное, поэтому мы говорим о смертях: как умирали его родители, как умирала наша мама. От близких постепенно переходим к знакомым, живым и мёртвым: кто где, что делает. Такая беседа сближает, в ней есть что-то интимное, хотя ничто из обсуждаемого нами не является тайной. Судьбы у людей — разные, но детали — повторяющиеся: переехал, заболел, вышла замуж, развелись, эмигрировал, ушёл на пенсию, умерла… Вокруг всё настолько тихо и мирно, что военные детали в рассказах Жоржа выглядят диссонансом. По краям дороги то и дело — дикий цветок, птицы перелетают с дерева на дерево, дорогу переползает самка жука-рогача, я наклоняюсь и фотографирую её.

Разговор уже идёт о коррупции. О ней мы говорили практически со всеми в Украине — если не мы начинали расспрашивать, то собеседник сам на неё «соскакивал». Тема эта важна и болезненна для всех украинцев — по тысяче причин, но прежде всего из-за войны. Все понимают, что коррупция — союзник русских, что она мешает стране воевать. В суровом осуждении тех, кто «делает бизнес на крови», ворует у солдат, все единодушны. Дальше — единодушие заканчивается. Одни относятся к привычной «доброй старой» коррупции как к явлению природы, к тому, что всегда было и всегда будет. Другие — с горячей неприязнью, даже с ненавистью. Они не могут понять, почему при всех сменах власти возникают иллюзии, что вот эти, новые, люди уж точно прижмут коррупцию, вытащат Украину из «совка», и почему все иллюзии так быстро исчезают. В чём причина такой повторяемости? И — ещё одно — не менее важное разделение: одни считают, что такой коррупции, как при нынешнем президенте, никогда не было, другие — что положение улучшилось и коррупция сейчас меньше, чем при Порошенко, третьи — что ничто не изменилось и дело в структурных проблемах общества, а не в конкретной партии у власти. Жорж принадлежит к тем, кто отдаёт должное Зеленскому. По его мнению, нынешний президент искренне пытается бороться с коррупцией: и сам не ворует, и других пытается ограничить. При Порошенко, говорит Жорж, коррупция достигла максимума: тот сам воровал бесстыдно и других своим примером вдохновлял. Тон Жоржа — спокойный, он говорит рассудительно, не спеша, обдумывая слова. Я понимаю, что им не движут политические страсти, что он оценивает факты.

Задумываясь, я увязаю в воспоминаниях и фактически выпадаю из беседы. Я, конечно, слышу, что говорят Марианна и Жорж, иногда вставляю реплики, но думаю о другом.

За десятилетия американской жизни, я только дважды приезжал раньше в Винницу. Впервые — в октябре 2001, потом — в августе 2013. Контраст между Винницей-2001 и Винницей-2013 был разительным. Первая выглядела унылым захолустьем, пунктом обнищания, где, казалось, годами никому не приходило в голову покрасить заново хоть один дом. Вторая — живым, свежим, динамичным городом, развившимся и разбогатевшим, уверенно смотрящим в будущее. Август 2013 — последняя пора относительного благополучия в Украине. Никто не знал, что через пару месяцев Янукович попробует совершить резкий разворот — от Европы к России, произойдёт Майдан, захват Россией Крыма, сепаратистские выступления по всему Югу и Востоку, инспирированные и поддержанные Кремлём — и та война, которая продолжается и поныне. Основываясь на результатах опросов общественного мнения и на статистических данных, Винницу несколько лет подряд объявляли лучшим для жизни городом Украины. И многие винничане связывали это с двумя людьми: Порошенко и Гройсманом. Помню, как я в 2013 году высказал одному уважаемому винничанину восхищение качеством детских площадок, построенных в городе повсюду — чуть ли не в каждом сквере. У нас в Массачусетсе — хорошие детские площадки, но и близко не того качества. «Это Порошенко, — ответил он мне тогда, — вместе с Гройсманом. Вот — замечательный пример некоррупционного взаимодействия градообразующего предприятия с местной властью. Город обеспечивает «Рошену» всё, что нужно для коммерческого успеха, а Порошенко в ответ не Гройсману деньги даёт, а детские площадки строит». Теперь я этих площадок в Виннице не заметил. Может они и есть, но уж точно не в таком количестве. А уважаемый винничанин, видимо не помня, как он хвалил Порошенко и Гройсмана на 11 лет раньше, отозвался об одном с нескрываемым презрением, а в адрес другого ограничился недоброй шуточкой. Я не стал напоминать о прошлом: зачем растравливать разочарование? Мне самому больно было постепенно разочаровываться в Порошенко — и то, как винничане (и не только они) о нём сейчас говорят, окончательно убедило меня в его, мягко говоря, небескорыстии. Увы.

Винница-2024, без сомнения, ближе к Виннице-2013, чем к Виннице-2001. Но она сейчас хуже, чем в 2013 году. В городском парке (бывшем им. Горького, сейчас — им. Леонтовича) на клумбах — не цветы, а засохшая трава. Фонтан не работает — как и большой фонтан посредине Буга, возле острова Кэмпа (тоже, кстати, подаренный городу Порошенко). И то, и другое — сознательное решение городских властей: местные бюджеты уменьшены в связи с войной, а население Винницы резко увеличилось за счёт переселенцев с Юга и Востока. А вот фонтан на Вишенке, сделанный в виде схематической Солнечной системы, работает вовсю. Мы побывали там в середине жаркого дня — и с удовольствием понаблюдали за маленькими детьми, которые мокрыми разгуливали среди планет. Вообще, с тринадцатого по двадцать четвёртый произошло (точнее, стало явным для приезжего) существенное изменение структуры города: он стал полицентричным. Раньше у Винницы был один центр, теперь их — три: старый центр, Вишенка и Замостье. Причём Вишенка, как мне кажется, перехватила первенство — и по удобству жизни, и по красоте, и по экономическому значению. Как коренной житель исторического центра я должен был прилагать усилия для подавления ревности и обиды. Но что поделаешь: в самом сердце старого центра, на углу Соборной и Театральной (бывшие Ленина и Дзержинского) — большой неопрятный дом, то ли недоремонтированный, то ли заброшенный… На Вишенке я такого не видел.

Между тем мы достигли цели — берега Буга. Раньше это место было почти диким, неокультуренным, и называлось Михалёвским пляжем. С высокого берега к воде вели протоптанные в траве тропки. Песчаная полоса у воды была узкой, но песок — чистого жёлтого цвета. Здесь я учил плавать сына, множество раз мы с ним переплывали Буг, который тут много уже, чем в городе.

Теперь здесь — пансионат «Казка» («Сказка») с рестораном. Мы запланировали поесть в этом ресторане, посидеть и не спеша поговорить. Но пансионат похож на стройплощадку: идут ремонтные работы, слышен стук молотков и гудение электродвигателей. Однако всё в порядке: ресторан работает. «Вы где хотите, — спрашивают нас, — в здании или на речке?» Разумеется, на речке. Я даже не предполагал, что это возможно. Ну, выбирайте столик, говорят нам, официантка к вам подойдёт. Спускаемся по крутой висящей лестнице прямо на платформу над Бугом. Там никого нет — мы единственные посетители. Садимся. Я смотрю вокруг с жадностью. То, что на другой стороне реки, кажется застывшим во времени: так всё и выглядело пятьдесят лет назад. А вот Буг — не тот. Вместо прозрачной и чистой, голубой с лёгкой желтинкой, воды, под нами — мутно-зелёная взвесь с колышущимися в ней волокнами. И наш разговор возвращается к начатому на кладбище, где похоронен брат Жоржа: как получилось, что Буг превратился в то, во что он превратился?

Жорж рассказывает: очистные сооружения давно уже работали плохо, не справлялись с объёмом сточных вод, нуждавшихся в очистке. Всё время шла речь об их замене, строительстве новых. Была возможность — бельгийская компания предлагала сделать биологическую очистку, без применения химии. Почти бесплатно — основную часть затрат брала на себя организация Евросоюза, ответственная за улучшение экологии. Но город не согласился. «Почему?» — изумлённо спрашиваем мы с сестрой хором. Жорж пожимает плечами. Он не знает. «Бельгийцы не захотели платить откаты?» — шутливо предполагает Марианна. «Очень возможно», — вполне серьёзно отвечает он. В реакции Жоржа нет гнева или возмущения; цинизма («всё — по понятиям») тоже нет. Он привык к таким вещам, которые нам кажутся парадоксами. Это, я думаю, результат естественной адаптации: если возмущаться и психовать по каждому поводу, долго не выдержишь. Слишком много поводов.

Орда виновата в разрушении Каховской плотины, в экологической катастрофе на Днепре. Это преступление, которому нет оправдания. А в порче Буга, в вялотекущем, без шума и взрывов, без массовых эвакуаций и спасательных операций, разрушении его экологии — Москва не виновата. Украинцы сами допустили это. Но тихая и относительно небольшая катастрофа — всё же катастрофа. Ведь почему разговор об отравлении Буга возник на кладбище, не самом подходящем для этого месте? — Потому что там в воздухе висела густая вонь, и Жорж объяснил нам, что источник её — расположенные вблизи очистные сооружения. Они, по сути, ничего не очищают, слегка задерживают канализационные отходы — и сбрасывают в реку. Михалёвка — намного выше по течению, но загрязнение по Бугу доходит и сюда. Рыбы в Буге пока много, ловить её можно, а вот есть — ни в коем случае, лучше выбрать менее болезненный способ самоубийства. Возвращаясь к откатам, Жорж говорит, что с ними тоже не так всё просто: может быть, бельгийцы были и не против принести откат, но надо же было ещё знать, кому его принести. Если принесёшь не туда, его с удовольствием примут, но делу такой откат не поможет. Мы не спрашиваем у Жоржа, доводилось ли ему самому носить откаты, но о вероятном ответе я более или менее догадываюсь.

Жорж уже не работает. Пенсионером его заставили стать проблемы с ногами. Сейчас он себя неплохо чувствует, но пару лет назад его подвижность была сильно ограничена. А до того он был мелким предпринимателем — не из тех, кто покупает и перепродаёт, а настоящим организатором реального производства «из кирпича и железа», как говорят в Америке. В случае Жоржа — из железа. Больших денег бизнес не приносил, но более или менее достойное существование поддерживал (вместе с зарплатой Оксаны, конечно). И у Жоржа были основания гордиться тем, что он делал. Помню, как в мой предыдущий приезд он рассказывал о трудных годах экономического кризиса, когда ему удалось сохранить своё маленькое предприятие, едва сводившее концы с концами — находить заказы и не оставить людей без зарплаты. С годами Жорж всё больше становится похож на отца — не внешне, а упорством, спокойствием, ответственностью. И поэтому, возможно, нравится мне всё больше.

Оксана — вторая жена Жоржа. Я познакомился с ней в 2013 году — и она мне сразу же показалась замечательным человеком. И нисколько не разочаровала сейчас. Я рад за Жоржа — первый его брак был тяжёлым. У Оксаны, как и у Жоржа — один сын. Но сын Жоржа давно живёт в Израиле, а сын Оксаны — здесь, в Виннице. И с семьёй Оксаниного сына они оба очень близки. «Мы к ним приходим на все праздники — и православные, и еврейские,» — мельком сказала Оксана по какому-то поводу. До полномасштабной войны Оксана ездила с Жоржем в Израиль к его сыну, сейчас это слишком сложно. Война «давит» на семью Жоржа и Оксаны. Это трудно объяснить, но легко почувствовать. Они — далеко от фронта, в относительно благополучной Виннице. Никто из их близких родственников пока не воюет. Героями их никак не назовёшь. И тем не менее…

Мы заказали еду и теперь обсуждаем ситуацию в США. Жорж — чуть ли не единственный из наших украинских собеседников, кто задал вопрос о внутренней механике американских поставок оружия Украине. Почему Трамп изменил своё отношение и позволил республиканцам в Конгрессе проголосовать за помощь, спросил он. Мы, обрадованные интересом к тому, что так важно для нас, перебивая друг друга, рассказываем о расстановке сил в Палате Представителей и в Сенате, о том, что и среди республиканцев есть сторонники Украины. Получается у нас слишком подробно и, наверное, не слишком понятно.

Официантка быстро спускается к нам с подносом, почти бежит вниз по крутой лестнице. Становится даже чуть-чуть страшно за неё. Если она так мчалась, чтобы донести еду горячей, то ей это удалось. Приготовлено вкусно, даже я бы сказал — очень вкусно, но Жорж явно оценивает кулинарное мастерство «Казки» не так высоко. Можно предположить, почему. Сам Жорж — мастер готовки, достигший в последние годы в этом деле настоящего совершенства. Поскольку Оксана работает, кухня стала повседневным местом приложения его талантов. За неполную неделю в Виннице мы трижды выступили в роли потребителей произведений искусства Жоржа. И не пожалели.

… Мы уезжали из Винницы во Львов ранним поездом. Машина должна была прийти за нами в половине восьмого. Я проснулся ни свет ни заря — и в семь выскочил из дому, чтобы бросить с моста в Буг (пять-десять минут ходьбы от квартиры, которую мы снимали) пару гривен. Примета есть примета, а я в мелочах суеверен. Когда я, запыхавшись, поднялся от Буга, то у подъезда дома с изумлением обнаружил Жоржа. Он успел на рассвете испечь большой пирог и принёс его — чтобы нам не было голодно в поезде.

(продолжение)