Журнал-газета истории, традиции, культуры
«Вот так, друзья мои, я начал борьбу за русскую литературу, забыв о том, что нашей некогда великой литературы нет. Она исчезла, и я не знаю, возродится ли она… В девятнадцатом и двадцатом веках у нас было относительно немного писателей и беспредельные массы читателей…»
Крошечное кафе приютилось на площади рядом с храмом Sagrada Familia, о котором восхищённо говорил Саша по дороге в Барселону. Мы сидели за столиком на тротуаре перед кафе, прихлёбывая вино sangria и поглядывая на величественные шпили творения Гауди.
В Варшаве я обменял на вокзале несколько пачек наших сигарет на польские злотые и купил бутылку сливовицы. Я вернулся в купе, где у меня был только один попутчик, спавший на верхней полке. За окном проносилась Польша; поезд нёсся по направлению к Братиславе, после которой, за Дунаем, меня ждёт встреча с …
Зачем в полунищем местечке такая роскошь, как извозчик? Дело в том, что железнодорожная станция находилась в четырёх километрах от Ракитно, и старая колымага дяди Беньямина, с запряжённой тощей кобылой Холерой (так от души ругал её наш извозчик) была единственным «общественным транспортом».
А что касается наших соседей, Тарасюков, с третьего этажа, то их было всего двое в их «пятикомнатном дворце» — моя подруга Ленка и её мордатый отец. У него было большое родимое пятно на лбу, очень напоминавшее паука со множеством лапок, внушительная розовая лысина и выступающий живот.
Он встал со скамейки, на которой мы сидели, приподнял саксофон вверх и с изумительным искусством воспроизвёл этот чарующий отрывок из концерта Листа. Над вечерним пляжем понеслись густые саксофонные переливы, где мне явственно слышались скрипки и виолончели оркестра и «рваные» фортепьянные пассажи…
Раньше я навещал Таню каждый год, 18-го мая, в годовщину её смерти, но времени у меня впереди осталось, по-видимому, мало, и я сейчас езжу к ней 18-го числа каждого месяца. Я сажусь на скамеечку у её могилы и начинаю свой обычный мысленный разговор с нею.
«Мы с Давидом получим срок за преднамеренное двойное убийство и отсидим.» — «Вы не жалеете, что так поступили?» — «Жалею? Мы испытали одно из самых высших наслаждений, доступных мужчине, — наслаждение справедливого возмездия! Не должен мужчина прожить свою жизнь, постоянно лелея своё заячье благополучие…»
Мудрецы давно определили, что на белом свете, где всё зыбко и переменчиво, есть две категории явлений, которые постоянны и неизбежны: это налоги и старение. Вы не можете избежать ни того, ни другого, как бы вы ни старались!
Почему Солженицын назначил роль страстного защитника бесчеловечной идеологии именно еврею, а не русскому?! Он сделал это в соответствии с убеждением, что именно евреи были движущей силой коммунистической чумы, захлестнувшей Россию, — чумы, испоганившей её плоть и разрушившей её душу.
Аппетитнейший запах узбекского плова — лучшего плова в мире! — супа шурпы и шашлыков густо насыщал воздух. Я поднялся по ступенькам и вошёл в чайхану. Несколько узбеков в разноцветные халаты, полулежали на расстеленных стёганых курпачах, попивая зелёный чай, покуривая какую-то пахучую травку и негромко беседуя.
Московский памятник стоит рядом с Кремлёвской стеной, на нём высечена надпись: «Яков Михайлович Свердлов, Председатель Всероссийского ЦИК». Другой памятник, на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, содержит, по предсмертному завещанию, кратчайшую надпись: «Зиновий Пешков, легионер»
За окном сыплет мелкий снежок. Я смотрю налево, ожидая появления моего белого коня. Вот его силуэт возникает вдали. Он приближается, осыпанный снегом, медленно движется мимо меня — и постепенно исчезает… Снег начинает сыпать хлопьями. Я задёргиваю штору, забираюсь под одеяло и засыпаю.
Упорное желание Солженицына убедить читателей «Одного дня», что евреи преимущественно сидели в лагере на придурочьих должностях, тем более необъяснимо, что он, явно противореча самому себе, приводит массу реальных примеров из реального ГУЛАГа, свидетельствующих о прямо противоположном.
Невозможно отыскать во всех книгах Солженицына хотя бы один истинно положительный еврейский персонаж… все без исключения евреи в солженицынских повестях и романах, в разной степени и в различных обстоятельствах, являются либо пособниками зла, либо его воплощением.
Сразу за американской виллой показалась усадьба настолько красивая, с такой ажурной оградой, с таким перепадом оранжево-красных черепичных крыш, с таким живописным разбросом высоченных пальм, — что все мы невольно замолкли, жадно разглядывая это великолепие.
В течение моей долгой жизни, заполненной тысячами событий, было только два происшествия, которые можно без оговорок обозначить этой чеховской фразой. Первым таким событием был мой рывок из Советского Союза на Запад в 1976 году. Вторым невероятным событием был, несомненно, развал Советского Союза.
Я выбрался из такси и глянул на старый лукишкский костёл, который я видел последний раз сорок четыре года тому назад. Сыпал мелкий снежок. Я медленно пересёк площадь и вошёл в костёл, где не было ни души и только была слышна тяжёлая волна органных звуков, плывущих с балкона.
Трудно отыскать на свете более красочную и трогательную картину природы, чем панорама американского индейского лета. Даже моя бабка Катя неохотно признавала, вздыхая, что смоленское бабье лето всё-таки уступает по буйной красоте лету индейскому.
По страницам книги американского профессора-социолога Чарльза Мюррея «Человеческие достижения: стремление к совершенству в искусстве и науке, с 800 года до н. э. до 1950 года» (“Human Accomplishment: The Pursuit of Excellence in the Arts and Sciences, 800 B.C. to 1950” by Charles Murray).
Из года в год я ставлю пьесы из стандартного советского репертуара, к примеру, «Незабываемый 1919-й» Всеволода Вишневского, прославляющий нашу революцию, или «Русский вопрос» Константина Симонова, обвиняющий Соединённые Штаты во всех мыслимых грехах. Ну и, конечно, полный набор чеховских пьес…