[Дебют] Марк Горловский: Старый город

Loading

Не представляя, как это делается, по существовавшим тогда неписаным правилам приличия, я громогласно спросил у стоявшей за прилавком девчонки презервативы. Та, покраснев, убежала… Интересно, что эта девчонка, ныне солидная матрона, встречая меня на улице, краснеет до сих пор. А прошло с тех пор более пятидесяти лет.

Старый город

Марк Горловский

Идея возникла после прочтения книги Эфраима Севелы «Легенды инвалидной улицы». Почему бы и мне не вспомнить об улицах моей юности, детства, событиях и людях с ними связанных. События с исторической точки зрения внимания не заслуживают, но могут вызвать тёплые воспоминания у ровесников, которых осталось наперечёт, а может быть окажутся интересными кому-либо из любознательных потомков. «Зуд воспоминаний» ведёт меня.

Итак! Точка отсчёта — площадь имени Сталина, она же — «Мира», впоследствии — «Освобождения». В то время, в начале пятидесятых, я, учащийся Криворожского горнорудного техникума, видел возведение памятника Сталину на месте демонтированного погибшим в шахте горнякам. Одним из них был Шильман, представитель известной в Кривом Роге горняцкой фамилии. Как сейчас вижу памятник Сталину в траурных лентах в марте пятьдесят третьего года. При Хрущёве, после разоблачения «культа личности», памятник разрушили, и площадь переименовали в «Мира». Через какое-то время, в память об изгнании из Кривого Рога фашистов в феврале 1944 года, назвали её площадью «Освобождения» и в центре на мощном гранитном постаменте установили танк Т-34.

Вокруг разбили сквер, окаймлённый транспортным кольцом. Место для него, на мой взгляд, было выбрано неудачно, о чём свидетельствует постоянное отсутствие посетителей. Даже построенный впоследствии подземный переход, предназначенный, в том числе, и для наполнения сквера отдыхающими, ситуацию не изменил. Сквер пуст.

Продумывая канву повествования, не могу пока определить наиболее рациональную форму его построения и поэтому предупреждаю читателя о некоторой сумбурности рассказа, но систему, всё же, попытаюсь организовать.

Пойдём по правой стороне улицы, по направлению движения от площади «Освобождения» к площади имени Ленина. На пересечении улиц имени Карла Маркса и Лермонтова стояло примитивное, но характерное для того времени, одноэтажное деревянное здание парикмахерской, где работали евреи: Янчик, Илья, Яша… Многие из них были потомственными мастерами. Я стригся у них с «молодых соплей», так как жили мы после войны неподалеку. Рос у них на глазах и в каждый приход выслушивал восторженные восклицания о моём возмужании, взрослении. Это превратилось в ритуал. Если добавить ещё то, что здесь можно было получить самую последнюю информацию о жизни города и его обитателях, картина станет рельефной и образной. Стригся я у Яши, человека лет пятидесяти. Здесь работала и его жена.

За парикмахерской двухэтажное жилое здание, у входной двери которого, в тёплое время года, прямо на тротуаре, на вынесенных из дома стульях, сидели, дремали, смотрели на проходящих мимо его обитатели. Естественно, обсуждая и комментируя увиденное, услышанное, произошедшее…

Затем здание старого Главпочтамта, ныне — телеграфа, давшего до революции название улице — «Почтовая». Хлебный магазинчик, в котором торговал маленький однорукий еврей Македонский, отец трёх красивых дочерей.

Повернув за магазинчик направо можно было попасть во двор, где жил среди других мой дед, отец мамы Слитинский Лейб, с бабушкой Соней, дочерьми Генькой (Евгенией) и Бебой (Бертой).

Их соседка Волынская, дама с претензией на аристократизм, работавшая в НИГРИ (Научно-исследовательский горнорудный институт) имела двух дочерей Анжелу и Валерию (судите по именам). Валерия, младшая, выросла в красивую высокую женщину, Анжела же с рождения была ущербна — у неё не было в горле язычка («волчье горло»). В результате она гундосила. Внешность её была, мягко говоря, нестандартна.

До войны я, мой двоюродный брат Лёлик (Леонид) Слитинский и Анжелка (все ровесники), сбросив в палисаднике трусишки, гоняли со смехом по двору, убегая от гонявшейся за нами с веником в руках моей бабушки. Успокоить нас можно было, только пообещав хлеб с маслом и вареньем.

Ещё в этом дворе жили Несмашные, дочь которых во взрослости работала судьёй. Муж её тоже был работником юстиции.

За двором деда двухэтажные строения старинной постройки. На фронтоне одного из них, сегодня реконструированного, сохранилась дата — 1908 год. На первом этаже размещалась мастерская по пошиву военного обмундирования (офицерского).

Дальше мелкие коопторговские магазинчики и отдельно стоявшая будка часовой мастерской. В ней работали два часовщика, опять же евреи. Один маленький толстый, с деформированным многолетней работой с моноклем глазом. Второй — высокий красивый старик, аристократической внешности, с опущенными вниз кончиками седых усов, по фамилии Айзенбуд.

В моей довоенной памяти, почему-то в этом месте, запечатлелась фигура городского сумасшедшего Зямы Московского. Небольшого росточка еврей, с усиками «а ля Чаплин», в любое время года в кавалерийской шинели до пят на почти голом теле. К шинели постоянно прикреплены, звенящие при ходьбе: медный чайник, котелок, другие побрякушки… Жил Зяма милостыней. Интересная деталь, он никогда не брал милостыню более пяти копеек. В случае получения монеты другого достоинства, давал сдачу.

Периодически, раздевшись на берегу речки Саксагани, возле мостика в парк имени газеты «Правда» и стадион «Спартак», он совершал гигиенические омовения.

До войны его арестовало НКВД, считая немецким шпионом, но, убедившись в истинности умственной неполноценности, выпустило. Во время оккупации Зяма вместе с другими евреями был убит немцами.

При упоминании стадиона «Спартак» вспомнилась ещё одна колоритная личность, без описания которой картина послевоенного города была бы неполной. Звали личность Нюмой. Полный, с наголо бритой головой, крепкий, патологический бездельник, выпивоха, любитель девочек, всю жизнь провалял дурака, подвизавшись на стадионе не то сторожем, не то дворником. Спал на борцовских матах, на них же принимал девочек.

Питался, где придётся. Одежда — чёрная фуфайка. Нюма довольствовался тем, что имел, на большее не претендовал и был по-своему счастлив.

Помню белобрысого пленного немца, но это на другой стороне улицы, женившегося на криворожанке и не пожелавшего возвращаться в Германию после того, как это было разрешено. Работал он подсобным рабочим в продуктовом магазине, расположенном возле ресторана «Металлург», где потом стала «Кулинария». Ходил в поношенном солдатском мундире мышиного цвета.

Юрий Петрович Сыч, почётный гражданин Кривого Рога, напомнил ещё об одной местной реликвии, Лёве-барабанщике. Лёву я помню мало, больше по рассказам. Барабанил он в ресторанах «Металлург» и «Руда». А вот в оркестре, игравшем перед сеансами в кинотеатре имени Ленина, был тоже постоянный барабанщик. Небольшой, рыжеватый, с большим родимым пятном на щеке.

Запечатлелся гравёр Штейнберг, всю жизнь проработавший на «Почтовой». Сначала в будках, затем в «Пассаже». На подарочных чашках, часах, других сувенирах сохранились во многих домах его надписи. Сегодня он жив, бодр, ему более девяносто пяти лет. Мы видимся в еврейском обществе БФ «Хесед-Хана». Несмотря на возраст память его уникальна — он наизусть рассказывает длиннющие стихотворения, водит автомобиль…

Из типажей старого города интересна фигура, вернее фигурка мелкорослого ассирийца. Ассирийцев в Кривом Роге называли почему-то «греками». Занимались они чисткой обуви, торговлей мелким товаром, типа пуговиц, лент, сапожных кремов, шнурков, пряжек… Но в их деятельности это «надводная часть айсберга». В детстве и юности, общаясь со студенческой молодёжью, не всегда понимая разницу, пытался внешне походить на них. Как-то пошил он темно-синий в вертикальную полоску костюм. Раньше костюмы шили, а не покупали готовые в магазинах. Гордо прогуливался он в нём по улицам центра. В верхнем карманчике пиджака торчала дорогостоящая авторучка с золотым пером, недоступная по цене друзьям детства. Беседуя с кем-нибудь, наш герой указательным пальцем правой руки небрежно постукивал по её крышечке, акцентируя внимание собеседника на своей якобы причастности к студенческой элите. Ручка в его представлении уравнивала с таковой, хотя я не уверен был ли он грамотен вообще. Во взрослости он держал будку на Центральном рынке. Проходя мимо, я всегда заходил к нему переброситься парой слов. Он был этим очень доволен.

Движемся дальше по правой стороне улицы Карла Маркса. Перед зданием театра одноэтажный магазинчик-забегаловка, в котором толстый завмаг, он же продавец, в грязном на животе бывшем белом халате, прогуливающейся молодёжи продавал на разлив дешёвое красное вино. Студенты посещали его довольно регулярно, тем более, что в промежутках между стипендиями можно было получить стаканчик в долг, записываемый в мятую тетрадку «в клеточку». Не помню случая, чтобы кто-либо долг не вернул.

В 1950 году было окончено строительство театра и перед вводом его в эксплуатацию мы — учащиеся техникума и студенты горного института были мобилизованы на уборку строительного мусора. Пока театра не было, его труппа давала спектакли в клубе «Пищевик», по улице Ленина. Сразу за театром клуб «Промкооперации», с небольшим зальцем, где «крутили» трофейное кино и в его фасадной стене вход в управление филармонии или чего-то такого высокоинтеллектуального и не менее непонятного для нашего развития того периода.

Во дворе филармонического здания жила семья Бабских. Вспомнил их потому, что это была очень красивая пара. Они это понимали и, выходя на улицу для прогулок разряженные, демонстративно, с гордо приподнятыми подбородками, несли свои красоты, презирая окружающую толпу.

Одно филармоническое воспоминание. В 1952 году, после окончания второго курса техникума, на производственной практике работал я слесарем в шахте рудника имени Кирова. Жил в общежитии, так как транспорт в городе тогда был не налажен. Свободное время на «Кировке» молодёжь проводила в двух клубах: зимнем и летнем. Однажды в летнем, под открытым небом, выступал симфонический оркестр Днепропетровской филармонии. Во время исполнения какого-то классического произведения во втором ряду поднялся «меломан» и громко, прерывая музыку, крикнул своим друзьям, сидевшим неподалеку:

— Ходім, хлопці, звідсі, наш Митька на гармошці краще грає!

Кстати, там и тогда произошло наше знакомство с Борисом Косыгиным, впоследствии известным в городе заслуженным фотожурналистом газеты «Червоний гірник».

За зданием клуба «Промкооперация» — гастроном в многоэтажном доме, затем в одноэтажном — «Чайная», впоследствии переориентированная в «Пельменную». На месте её памятник Полю. Под «Чайной» следует понимать грязную забегаловку, где подавали никак не чай, а «вино и фрукты», то бишь, «сто грамм и солёный огурец».

Эпизод, связанный с воспоминаниями о «Чайной» и одной из знаменитейших личностей старого города требует предисловия.

В четырнадцатилетнем возрасте, по совету друзей, записался я в секцию штанги, размещавшуюся в спортивном зале «Буревестник» (до революции — кинотеатр «Чары»). Спортзал находился на месте нынешнего Главпочтамта. Двухэтажное здание старинной постройки. На втором этаже жили люди, на первом — спортзал, где по графику проводились занятия секций: штанги, классической борьбы, художественной гимнастики… Тренером по художественной гимнастике была мастер спорта, кажется, звали её Галина Ивановна, женщина за бальзаковского возраста с некрасивым лицом, но с бесподобной фигурой, осанкой и грацией. Их тренировки следовали за нашими, и нам разрешалось тихо присутствовать. Это времяпрепровождение нам нравилось, так как свободно поглазеть на полуобнажённые женские фигурки, вернее девичьи в то время больше было негде (время было целомудренное). Некоторые из нас находили среди гимнасток себе подруг.

Тренером по штанге и борьбе был Афанасий Иванович Литвинов, личность для нашего города легендарная. Огромный медведеподобный мужик с отвисшей «гангстерской» челюстью, мастер спорта по штанге и перворазрядник по борьбе. Год его рождения, как и моего отца, 1904. Был он нашим кумиром и предметом постоянного восхищения и поклонения, чуть ли не жертвенного. Все знали его как «дядю Ваню», хотя был он «Фаня», т.е. Афанасий. Среди его воспитанников Анатолий Колесников, по кличке «Карамор», больше налегавший на упражнения, развивающие рельефную мускулатуру, что впоследствии классифицировалось как «культуризм» и добившийся, нужно признать, прекрасных результатов. Знаменитый впоследствии Зиновий Архангородский, ставший тренером и воспитавший многих отличных штангистов мирового класса. Между прочим, он женился на одной из гимнасток Лиле Васильевой, посещавшей описанную выше секцию. Последние годы жизни дядя Ваня на лодочной станции в парке «Правды», стоящей на слиянии рек Саксагани и Ингульца, выдавал лодки желающим походить на вёслах. Мы, бывшие воспитанники, проходя мимо, всегда навещали его. Дядя Ваня жал нам руки своей огромной ладонью, называл «сынками», расспрашивал о жизни, успехах, семьях, жаловался на возраст и болезни, с тоской вспоминал прошлое…

После отъезда из города известного тренера по боксу Абрама Зельдина, двоюродного брата киноартиста («Свинарка и пастух»), сменил его на этом посту некий «Икс», получивший травму головы на одном из Европейских первенств.

С момента его появления у дяди Вани начались проблемы. Человек малообразованный, склочный и непорядочный, тот дядю Ваню невзлюбил на почве борьбы за «часы», т.е. величину заработка и за явную любовь спортивной молодёжи к своему кумиру, вызывавшую у того бешеную ревность. Дядя Ваня, будучи человеком добродушным, при «страхотливой» внешности, пытался найти компромисс, но «Икс» не унимался, придумывая и строя всё новые и новые козни.

Как-то после тренировки мы провожали дядю Ваню домой. Жил он на Гданцевке с молодой женой, возраста его дочери от первого брака. Путь пролегал мимо пресловутой «Чайной» Из неё выпал выпивший «Икс» и, увидев своего врага (в его, естественно, интерпретации), отбросив спортивный чемоданчик, принял бойцовскую стойку и полез кулаками выяснять отношения. Попытка сдерживания страстей оказалась безрезультатной. Тогда дядя Ваня своей огромной мясистой ладонью-лопатой сверху вниз приложился к голове обидчика. Тот, хрюкнув, потерял сознание и рухнул на землю. Поручив кому-то из нас привести его в чувство, дядя Ваня невозмутимо продолжил прерванное движение. Мы с восторгом, обсуждая инцидент, возбуждённо двигались за ним.

Иногда летом секция проводила тренировки на открытом воздухе, установив помост на футбольном поле стадиона «Спартак». После тренировок, опять же, провожая дядю Ваню, мы шли через парк «Правды», обязательно мимо бочки с разливным пивом. Дядя Ваня выпивал по две кружки, объём для его брюха микроскопический. Нам запрещал. Кстати, постепенно приучал нас пить поменьше жидкости, объясняя: «жидкость расслабляет, что для штангиста вред».

Как-то два крупных парня, сдувая пену со своих кружек, попали ею ему на брюки. Бывший в молодости матросом, дядя Ваня на всю жизнь сохранил трогательную нежность к брюкам «клёш» морского покроя, подпоясанным широким ремнём с оякоренной бляхой. Зимой — чёрным, летом — белым парусиновым. На вежливое замечание об осторожности, парни презрительно расхохотались и смачно выматюкались. Похоже, они были не местными и дядю Ваню не знали. Тогда он невозмутимо, очень спокойно, не совершая лишних движений, прикоснулся «лапами» к их затылкам и, как в старом фильме «Котовский», соединил лбы. Они потеряли сознание и грохнулись к его ногам. И опять восторгу нашему не было предела.

За «Чайной» двух и трёхэтажные здания довоенной постройки, жилые, банк, на углу пересечения с улицей Ленина трест «Дзержинскруда» со шпилем. Здание треста «Ленинруда» на руднике имени «ХХ партсъезда», бывшем «им. Кагановича», выполнено по тому же проекту.

Читал я как-то, что Каганович прожил не то 94, не то более лет. Получал продукты питания, как старый большевик, в спецмагазине. Зашёл он туда однажды и, не обращая внимания на небольшую очередь, прошёл к прилавку. Старик из очереди поинтересовался, почему тот игнорирует присутствующих. Он ответил: «Я — Каганович!» и немедленно получил ответ: «Ну и что? А я Абрамович!» Это был академик-атомщик.

По улице Ленина — трамвайные пути на Соцгород, построенные в 30-х годах двадцатого столетия, при вводе в эксплуатацию «Криворожстали». За ними сквер, поименованный Ленинским, по установленному в нём памятнику Ленину (но это позже). Сквер существовал и до войны. Несмотря на шум проходящего трамвая, придававший пейзажу колорит большого города, был довольно уютным. В нём любили проводить вечера и молодёжь и старики. Сквер был местом встреч и свиданий, собраний и бесед, местом тёплых воспоминаний обо всём хорошем, в том числе и об ушедшей молодости. В нём любили проводить время и мои родители.

Передвигаясь по правой стороне улицы, я пропустил поворот в Голодяевский переулок, узкий и грязноватый, ведший к Саксагани и двор напротив кинотеатра им. Ленина, где жили две девчонки со странной фамилией Пелиш. Ещё в этом дворе жили два брата, одного из которых звали Костей. Через много лет мы встретились в институте «Механобрчермет», а тогда, время от времени, в этом дворе была у нас точка сбора, тем более, что в нём находился, извините за подробность, общественный туалет, чуть ли не единственный на всю округу.

Основной формой вечерних и воскресных гуляний разновозрастной молодёжи, да и людей семейных, было фланирование по «Почтовой». В одиночку и группами, «под ручку» и без таковой. Сплошная людская масса непрерывно движущаяся занимала всю ширину тротуара. Внимательные взгляды обоих полов выискивали во встречных потоках приглянувшиеся лица для последующего знакомства. Во всём этом был некоторый «стиль». Многие, как показало время, именно там находили и организовывали свои судьбы. Процедура гуляний была традиционна для многих, если не всех, городов страны того периода. Во всяком случае, в Магнитогорске, откуда я прибыл в декабре сорок девятого, было также — по улице «Пионерская».

Существовала ещё форма общения, так называемые «компании», подбиравшиеся по интересам. Они зачастую были «клановыми», долговременными. Посторонние туда допускались редко, путём естественного отбора.

По описываемой стороне улицы — центр гуляния гастроном — прогуливались студенты горного института в тёмно-синей форменной одежде, с небольшими квадратными погончиками на краю плеч, украшенными золотистым вензелем принадлежности «КГРИ» (Криворожский горнорудный институт), кстати, единственный «горнорудный». Все остальные в стране были «горными», учащиеся горнорудного техникума в такой же форме без погончиков, но с петлицами, в которых блестели скрещенные молоточек и разводной ключ, студентки педагогического института, располагавшегося на площади «Освобождения», молодёжь из «приличных» семей, элитная молодёжь. Описанная сторона улицы местным фольклором определялась как «Пижонстрит».

Противоположная же, к описанию которой перехожу, называлась «Гапкинштрассе». «Гапка» — простонародное украинское женское имя. Такое наименование она получила по контингенту прогуливавшейся по ней рабочей молодёжи, зачастую сельского происхождения. Потоки знали своё место в этой иерархии и практически никогда не пересекались.

В театре им. Шевченко для студентов время от времени устраивались спектакли с танцами в антракте и под занавес. В пединституте превалирующим контингентом были девчата, в горнорудном техникуме — больше парней, в одноимённом институте, примерно, поровну. Эти мероприятия организовывались райкомом комсомола, учебными заведениями по взаимной договорённости и играли свою роль. Многие молодые люди, познакомившись здесь, соединяли свои судьбы. Другие использовали знакомства для временных контактов. Полуофициально эти контакты назывались «смычкой» (термин тридцатых годов), студенческий же фольклор определял, как «случку».

Во время танцев изощрённые танцоры вели себя гордо и независимо, высоко неся подбородки над толпой, презирая последнюю. Один из них, из моего техникума, фамилия которого, если мне не изменяет память, была Белый, танцуя, подкладывал под руку партнёрши, лежавшую на его плече, носовой платок, заготовленный заранее, дабы потной рукой она не испортила предмет мужской гордости — красную шёлковую рубаху. Думаю читателям не нужно пояснять, что уровень его культуры находился чуть ниже табуретки. Зато апломб!..

Ещё об одном экспонате старого города. Есть у И.Ильфа и Е.Петрова «Сценарий для звукового кинофильма», написанный в Париже в 1933 году по заказу французской кинофирмы «Софар». Фильм по этому сценарию поставлен не был. Содержание — выборы мэра в микроскопическом французском городке под условным названием Бург-сюр-Орм. Что-то вроде показанного в забытой кинокомедии «Скандал в Клошмерле».

Каждая профессия в городке была представлена в одном экземпляре, в том числе и… Цитирую:

«… Есть в городе девушка по имени Лилиан. Это обыкновенная провинциальная проститутка с истерическими потугами на парижский жанр…»

Была и у нас такая «Лилиан». Называли её «Кармен». Внешне она действительно напоминала традиционный образ знаменитой оперной дивы. Её знали (не «познали») все. Для провинциального города и того целомудренного времени явление уникальное — «притча во языцех».

Не берусь утверждать, что её занятия служили источником средств существования (говорили, что она учительница — ирония судьбы), но то, что услугами «Кармен» пользовались командировочные, останавливавшиеся в гостиницах «Руда» и «Металлург», неоспоримо.

Город ею брезговал. Презиралась непривычная жизнь, проходившая откровенно на виду… Местные знали её историю. Это было несчастное существо — продукт еврейской семьи с патриархальными принципами и моралью. Замуж ей выйти не пришлось, переступить через волю родителей не хватило смелости или характера и… случилось то, что случилось. Пошло — поехало! Природа требовала своё, а вариантов не было…

Прошли годы. Исключительность явления на фоне сегодняшнего морального беспредела затушевалась (не могу подобрать слова удачнее) и превратилась она в Богом и людьми забытую одинокую старуху — у разбитого корыта.

Кто возьмёт на себя смелость бросить в неё камень?! А ведь обыватели с похотливой усмешечкой вспоминают до сих пор…

В массиве одноэтажных построек в начале улицы Лермонтова, в доме барачного типа, после возвращения из эвакуации, жила наша семья. В результате П-образности постройки двор был закрытым и довольно уютным (люблю это слово — тёплое оно). Я бы даже предположил, что эта уютность зелёного двора была одной из причин добрососедских отношений. В качестве иллюстрации пара примеров.

Жила в доме семья бухгалтера Константинова: он, жена, сестра жены — учительница математики, старая дева, и сын Вадим, по кличке «Косой». Он действительно косил на один глаз. Лет сорока Вадим сошёл с ума и умер молодым. Семья от повседневной жизни двора была отдалена и служила предметом частого обсуждения и обывательского порицания, но иногда центр жизни сосредоточивался на Константиновых. У них была гитара и итальянская двенадцатиструнная мандолина (строй скрипичный), привезенная Константиновым с войны. Звук мандолины был уникален.

Тёплыми летними вечерами инструменты выносились во двор, выходили соседи и начинались импровизированные концерты. На мандолине играл я, на гитаре аккомпанировал Вадим, иногда его отец. Концерты нравились. Они создавали атмосферу добра и счастья, уводили от бытовых невзгод. Часто продолжались до глубокой ночи.

Летом во двор выносились раскладушки, ставились в ряд под одной из стен, и всю ночь во дворе раздавался разномузыкальный умиротворённый храп.

Константинов, при росте, приближавшемся к двум метрам, весил пятьдесят четыре килограмма. О нём мой отец рассказывал такой анекдот:

«Пригласила его в гости дама, привела к себе и предложила раздеться. Сама вышла в другую комнату. Гость, в ожидании непредвиденного контакта, обнажённый, ожидал её возвращения. Наконец она вернулась с двумя маленькими детьми: «Дети, посмотрите, этот дядя в детстве не пил рыбьего жира!»

Ещё анекдот не связанный с историей двора:

«В 3-й горбольнице» работал психиатр Иткин, человек со странностями. Как-то зимой он сидел в кабинете и писал. Вошёл человек в тулупе и валенках, мявший в руках шапчонку. Остановившись в дверях, смущённо кашлянул. На что врач, не поднимая головы: «Раздевайтесь!» Мужик что-то робко пробормотал. Иткин как заорёт: «Раздевайтесь, кому сказал!!!» Тот с перепугу сбросил одежонку. Окончив писать, врач посмотрел на мужичка: «На что жалуетесь?». «Ни на что я не жалуюсь, дрова привёз, где разгружать?»

За институтом «Кривбасспроект» городская библиотека с читальным залом, в котором студенты проводили много времени. Кроме работы с книгой мы «со товарищи» занимались таким безобидным непотребством — подсматривали за сидящими в зале в плане выискивания смешных и карикатурных черт. Вызывал смех белёсый близорукий читатель, низко сгибавшийся над книгой и подгибавший колени чуть ли не под подбородок. Увлекаясь чтением, он жадно, неистово грыз ногти.

С неулыбчивым высоким парнем, увлекавшимся серьёзной литературой, мы здороваемся до сих пор, никогда не быв представленными друг другу.

Объединяющим началом были два библиотекаря: Ида Хаметовна Китабова и Сичкарь Ирина Борисовна, уже, к сожалению, «почившие в Бозе». В сестру Ирины Надю, учительницу, я был тайно и безрезультатно влюблён.

Некоторые из нас, получившие в их глазах статус «серьёзного читателя» были допущены в книгохранилища, а хорошо себя зарекомендовавшие получали оттуда на выходные дни редкие издания для домашнего прочтения.

Библиотека в нашем становлении личностями сыграла вполне определённую роль. Это был своеобразный интеллектклуб.

За библиотекой жилое трёхэтажное здание, затем, на пересечении с улицей Чкалова, бывшая частная гимназия Гершойга, в которой когда-то учился мой отец. Сын владельца гимназии, доктор наук, в моё время в «Механобрчермете» заведовал геологической лабораторией.

На другой стороне перекрёстка — «Геолтрест»

В этом же здании на первом этаже детская городская библиотека. Затем Главпочтамт, на месте описанного выше спортзала «Буревестник» и памятник Тарасу Шевченко.

Перекрёсток с улицей Анненкова и ресторан «Руда», с вертящейся четырёхлепестковой дверью, я помнил, если можно так выразиться, ещё «с до войны». Там, где сегодня «Пассаж» длинное двухэтажное здание старой постройки, на первом этаже которого аптека, на втором фотография (бывшая Ш.Подгаецкого), магазины и магазинчики. В описываемое время в фотографии работал высокий лысый человек по имени Иван. Отчество не помню.

С аптекой связано одно личное воспоминание, Заведовала ею знакомая родителей Шапиро, сын которой Изя, с отвисшей толстой нижней уродливой губой был моим соучеником по школе. Жена его Ася в «Механобрчермете» работала в моём подчинении. Так вот. В 1957 году, через два дня после рождения, умерла моя первая дочь. Жене запретили в течение двух лет беременеть. Пошли мы с ней в аптеку за противозачаточными средствами, ранее никогда не приобретавшимися. Не представляя, как это делается, по существовавшим тогда неписаным правилам приличия, я громогласно спросил у стоявшей за прилавком девчонки презервативы. Та, покраснев, убежала. Вместо неё вышла пожилая еврейка-провизор и объяснила, что нужно показать в витрине предмет покупки и сказать: «мне столько-то или на такую-то сумму». Это было ещё целомудренное время. Не буду говорить, что происходит сегодня. Интересно, что эта девчонка, ныне солидная матрона, встречая меня на улице, краснеет до сих пор. А прошло с тех пор более пятидесяти лет.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.