Я уже узнала все подробности общественной жизни Таджикистана, и его Академии наук, и лично Ситоры Файзуллаевны, почти реально представляла красоты ее дома и дачи и, кажется, уже могла бы узнать в лицо троих ее детей, а за старшего — так и выйти замуж…
Восточные сласти
Рассказы из книги «Дом общей свободы», издательство «Арт Волхонка», 2020
Татьяна Хохрина
ВОСТОЧНЫЕ СЛАСТИ
За окном, зараза, всё льёт и льёт… Даже через тройной стеклопакет сыро, промозгло и мерзко. Не позавидуешь сейчас тому, кто на улице, особенно если еще и ждать кого-то приходится. Тут ни один зонтик не спасет и будет одна мечта — нырнуть в тепло и обнять обеими ладонями чашку горячего чая.
Лет сорок назад (вот ужас-то!) был точно такой же день. Серо-черный, отсыревший насквозь и такой безнадежный, что не хотелось даже с работы нос на улицу высовывать, хоть в кабинете ночуй! Но деваться некуда, надо быстро дела закончить и бежать. Только сначала мне было необходимо из флигеля, где располагался мой сектор истории государства и права и политических учений, метнуться в главное здание: занести почту в канцелярию, забрать подписанные бумажки из дирекции и заскочить в буфет, где его хозяйка Галя по дружбе припрятала для меня острой венгерской колбасы и миндальных пирожных. Перепрыгивая в старых туфлях через лужи и закрывая голову конвертами с той самой почтой, я прямо без пальто понеслась к главному входу и увидела боковым зрением съежившуюся дрожащую женскую фигуру, напрасно пытающуюся поместиться под узеньким козырьком черного хода, чтоб не быть смытой дождем окончательно.
Обратно в морось нырять не хотелось, я посидела полчаса в канцелярии, потом в дирекции, перекурила с парой приятелей, убедилась, что Ученый Совет еще не кончился и домой все равно не уйти, завернула в буфет за блатной пайкой, выпила с буфетчицей кофейку под очередную ее любовную историю и только потом, прижимая к груди бесценную колбасу и пирожные, двинулась в обратный путь. Стало совсем уж темно и дождь еще прибавил. Чистое Макондо! Ныряя во флигель я опять увидела ту же фигуру на том же месте и мне показалось, что я слышу, как у несчастной стучат от холода зубы. Пионерское воспитание толкнуло меня в спину и я, из своего какого-никакого рабочего тепла прокричала незнакомке:»Не стойте там под дождем, Вы уж мокрая наверняка насквозь! Зайдите сюда…»
Через пару минут на моем пороге возникла трясущаяся тетка лет под пятьдесят, с двумя баулами и в мокрых насквозь туфлях, пальто и платке. Она была явно откуда-то из средней Азии, поэтому от холода ее смуглое лицо стало аж сизым, зато баулы распространяли неземной запах восточного базара. «Девушка, дай Бог тебе счастья, ты меня просто спасла! Я прямо с поезда сюда. Выезжала из Дюшанбе — было плюс 14, а у вас тут потоп и холод! Ноги не держат, да и мокрые насквозь. Маковой росинки за день во рту не было, но не так есть хочется, как горячего чего-нибудь выпить, хоть кипяточку! Можно я тут с краешку у Вас посижу? Мне надо профессора Гиацинтова дождаться, он ведь здесь работает?» — «Да Вы садитесь, садитесь конечно! И пальто с платком снимайте, я по батареям разложу — они быстро подсохнут. У нас даже туфель в шкафу разных пары три, может, какие годятся Вам, так Вы свои снимите, тоже высушим…»
Пока Ситора Файзуллаевна (так, оказалось, звали мою неожиданную гостью) рассупонивалась и примеряла туфли, я развесила ее мокрые вещи, вскипятила чайник, достала казенное печенье и сахар, прибавила к ним свежедобытой колбасы и пирожных и пригласила тетку к столу. Она села и полилась беседа… Оказалось, что она работает в Таджикском отделении Философии и Права АН СССР, преподает историю политучений и приехала вручить профессору Гиацинтову какой-то почетный знак и пригласить его на форум в Таджикистан. Хорошо зная Сергея Палыча Гиацинтова, мне с трудом верилось, что он куда-то добровольно двинется, его на работу-то заманить можно было только премиальными и застольем, но, видно, Ситора эта была такая же подневольная. как я, сказали — вези и вручи, она и везет!
Ситора дохлебывала третий стакан, из синюшной стала румяная, как таджикская лепешка нон из тандыра, так наворачивала дефицитную колбасу и пирожные, что впору было снова в буфет нестись, но на второй заход денег уже у меня не было, в секторе одуряюще пахло дыней и какими-то чудесными специями, а я все слушала теткины истории, перемежавшиеся цветистыми восточными восторгами и благодарностями в мой адрес. Я в тоске поглядывала на часы, душой и телом рвалась домой, пусть и сквозь дождь, но мы в ответе за тех, кого приручили (Экзюпери отдельное спасибо!), Сергей Палыч, зараза, видно с кем-то завис в главном здании, так что я продолжала сидеть. Я уже узнала все подробности общественной жизни Таджикистана, и его Академии наук, и лично Ситоры Файзуллаевны, почти реально представляла красоты ее дома и дачи и, кажется, уже могла бы узнать в лицо троих ее детей, а за старшего — так и выйти замуж. О себе я узнала тоже много хорошего, что делало меня еще более обреченно сидящей с пригревшейся и заморившей червячка освобожденной женщиной Востока. Но поскольку нет в мире ничего приятнее прямой и откровенной лести, я тоже сияла красными щеками и почти верила в то, какая я необыкновенно умная, красивая и добрая в одном флаконе. Мне уже был обещан ручной ковер, лучшая комната, когда я приеду, почетный эскорт в лице ее старшего сына-аспиранта и золотое монисто в 20 рядов до колена. Из всей этой экзотики мне хотелось только дыню, но ее никто не предлагал.
Наконец шарахнула входная дверь, топая, как слон, ввалился Сергей Палыч Гиацинтов, мгновенно проглотил последний кусок моей выстраданной колбасы, схватил мою чашку чая и допил ее с пирожными, забыв о диабете. Тетка в этот момент как раз вышла в туалет. Я едва успела ввести Палыча в курс дела, как она вернулась, ойкая, вздымая руки и приседая. Я сперва решила, что ей с голодухи копченая острая колбаса встала поперек и даме нехорошо, но оказалось, это выражение восторга от встречи с великим ученым. Тот и не возражал против такой характеристики. Ситора коротенько ему рассказала о его же достижениях, вытащила из-под глыб какие-то бумаженции и почетный знак типа Ордена Подвязки, Палыч схватил всё жирными колбасными руками и, не читая, затолкал в портфель. Отдельным бонусом. продолжая тарахтеть о Гиацинтовских свершениях, Ситора, кряхтя, подтянула баул побольше, где оказались две огромные, как поросята, душистые дыни, завернутые в национальный таджикский халат. Палыч радостно загреб это, понял, что больше ждать нечего, натянул на подмоченное дождем темя дареную тюбетейку, и засобирался домой.
Ситора к этому моменту и согрелась и почти высохло ее приданое, о ночевке она договорилась в Таджикском представительстве, так что тоже намеревалась уже выдвигаться. При этом она продолжала нарезать вокруг Палыча круги с восторженно-подобострастным лицом, умильными вздохами и волнением, как Палыч допрет домой дыни. Я хотела предложить в шутку облегчить его на одну, но мне слова не давали и к высокому лицу не подпускали. Как час назад обращаясь ко мне, Ситора теперь зазывала профессора в Таджикские райские кущи, суля ему такие удовольствия, о которых он или не помнил уже, или сроду не знал. Похоже, мой ковер и лучшая комната в Ситорином доме уже отходили Палычу, да и все остальные мои опции таяли на глазах. Наконец, подъехала вызванная для Палыча из академического гаража разъездная Волга, он затолкал в нее дыни и Ситору и перед моим носом захлопнул дверцу. Я, как в Юноне и Авось, провожать необутая вышла и поняла, что домой под дождем мне тащиться на городском транспорте. Последнее, что я услышала, возвращаясь во флигель, это завизжавшее автомобильное открывающееся окно, через которое Ситора начальственно крикнула мне: «Эй, ты, девушка, тоже приезжай с дорогим профессором Сергеем Павловичем! Ведь, как говорит наша мудрая пословица, вместе с рисом и шелуха воду пьет…»
Задерну-ка я штору, завернусь в плед и пойду выпью чаю! У меня и пирожные с колбаской имеются! И буду я сама себе и рис, и шелуха…
АХ, ЭТОТ ВЕЧЕР, ЛУКАВЫЙ МАГ…
— Интересно, кто-нибудь сегодня вообще на работу явится после вчерашнего? Не надо было идти конечно! Но вдруг завсектором с женой с утра полаялся и на работу приперся? Он же слопает потом с потрохами, что не вышла, хотя вчера на вечере кормил бутербродами с икрой, на дачу к Вилянскому звал, а когда совсем нажрался, начал при людях кофточку сдирать, едва отбилась! — Лида так разулыбалась, вспоминая вчерашний институтский предновогодний вечер, что сидевший в троллейбусе напротив нее дядька заволновался и даже проверил, застегнуты ли брюки.
— Хорошо, что она вчера все-таки осталась после торжественной части! Подумаешь, пришлось матери потом перестелить и помыть ее. Это и без вечера могло случиться. А так Лида хоть лишние три часа побыла вдали от своего ада и вспомнила, что еще жива. Нет, здорово всё было! И девочка новенькая из канцелярии поёт шикарно, и Танька из бухгалтерии прямо Шахерезадой заделалась — так голым пузом трясёт, и еврейчик этот, аспирант Вилянского уж очень трогательно стихи читал про любовь, чего-то там опухших губ, мы провода под током…, Лида сразу себя с Денисом вспомнила, когда тот еще только в Институт пришел после Университета и у них случился роман. Это он сейчас даже не здоровается, если на Ученый Совет заезжает, а тогда аж трясся, прикасаясь к ней, будто и правда 220 вольт сквозь него прошло…
Лида вышла из троллейбуса, увидела далеко впереди пару сотрудников, спешащих на работу, и поняла, что не одинока и что праздник уже остался позади, а сегодня будни. Но думать об этом не хотелось! Так вчера все хорошо было организовано! Торжественную часть и концерт самодеятельности не затягивали, все быстро перешли сперва в конференц-зал, где на накрытых столах была кое-какая закуска и полно выпивки, а потом потянулись на второй этаж на танцы.
Сначала, как водится, врубили вальс, директор и два старых перечника-академика показали класс, прокружив трех старух из библиотеки по всему залу. Потом, не изменяя традиции, сел за рояль слепой Вызин, выдававший себя за инвалида войны, хотя все знали, что еще в сороковом, подростком он выпил технического спирта и ослеп, сыграл Любимый Город и Семь Сорок, чтоб его дружок закадычный, главный институтский жидомор, секретарь парторганизации Цырко душу отвел и сплясал, заложив большие пальцы за проймы жилетки и высоко подбрасывая ноги. А потом уж инициативу перехватили те, кто помоложе, включили нормальные записи, и затанцевали уже все.
Сначала Лиду пригласил Гена Баранов. Они с ним вместе на вечернем учились, только Лида на этом и остановилась, а Баранов — нет, быстро диссер слепил, женился на дочке зам. директора и стал Ученым Секретарем. Хотя все пять лет у Лиды списывал и больших надежд не подавал. Но мужик был неплохой, только нытик. Он и в танце Лиде жаловался и на тещу скандальную, и на сына-двоечника, и на жену, которую ревновал к каждому встречному. Жена у него, и правда, не терялась, но от такого зануды каждая бы гуляла.
Лиду спас от Баранова шустрый Гагулян и оттоптал ей единственные приличные туфли, зато не ныл. Потом ее долго водил по залу, не попадая в музыку, жирный Омиков и цветисто намекал на возможное сближение, но в очень отдаленной перспективе, а Лиде в ее сорок девять ждать-то уже было некогда. А тут и заведующий подоспел. Сначала потащил Лиду еще выпить, он веселился только когда уже язык не слушался и ноги не держали, а потом, дойдя до нужной кондиции, стал к ней приставать, уговаривал на дачу к дружку его ехать, раздеть пытался, но Лида знала — это, как у них, юристов, называется, «покушение с негодными средствами». Заведующий, даже стоя на четвереньках, никогда не забывал, что должен быть дома, как Золушка, не позже двенадцати, иначе фурия-жена превратит его в тыкву и свиную отбивную, поэтому все его брутальные посулы в лучшем случае исчерпывались тисканьем между библиотечных стеллажей. За двадцать пять лет работы в Институте Лида изучила возможности сослуживцев во всех деталях.
А потом ее пригласил Слава Косецкий, молоденький мальчик-аспирант второго года обучения, смешной, долговязый, с мальчишескими цыпками на руках. Ровесник сына Лидиного. Лида ему пару раз рефераты перепечатывала. Так он так копейки считал, что она при всей бедности и не взяла их с него, прямо жалко стало! Шея тонкая, рукава старого пуловера короткие, видно, сели от частых стирок. И голодный всегда. Как и Лидин сын. Где бы в Институте что ни праздновали или просто ни садились чайку попить, Слава этот норовил присоседиться и ел, пока не выгонят. Молодой, организм-то растущий, что тут удивительного!
Слава был выпивши, повис на Лиде, потоптался под музыку, жарко дыша ей в шею, потом невнятно что-то начал говорить, просить, тянуть Лиду за руку из зала. Она не очень поняла, в чем дело, но поплелась за ним во флигель, где был их сектор. Там Слава как-то сразу стал решительнее, словно взрослее, довольно грубо, но ловко Лиду втиснул в темный проем между книжными шкафами, задрал ей юбку и добился за десять минут того, на что все предыдущее время только намекали Омиков, заведующий и Гогулян. А Лида и не сопротивлялась. Мужа у нее уже двадцать лет не было. любовники были незавидны и случайны, особенно после того, как ей сорок стукнуло, так что выпендриваться смысла не имело. Обидно только было, что даже сопляк этот не напрягался, чтоб слово ласковое сказать или соврать что-то воодушевляющее. Ну да ладно, она не гордая… Жаль, не проводил до дому, холодно и страшно потом было в темноте одной в час ночи бежать. Но это воспитание подкачало, мама с папой не научили девушек провожать! Лида поняла, что это она о себе говорит «девушка», рассмеялась действительно по-девичьи, и быстрей побежала на работу.
— Лидия Антоновна! Смотрю, Вы не торопитесь! Вам наверное неизвестно, что наш Институт начинает трудовой день в 10.00? Или Вам не до этого? Все мечтаете? О чем, интересно, можно мечтать в ваши годы?! О пенсии, что ли? Или Вы все еще празднуете? Не затянулось ли Ваше веселье? — Заведующий был на месте и его аж ломало от злости! — И где все остальные, хотелось бы знать?! Где Вилянский? Небось, уже на даче дорожки от снега чистит? А где этот стручок Слава Косецкий? Или он считает, что если пожрать нечего, так можно и на работу не выходить? Напрасно он так думает, это ему очень дорого обойдется! И вообще что это за бардак в секторе?! Посуду вчера не убрали, стулья все стоят не на своих местах! И тряпку эту поднимите, вон между стеллажей валяется! Черт знает что!..
Лида подошла тряпку поднять. Никакая это была не тряпка, это были ее трусы. — Надо же, даже не заметила! Хорошо, что я на вечер вчера пошла! Никогда больше пропускать не буду! У любого человека должен быть праздник!
