Николай Овсянников: Об оборотнях, Испании и пользе анекдотов. По следам моей статьи «Марк Савельевич Гельфанд»

Loading

На худой конец, мог же наш герой написать, хоть для потомков, «в стол», правду о прожитом, о том, чем занимались в Испании и прочих местах он и его товарищи по «ордену».

Об оборотнях, Испании и пользе анекдотов

Николай Овсянников

По следам моей статьи «Марк Савельевич Гельфанд»

Явление оборотничества имеет в нашей стране глубокие корни, долгую историю и высокие шансы перехода в бессмертное состояние. Образы оборотней — от почти забавных фигур до достаточно страшноватых персонажей русской предреволюционной прозы — наполняют произведения самых наблюдательных авторов ХIХ — начал ХХ вв.: Гоголя, Достоевского, Сологуба, Андрея Белого, Бориса Савинкова. Но вдруг, сразу после октябрьской революции, они (оборотни) на какое-то время исчезают из отечественной литературы; при этом дружно и по-хозяйски заполняют общественную жизнь. Философ Федор Степун так высказывается об этом явлении:

«В русской душе есть целый ряд свойств, благодаря которым она с легкостью, быть может, не свойственной другим европейским народам, становится, сама иной раз того не зная, игралищем темных оборотнически-провокаторских сил <…>. Все самое жуткое, что было в русской революции, родилось, быть может, из этого сочетания безбожия и религиозной стилистики. Если к этой глубоко характерной черте русской души, к этой ее предопределенности к прохождению сквозь жуть и муть химерической религиозной диалектики, прибавить, с одной стороны, отмеченное еще Леонтьевым глубокое неуважение к категорическому императиву, т. е. ко всякого рода морализму и законности, а с другой — ее единственную артистическую даровитость, тот ее глубокий, гениальный «мимизм», который один только объясняет и то, почему русские люди всюду дома — французы с французами и англичане с англичанами, — и то, почему только русские мужики, выходя в люди, сразу же становятся неотличимы от бар, и еще многое другое, вплоть до изумительного явления русского театра вообще, и в частности русского крепостного театра, то в нашем распоряжении будут все те черты, жуткое перерождение которых вполне объясняет то страшное явление в современной русской жизни, которое я не совсем, быть может, привычно, но феноменологически, думаю, вполне точно называю «оборотничеством». Явление это очень сложно, очень многомерно; зарождается оно с первых же дней февраля <…>. Но с первых же дней октября все сразу меняется. В отличие от Временного правительства, пришедшего к власти по воле истории, большевики сами врываются в историю, как подпольные, таинственные, страшные заговорщики. Вместе с ними в жизнь входят двуличное сердце, мертвая маска и заспинный кинжал. С первых же дней их воцарения в России все начинает двоиться и жить какою-то особенной, химерической жизнью».

Двоилось действительно все и вся. Ну, кто бы в 1914 году мог подумать, чтó, к примеру, произойдет с одной замечательной русской женщиной. Спроси ее тогда: милая барышня, ты кто такая? — тотчас услышали бы в ответ: «Патриотка! Военные песни пою. Меня сам царь-батюшка слушать любит». Но пройдет всего два года, и, задав ей тот же вопрос, услышали бы нечто совсем иное: «Я заодно с народом. Он за правое дело борется. А я его русской песней поддерживаю». Еще через два года — и вовсе чудо преображения: «Мы с мужем красноармейцы. Он с белыми сражается, а я нашим бойцам про Стеньку Разина пою. Чтоб крепче их, подлецов, били». Увы, не тут-то было. Прочь еще два года, и мы уже слышим противоположное: «Я жена белого героя. Вот побьем красную сволочь и заживем на славу». Не побили. Уехали за бугор. Теперь слышим: «Мы с мужем изгнанники. Все истинные герои — такие, как мы. А я — их соловей. В Россию нам нельзя — ее всю снегом замело, седою пургой запружило». А что же в итоге? В итоге оказался наш соловушка тайным помощником ОГПУ по кличке «Фермерша». А ее герой-муж — и вовсе двойным агентом: фашистской Германии и сталинского СССР. Грустно? Отчасти да. Но не от того, что хорошая певица почти всю сознательную жизнь была оборотнем. А оттого, что сейчас, на наших глазах, ее, давно покойную, превращают в невинную жертву лукавого и бездушного Запада. Чуть ли не в святую мученицу земли русской. А это ведь тоже в некотором роде оборотничество. Только не отдельной человеческой души, а общественного сознания. При этом создается аура, благоприятствующая появлению все новых и новых оборотней. Посмотрите в телевизор, оглянитесь вокруг. Вам не страшно?

Или такой пример. Год 1916-й. Умный и талантливый юноша вот-вот с золотой медалью окончит гимназию. Наверно, скоро поедет на фронт родину от немцев защищать. Живется ему и родителям неплохо. Отец — уважаемый человек, известный в городе врач. Мать пианистка. Но тут случился государственный переворот, большевики «ворвались в историю». Началась страшная гражданская война. И что же? Да ничего особенного. Стал наш золотой гимназист коммунистом. Редактором большевицкой газеты. Грозным словом классовой ненависти стал добивать белую гадину. Добил. Пошел учиться в Коммунистический университет. Окончил. Пошел дальше марксистко-ленинских знаний набираться, в самый престижный вуз страны — Институт красной профессуры. Учиться на крупного советского администратора. Ну, скажите, имеет этот человек какое-то отношение к рабочему классу или трудовому крестьянству? Оказывается, имеет, да еще какое! «Я — пролетарский писатель, — не моргнув, ответил бы он на соответствующий вопрос. — Член Российской ассоциации пролетарских писателей». Писателей? Мы не ослышались? Ведь за тобой не числится ни одного художественного произведения не то чтоб о фабричных рабочих или, на худой конец, о каких-нибудь артельщиках, а вообще — НИ ОДНОГО. Так кто ты на самом деле, господин хороший?.. Тайна… Пройдет не так уж много времени. Чудесную ассоциацию разгонят, как собачью свору. И «пролетарский писатель» отправится в Париж. То ли дипломатом, то ли корреспондентом телеграфного агентства. Потом — в том же неясном качестве — в Женеву. По поручению наркома будет вести тайные переговоры с главами буржуазных стран. В результате Советский Союз на несколько лет сделается полноправным членом Лиги Наций, детища мировой буржуазии. А «пролетарский писатель» завяжет знакомства с фигурами, прямо скажем, мирового уровня. Например, с писателем (в отличие от него, настоящим) Роменом Ролланом. С будущим президентом Чехословакии Эдуардом Бенешем. С английским министром иностранных дел Артуром Гендерсоном. Особенно хорошие связи установит с важными испанскими «господами-товарищами». Каким образом? Оказывается, он уже научился хорошо говорить по-испански. Интересно, где?.. Тайна… Пройдет всего ничего — какие-то два года — и отправится он …разумеется, в Испанию. В качестве кого?.. Тайна…

Что ж, попробуем разгадать хотя бы ее. В Испании в это время уже давно бушевала гражданская война. Как показывает в своей книге «Европейская гражданская война (1917-1945)» авторитетный немецкий историк Эрнст Нольте, она «выросла из испанских корней». «Процессы, разворачивавшиеся в Испании между 1931 и 1936 годами, с большим основанием можно было сравнить с российскими событиями февраля-октября 1917 года». При этом автор отвергает не подтверждаемые фактами сведения о вовлеченности Гитлера в события, связанные с бунтом испанской армии 17/18 июля 1936 года против правительства партий Народного фронта. В это время армия находилась в Африке. Транспортных самолетов для ее переброски в Испанию у генерала Франко не было. Он обратился за помощью к Гитлеру, который был убежден в том, что «Испанию охватил большевизм и его надо остановить». С начала августа 1936 года немецкие самолеты начинают переброску в Испанию марокканской группировки и легионов Франко. Муссолини также включается в эту спецоперацию. Силы противоборствующих сторон пока как будто равны. Но во все более разрастающуюся войну теперь уже самым активным образом вмешивается сталинский Коминтерн. Для этого он располагает денежными ресурсами, «предоставленными секретными службами Красной Армии и ГПУ». Противоборствующая сторона также не осталась без добровольцев: французов, англичан, ирландцев.

Дальше — больше. В октябре прокоминтерновские силы уже сформировали «интернациональные бригады». Высшие офицерские должности в них «практически целиком замещались коммунистами». А еще «в сентябре из иностранных представительств немецкого МИДа в Берлин были направлены сообщения, что из Одессы вышли русские корабли с войсками и оружием на борту и пришвартовались в испанских портах, что из Испании было вывезено много золота, очевидно, предназначенного для поставок оружия». В октябре в стране развернулись полномасштабные бои с применением советских (с одной стороны) и немецких и итальянских (с другой) танков. А в ноябре над Мадридом сошлись в бою советские и немецкие самолеты. С каждым днем вмешательство иностранных участников нарастало.

Но вскоре на контролируемых проправительственными силами территориях началась своя гражданская война — внутри идущей большой войны. «В начале мая 1937 года в Барселоне, — пишет Э. Нольте, — сторонники анархистского профсоюза и ПОУМ (лево-коммунистической партии. Н. О.) воспротивились приказу освободить контролируемую ими центральную телеграфную станцию, а затем на несколько дней захватили город, получив в нем неограниченную власть, однако в конце концов мятеж был подавлен быстро подступившими и в основном коммунистическими правительственными войсками. Число жертв насчитывало до 500 человек. Андрес Нин (вождь ПОУМ. Н. О.) был арестован и после тяжелых пыток убит вместе с Бернери (итальянский эмигрант, вождь каталонских анархистов. Н. О.) А в это время Сталин начинает в Москве большую «чистку». В значительной мере она коснулась военных, дипломатических и чекистских руководителей огромного советского «корпуса» в Испании. Между тем, внимание Сталина стало все больше сосредотачиваться на событиях в центральной Европе (в первую очередь в Австрии и Чехословакии). Позиции гитлеровской Германии усиливались. Сделались очевидны грубые военно-политические просчеты. Победа в далекой окровавленной Испании стала неактуальной. Поэтому вскоре военная и политическая инициатива перешла к Франко. В его окончательной победе уже мало кто сомневался.

Теперь подумаем, чего же (какого результата?) изначально добивались в Испании направленные туда Сталиным «специалисты». Может быть, торжества свободы и демократии? Установления законности и утверждения прав личности?

«Самый интересный факт, — пишет Франсуа Фюре, глубокий исследователь европейского противостояния фашизма и антифашизма, — создание репрессивного аппарата, непосредственно управляющего советскими службами, обладавшего собственными процедурами, агентами, тюрьмами и совершенно независимого от испанского правительства. Методы, которыми проводилась ликвидация ПОУМ <…>, носили фирменную печать обвинения в “гитлеро-троцкизме”, особо свирепая ненависть к крайне левым, фабрикации фальшивок, выбивание признаний с помощью пыток, убийства<…>. Среди жестокостей испанской гражданской войны их (“сталинских убийц и заплечных дел мастеров” — цитата из книги. Н. О.) злодейства отличались стремлением построить свои жертвы в одну колонну с подсудимыми московских процессов: ПОУМ именовалась организацией троцкистов, а значит — гитлеровцев, а значит — франкистов». «С советской стороны, — пишет автор в другом месте, — была опробована политическая техника установления “народной демократии”, которая затем проявит себя во всем блеске в странах центральной и восточной Европы после 1945 года». То есть готовилось что-то вроде испанского «издания» Чаушеску. Фюрер приводит слова социалистического лидера Испании Луиса Аракистайна из его письма дочери: «Я уже давно повторяю, что в случае поражения, как и в случае победы республики, независимые социалисты будут вынуждены покинуть страну. В первом случае нас будет убивать Франко, во втором — коммунисты». Джордж Оруэлл, автор эпохального романа «1984», сражался в боевых отрядах ПОУМ. По возвращении в родную Англию он сразу заявил, что испанская война «дала самый обильный урожай лжи после Большой войны 1914-1918 годов». До получения ранения на Арагонском фронте он имел возможность наблюдать коммунистический террор против анархистов и поумовцев. Он и сам мог стать его жертвой, поэтому после выхода из госпиталя был вынужден скрываться. Не легче (по крайней мере, в моральном отношении) ему пришлось в родной Англии, где он первым из участников испанских событий осмелился сказать о них всю правду. «Большое количество людей заявило мне, — уточнял он, — что не следовало говорить правду о том, что происходило в Испании, и какую роль сыграла там партия коммунистов; что это могло бы настроить общественное мнение против испанского правительства и тем сыграть на руку Франко». «С этого момента, — завершает свой рассказ об Оруэлле Франсуа Фюре, — на протяжении всего века завеса лжи окутывала историю войны в Испании».

Вернемся к «пролетарскому писателю». В отличие от Оруэлла, на протяжении многих десятилетий запрещенного и проклинаемого в СССР, этот таинственный человек получил за пребывание в Испании орден Красного знамени. Вряд ли то была награда за участие в боевых действиях — для них он был слишком слаб здоровьем. Может быть, служил переводчиком? Да нет, для птицы столь высокого полета мелковато. Наверно, все же занялся знакомым делом. Вспомнил работу в большевицкой газете в годы гражданской войны. Как он вел боевую пропаганду против «черного барона» и прочей контрреволюционной сволочи. Теперь огненным словом правды (скорее всего, по радио) он разил и разлагал противника. Тут-то и пришлось к делу хорошее знание испанского. Впрочем, это лишь наши догадки. Кем на сей раз обернулся «пролетарский писатель», наверно, уже никто никогда не узнает.

Кто-то скажет: пропаганда — это все же не карательные акции против вчерашних боевых товарищей, не допросы и не пытки. И будет прав. Пропаганда, особенно во время кровавых гражданских войн и всеобщего озверения, это что-то вроде химического оружия. Она отравляет. Причем, надолго, порой на всю оставшуюся жизнь…

Вы еще не устали? Тогда давайте попробуем сравнить жизненные пути двух героев.

Оба — и она, и он — родились в императорской России, жили не бедно, никто их не обижал. Да и сами ничего для себя плохого, по крайней мере, в близком будущем не видели и не ждали. Но случилось непредвиденное: мало кому известная политическая группировка захватила в стране власть и развязала гражданскую войну. Люди в основном разделились на три большие группы: сторонников большевиков, их противников и тех, кто предпочел оставаться ни с теми, ни с другими. Какое-то время был еще выбор. Особенно для таких, как наша певица и будущий писатель. И выбор у них тоже стал общим — в пользу большевиков. Прошло несколько лет (для каждого, в силу обстоятельств, этот срок оказался разным), и оба оказались в буржуазной, загнивающей Европе. Да не где-нибудь, а в самом Париже!

Она все еще поет, отнюдь не бедствует, даже участок земли на юге Франции прикупила. Словом, обуржуазилась наша большевичка. Ему тоже неплохо живется. Руководит корреспондентским пунктом ТАСС. Общается с послом. Бывает на важных приемах. Что-то пишет, получает инструкции. Нелегко, конечно. Но все же — это вам не ночным таксистом по парижским пригородам мотаться. Тем более что впереди повышение — поездка в Женеву, выполнение личного поручения наркома. Постоянное общение с крупными буржуазными деятелями. Разговоры о демократических принципах, правах личности и прочих буржуазных ценностях. Чтение либеральной прессы. Приемы, дорогие напитки, совместное фотографирование с Роменом Ролланом. Да тут волей-неволей в буржуя превратишься. Не до кончиков ногтей, конечно, но все же значительной мере. Прощай, пролетарское прошлое!

Прошло еще несколько лет; снова для каждого срок был разным. Она стала советской разведчицей, он — советским пропагандистом. Она вела сражение тайно, он — открыто. Но цель была общей — торжество сталинского тоталитаризма. А потом для каждого наступила расплата. Ее ждала бесславная смерть во французской тюрьме. Его — изгнание из любимой партии и постоянный страх ареста — до конца жизни.

Возможно, провидение было к нему более благосклонно. Ведь исключение из сталинского «ордена меченосцев» могло стать толчком к началу внутреннего очищения. Можно было бы задуматься о прошедшей жизни, по-новому взглянуть на то, чем занимался все предшествующие годы. Покаяться (хотя бы перед собой) и начать новую жизнь. Страшно, конечно. Но ведь были подобные примеры в прошлом. Взять тех же оппозиционеров конца 20-х — начала 30-х. Время была куда более кровавое, а боролись, шли в ссылки, лагеря. Что же касается «безродных космополитов», то и за них находились заступники. Не все, стушевавшись, наблюдали, чтобы в один прекрасный день самим угодить в их число. 16 февраля 1949 года в “Литературной газете” появилась статья Зиновия Паперного. Он «разоблачал» бывшего зэка сталинских лагерей литературного критика Льва Субоцкого. Очевидно, кому-то очень хотелось окончательно превратить его в лагерную пыль. Но нашлись добрые люди — разоблачили самого Паперного в стремлении скрыться от праведного суда «под видом разоблачения космополитов». И Лев Субоцкий уцелел. (Н. Громова. «Распад. Судьба советской критики: 40-50 годы», М., 2009).

На худой конец, мог же наш герой написать, хоть для потомков, «в стол», правду о прожитом, о том, чем занимались в Испании и прочих местах он и его товарищи по «ордену». Или хоть роман какой-нибудь! Не побоялся же Всеволод Иванов написать свой потрясающий роман «У» и до конца жизни хранить в столе — для потомков.

Ты ведь тоже когда-то назывался писателем!

Увы, этого не произошло. Очевидно, даже будучи исключенным из партии, он больше думал об утраченном партбилете, чем о спасении души.

Помню, как-то отец, придя с работы, рассказал матери, моей старшей сестре и мне, 13-летнему подростку, анекдот, услышанный от его еврейского друга. Приходит Абрам с работы позже обычного и тихо произносит: «Сара, я вступил в партию». «Абрам, вечно ты куда-нибудь вступишь, — замечает Сара. — Вчера в дерьмо вступил, сегодня в партию». В истории, кажущейся лишь внешне смешной, заложен глубокий смысл. Сара отнюдь не сравнивает партию с обычным дерьмом. Собачьи экскременты с ботинок легко смываются, запах развеивается. Но вступив в партию, вы оказываетесь в положении человека, который пачкается постоянно, изо дня в день. Со временем вы насквозь пропитываетесь «партийным» духом. Вы даже рискуете увязнуть в этих невидимых экскрементах, как в трясине, а порой и захлебнуться. Поэтому Сара вовсе не насмехалась, а предупреждала Абрама об опасности.

К счастью, этот маленький анекдот я запомнил на всю жизнь. Предупреждение мудрой еврейской женщины не раз помогало мне избежать опасных искушений.

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Николай Овсянников: Об оборотнях, Испании и пользе анекдотов. По следам моей статьи «Марк Савельевич Гельфанд»

  1. В тексте опечатка. Напечатано: «Фюрер приводит слова социалистического лидера Испании Луиса Аракистайна…»
    Необходимо: «Фюре приводит слова социалистического лидера Испании Луиса Аракистайна…»

    Выпускающий редактор: и где же опечатка? слово «фюрер» написано правильно.

  2. Сначала о «мелочи». Где же это я утверждаю, что все франкистские легионы были переброшены немцами по воздуху? Я, опираясь на Э. Нольте, написал, что «с начала августа 1936 года немецкие самолеты начинают переброску…». То есть, получается, что и не начинали? Или Эрнст Нольте рассказывает анекдоты?
    Теперь о «скотном дворе». Очень удобно все советское прошлое посчитать за скотский двор, а со скотов – какой же спрос? Вот и ваш покорный слуга, оказывается, тоже из их числа: родился при Сталине, а окончательно оскотинился при Хрущеве и Брежневе. Да и «герои» моей статьи – чем хуже Шаламова и Козырева? И что же это за общество я умудрился «описать», дав пару портретов советских оборотней? Да еще и «глупо» обвинить в аморальности? Система двоемыслия действительно работала на полную катушку. Только система эта была насквозь гнилая и сгнила, когда время подошло. Потом, что же, все ей поддались? Да нет, ни из чего это не видно. Были оборотни, были и искренние коммунисты, было немало и тех, кто их на дух не переносил. И самиздат даже при Сталине имел место. И честность, и жертвенность, и простая человеческая порядочность. Ну, а если все – скоты, то и вправду, стоит ли порох тратить – вспоминать какого-то забытого «пролетарского писателя» и его гуманитарные подвиги.

  3. Не в обиду автору будь сказано — не понравилось. Разговор об «оборотнях» предполагает возможность иметь искренние убеждения — а какие убеждения можно иметь на «Скотском Хуторе» Орвелла ? «… Я буду работать еще пуще …» — как говорила несчастная коняга, пущенная в итоге на убой ?

    Всякая другая искренность — если мы говорим об общественной жизни — исключалась, да и в частных отношениях надо было держать ухо востро и язык за зубами. Система двоемыслия работала на полную катушку, министерства Мира, Любви и Правды работали без устали — спасибо Орвеллу («1984») за их точнейшее описание.

    Глупо как-то обвинять описанное им общество в аморальности, когда в человеке вытоптано всякое чувство собственного достоинства, и предательство собственного отца возводится в добродетель (см.бренд «Павлик Морозов»).

    P.S. Ну, и уже по мелочи: франкистские легионы, перебрасываемые немцами по воздуху — это даже не анекдот. Ну сколько людей было возможно поднять за один раз дюжиной транспортных «Юнкерсов» ? Какие уж тут легионы ?
    Я понимаю, что речь в статье идет не о логистике, но бездумное использование готового клише несколько раздражает.

  4. Рассказ не содержит информации, которая вызывала бы доверие, а потому и интерес.

  5. В «Заметках» (№128) очерк о Михаиле Кольцове; заголовок говорит о содержании — «Повязанные ложью и кровью». Собственно, о том же.
    Но —
    «Времена не выбирают —
    В них живут и умирают».
    Человек — продукт своего времени. Мы это часто не учитываем в своих обличениях.

  6. Увы, графомания.
    Но нравоучительный характер концовки понравился — смешно!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.