Никогда Штирлиц не был так близко к провалу! Все папины назидания алыми буквами запылали перед глазами и зазвенели в ушах. Язык без костей, идиотка! Аня судорожно пыталась вспомнить, что она несла всю дорогу. Вроде ничего ж особенного, но липкий, гадкий страх мгновенно вполз за шиворот и ее начало мелко трясти.
Зеленый огонек
Рассказы из книги «Дом общей свободы», издательство «Арт Волхонка», 2020
Татьяна Хохрина
ЗЕЛЕНЫЙ ОГОНЕК
— Ну, малыш, может, останешься все-таки? Глупо, честное слово! Два взрослых человека, а изображаем что-то… Ты что, сомневаешься что-ли, что я это не оценю? Или ты считаешь, что для меня наши отношения — рядовой, очередной романчик?! А тебе не кажется, что для меня это даже оскорбительно! Это ты скорее в 19 лет как флюгер, разворачиваешься в разные стороны в зависимости от того, куда ветер дует, для тебя это все — новый опыт, новые приключения… А мне в 37 лет уже старого опыта достаточно и я за свои слова и поступки отвечаю. И если я предлагаю тебе остаться со мной, то, в отличие от твоих сопливых ровесников, вкладываю в эти слова более глубокие и далеко идущие планы, чем стремление под настроение провести с девочкой ночь. И я не понимаю, что тебя гонит домой, когда между нами есть совершенно очевидный взаимный интерес. Я не верю, что все упирается в нежелание выкручиваться перед родителями! Чушь какая-то! Можно придумать миллион объяснений, почему ты ночуешь сегодня не дома…
— А действительно! Чего я упираюсь-то, как председатель совета дружины?! Самой смешно даже. Главное, и ехала-то к нему уже который раз будучи уверена, что сегодня уж точно останусь и все пойдет уже по-другому, но почему-то снова оглядываюсь на дверь и, словно жена Лота, превращаюсь в соляной столб, а потом, уже как совсем другой персонаж, заслышав бой курантов, боюсь, что карета превратится в тыкву, подхватываю не королевскую мантию и мелким горошком качусь в сторону безопасного родительского гнезда, из которого теоретически давно уже пора вылететь. Одно спасает — разница в возрасте, на которую он списывает мои глупости, а я — свои же сомнения. —
Аня покраснела, привалилась спиной к входной двери и, опустив голову упорно стала натягивать сапоги. Игорь замолчал, пожал плечами и сдернул с вешалки дубленку. Из подъезда они вышли молча и поспешили в сторону автострады.
Был конец марта, сырой и промозглый, настроение от этого становилось только хуже и обоим хотелось уже скорее оказаться в теплой и уютной квартире. Каждому — в своей. — Да, похоже, недолго музыка играла и дело движется к логическому завершению. И что ты, Аня, дурью маешься? Чего тебе не хватает? Не дает ответа… Хотя нет, знаю, сейчас опять ты загадаешь, что дальше будет, заранее зная ответ, расстроишься, что угадала, и эта нелепость будет по-прежнему заставлять тебя упираться и тащиться домой, как рыба на нерест.
Завизжали тормоза такси и машина замерла около стоящей на обочине пары. Высокий мужчина в дубленке наклонился к окошку и спросил:»В Сокольники отвезете?» Водитель кивнул, мужчина протянул ему пятерку и помог спутнице сесть на заднее сиденье. «Позвони, как доедешь. Или утром.»
— Из-за этого все! Дура, конечно! Ну что на самом деле ему тащиться в Сокольники меня провожать, чтоб практически той же машиной спешить обратно? Детский сад какой-то! Но она ничего не могла с собой сделать. Каждый раз, как только встреча двигалась к финальному решению — ехать домой или оставаться, она думала только об одном — проводит он ее до дому или опять заплатит шоферу и отправит одну. Ей это казалось таким унизительным и гадким, что отравляло весь остаток вечера и гнало, не сворачивая, домой, чтоб при прощании задать ту же задачу и напороться на тот же ответ. Аня понимала, что он не мальчик, что глупо быть такой упертой, что ничего особенного в этом нет, только рациональное решение, что никаких выводов из него следовать не должно, но знала точно — сядь он с ней вместе в это такси, прокатись по сонному городу полчаса в оба конца и завтра она бы осталась в его доме, пока не выгнал бы. Однако, видимо, не заслужила пока…
— Девушка, что ж Ваш кавалер в такой поздний час Вас не только отпустил, но даже и до дому не проводил? — Еще не хватало, чтоб таксист сочувствовать начал! — С чего Вы взяли, что это — мой кавалер?! Может, это родственник или я по делу ездила? И вообще какое это к Вам имеет отношение? На оплате проезда это ведь не сказывается?— Ну видите, как Вас задело! Уж точно кавалер! Хотя, на мой взгляд, такая, как Вы, могла бы найти и моложе, и надежнее. — Аня посмотрела в зеркало дальнего вида, чтоб разглядеть водителя. На вид ему было лет за пятьдесят, довольно интеллигентного вида, даже не подумаешь, что таксист, но вроде вполне безопасный. Вообще она с незнакомыми людьми обычно вела себя настороженно и не вступала в откровенные беседы. Хоть времена были вполне вегетарианские, но папина школа не прошла даром. И постоянные его выработанные страхом предупреждения:»Не болтай языком, будь осторожна, не откровенничай, все может обернуться против тебя!» глубоко засели в голове и срабатывали почти автоматически. Однако сегодня ей так было тошно, после расставания оставался такой осадок, что, сама того вроде не желая, она поддержала разговор. А дядька-таксист словно почувствовал эту ее потребность, больше вопроса о провожатом не касался и заговорил легко и доброжелательно на общие темы. Через три минуты он уже знал, что Аня — студентка вечернего истфака и работает в Институте всеобщей истории, через пять — они оба уже хохотали, через семь он предложил ей пересесть вперед, чтоб он мог не только болтать, но и следить за дорогой, и дальше они оживленно трепались как старые знакомые.
Водитель оказался на редкость сведущим в вопросах новейшей истории, знал много книг, имен и фактов, они оба смеялись над очевидными официальными нелепостями, возмущались косностью и дремучестью властей, урегулированностью жизни, невозможностью видеть мир, и Аня тайно корила себя за снобизм. не позволявший раньше ей видеть потенциально интересного собеседника в каждом встречном. Так за разговорами они доехали почти до ее дома. Свернув во двор и замедлив скорость, таксист на минуту замолчал, а потом вдруг сказал странную фразу: «Скажите мне что-нибудь на память, а я Вас потом слушать буду, а то даже жалко расставаться…» Аня недоуменно уставилась на него, а он вытащил из кармана диктофон и повторил свою просьбу. Ане показалось, что она попала в ледяную полынью. Никогда Штирлиц не был так близко к провалу! Все папины назидания алыми буквами запылали перед глазами и зазвенели в ушах. Язык без костей, идиотка! Аня судорожно пыталась вспомнить, что она несла всю дорогу. Вроде ничего ж особенного, но липкий, гадкий страх мгновенно вполз за шиворот и ее начало мелко трясти. С трудом она выдавила: «И давно вы меня пишете?» Дядька улыбнулся, пощелкал кнопочками и из диктофона раздался голос Игоря «В Сокольники отвезете?». Аня поперхнулась, не прощаясь выскочила из машины, и, не разбирая, где лужи, а где сухой асфальт, метнулась к подъезду.
Игорю она больше не звонила и не встречалась с ним никогда. Да и не надо было.
ИНТЕРЕСНЫЙ МУЖЧИНА
Люба с тоской обвела кухню глазами. Нет, так невозможно! Шкафчики и полки скрипят, облезли, плита заржавела на углах, а все ручки липнут к пальцам от многолетней засаленности, краны подтекают. Ленолеум у двери надорвался и Люба вчера себе чуть шею не свернула — так летела, споткнувшись, через всю кухню! Теперь открытую кофточку не наденешь — такой синячище, будто муж оглоблей лупил. Но нет ни мужа, ни оглобли. Оттого и разруха такая. Починить некому, а новое купить не на что.
Люба осторожно опустилась на расшатанную табуретку и уставилась в окно. Там новый дворник Ажыбек и сантехник Джаркин кадрили консьержку Мунизу. Из слов понятен был только мат, остальное было по-киргизски, но по красным мунизиным щекам и общему возбужденному хохоту направление разговора легко угадывалось. Даааа, художник Ярошенко, «Всюду жизнь». При таком контингенте ДЭЗа на версию немецкого порно тоже рассчитывать не приходится. А, между прочим, следующей осенью ей стукнет полтинник. Хоть паспорт жги! Но бесполезно. Бессмертная свекровь выдаст и возраст, и преступное уничтожение документа. Вон бормочет и шелестит чем-то в комнате. Даже ноги туда не идут! Наверняка опять достала чемодан из-под приданого и раскладывает на кучки фотографии, письма, справки и грамоты. Ну и, само собой, денежки. Если сейчас войти, заверещит, начнет все это сгребать, ронять, прикрывать, а потом неделю будет дуться. Лучше на кухне переждать!
Кто бы мог только предположить, что так все сложится! Что Витя, такой молодой, сильный, спортивный, не пивший и не куривший, в 42 переедет на Немецкое кладбище, а старуха Амалия камнем повиснет на любиной шее, даже не думая в свои 88 отправиться к сыну! Когда хоть дочка рядом была, какой-то противовес образовывался, но ей так тошно было в этой нищете и убожестве, что при первой же возможности выскочила за своего башкирского однокурсника и понеслась за ним нефть качать. Хорошо, хоть она человеческую жизнь увидела, а то, что Любе не перепадает, так Люба не в обиде. Там муж с характером, своя свекровь, дети… Они и видятся-то раз в три года, когда Оля в Москву приезжает на отцовскую могилу сходить, с однокурсниками увидеться и тряпок подкупить. Да и судя по тому, что внешне теперь между Любой и дочкой почти не видно разницы, жизнь у Оли, похоже, тоже не сахарная, так что хвастаться особо нечем.
За стенкой щелкнуло два раза. Всё, амальина ревизия окончена, чемодан закрыт и путь в комнату свободен! — «Любаааа, Любаааа, подойди! Я хочу показать тебе фотографии выпускников Академии Фрунзе 1949 года! Там есть один молодой человек, некто Барашков. Боже! Он совершенно потерял от меня голову! Готов был все бросить к моим ногам! А я была так наивна, повелась на посулы витечкиного отца. И осталась нищей вдовой в шестьдесят лет… А Барашков был божественно сложен и брал призы как спортсмэн!» Бабка всегда говорила «спортсмэн, пионэр» — косила под аристократку, хотя на самом деле вселилась когда-то всем колхозом в профессорскую квартиру в порядке уплотнения, вот и весь аристократизм! — «Барашков подавал большие надежды, а я была слепа в своем любовном порыве!» — Чтоб ты провалилась, старая маразматичка! В любовном порыве ты так гнобила несчастного горбатенького витькиного папку, что он имел счастливое выражение лица только в гробу! «Люба, ну ты идешь?! Я же специально подобрала тебе фотографии и всего выпуска, где они в форме, и Барашкова отдельно, в партикулярном. Интересно, кто он сейчас? Генерал? А , может, какой-нибудь секретный сотрудник?» — Ну да, стоит, наверное, в парадном мундире у ворот в Царство Божие, или Амалия думает, что все такие долгожители? «Люба, что такое? Долго я буду ждать? И у меня дела есть!» Но Люба не торопилась, крикнула, что занята и подойдет попозже. Надо все же и о себе подумать. Может, правда начать в интернете знакомиться? Многие, говорят, так находят себе. Вот у них в типографии через виртуальное знакомство двое замуж вышли. И если про молодую Лариску понятно, то случай Аллы Павловны обнадеживает — пятьдесят три, двое детей, пятьдесят четвертый второй рост и на левой руке нет указательного пальца. На фоне этих данных Любе открыто сто путей! И кое-какие наметочки она уже сделала! Люба открыла старый дочкин ноутбук и полезла в Фейсбук. На сайты знакомств она идти стеснялась, а здесь вроде то же самое, только пересыпано культурными разговорами и в случае чего легко возмущенно отойти.
В личке было три мужских сообщения. Ну один — это вообще непонятно кто. На фотографии вместо лица фига в профиль, имя чудное Пахом Пахомыч. На странице моделей выкладывает, мотоциклы какие-то и картинки похабные. А в личке все время спрашивает, чем клубнику опрыскивать, да как кабачки консервировать. Дача, наверное, без хозяйки… Но доверия не вызывает. Второй — вообще говорить не о чем. На фотке — Ричард Гир. Ну она Красотку-то смотрела! Что ж, не узнает его?! А пишет похабель одну. Прямо стыдно читать. А позавчера вообще в сообщении ей мужской этот показал. Она с Витей двадцать лет прожила, а стыд не потеряла, а мужик этот вон что выделывает! Она, конечно, тоскует без мужчины, но такой подход ее тоже не устраивает!
Интересовал ее третий. И фотография нормальная, хоть и мелкая и мутноватая, не профессиональная. Стройный такой, в форме, похоже. Военный, наверное. Зовут Юрий Иваныч Чекалов. Они с Любой подооолгу переписываются. Говорит, мотался по гарнизонам да военным городкам и семьей обзавестись так и не успел, а мечтает, поскольку только пятьдесят два еще. Дом, говорит, в Томилино большой у него, а по комнатам ветер гуляет и тишина мертвая. Родители, пишет, давно померли, еще нестарыми, и так он скучает, что даже на чужих стариков заглядывается. Вообще все, что он ей за две недели переписки сообщил, очень обнадеживает. Когда про женщину своей мечты рассуждает, прямо Любу описывает. И бабка бы даже его не напугала, если он так к старикам. Даже вскользь однажды заметил, что можно было бы всей семье под его крышей собраться, а московскую квартиру продать. И правда, благодать за городом-то жить, дело к пенсии, да он и не хочет, чтоб жена работала. А Любка за свою одну жизнь, как за три, намахалась, не возражала бы и домохозяйкой побыть. Очень этот Юрий Иваныч ее заинтересовал. И он, видно, заинтересовался. Потому что пишет, что просто так разговоры разводить бы не стал, время мало осталось, пора решения принимать. Вот и опять сегодня спрашивает, готова ли Люба вплотную заняться продажей квартиры и к нему перебираться. Люба раскраснелась, словно лицом к лицу с ним стояла, и медленно натюкала ответ. Что он ее убедил и она готова начать с ним новую жизнь с чистого листа. Конечно, ей хотелось уже увидеть его в реальности, сходить куда-нибудь, слова нежные услышать… Но и Витя, царствие ему небесное, на это не был щедр, может, и Юрий Иваныч сдержанный. Люба дописала, поправила ошибки и добавила собачку с сердечком. Приятно же!
Сзади зашаркали тапки. Амалия, не дождавшись, сама приволоклась в кухню, да так шустро, что Люба и экран погасить не успела. В дрожащих бабкиных руках были зажаты те самые фотографии. Не отстанет ведь! Ничего, Юрий Иваныч ее на место поставит! — «На, Люба, посмотри, какой интересный мужчина этот Барашков! Сейчас таких не делают. Тебе таких и не увидеть! «Люба нехотя и раздраженно отвернулась от компьютера и уперлась взглядом в бабкин архив. С фотографии Барашкова на нее с улыбкой смотрел Юрий Иваныч Чекалов.
