Двух комнатная квартира на пятом этаже хрущевки, с «гавванной» (совмещенный санузел), с метровым коридором, четырех метровой кухней и смежными комнатами — показалась мне после барака дворцом. Эмоция на уровне первого обладания женщиной. Кто-то скажет: «Во извращенец» А я скажу: «А вы, не Наш, не из Совка.»

Диалоги с Организмом

Михаил Идес

Продолжение. Начало

Итак, моя первая школа, о которой идет речь, в 1961 году получила новый порядковый номер и стала именоваться Московская средняя школа № 750, а мы, с нашим Деревенским проездом, стали Москвой теперь в новых административных границах.

Я умышленно сокращаю и отбрасываю многое из памяти. Уважая будущего читателя, стараюсь описывать самое яркое и значимое. Все это, конечно, субъективно. Есть опасность упустить, что-то интересное, или наоборот, утомить чем-то, на ваш взгляд второстепенным. Но я, верите ли, стараюсь.

Моя начальная школа — четыре класса, как положено с семи лет и не раньше, была похожа в значительной степени на все школы и начальные классы страны. Именно в этом единообразии и стандартизации была основа стабильного распространения очень приличного по уровню и объему Знания в масштабах всего многонационального СССР.

Предвижу возможные возражения. Московскую спецшколу и среднюю школу в Кзыл-Орде я не ставлю вровень по качеству вложенных знаний. Но, если вы правильно различаете наполняемость слов «Учитель» и «Преподаватель», то Учителя, Воспитатели, вот те самые, которые «… сеяли доброе, разумное, вечное…», в Кзыл-Орде могли еще фору дать московским. О подвижниках из сельских школ я и не говорю. На них, держалась вся Россия.

Поэтому, что добавить конспективно по теме «Моя первая школы»?

Первое. Особый класс, с выгороженной кинобудкой. Кинобудка предназначалась для демонстрации учебных фильмов. Представляете урок, где тебя точно не подымут отвечать и не вызовут к доске, где в предельно доходчивой форме давался тот или иной материал по разным предметам, где в конце учебных фильмов, на закуску, пускали ещё и мультик. Представили. К сожалению, мой призыв, озвученный публично (на весь класс), о том, что было бы хорошо перевести весь учебный процесс на просмотр фильмов, минуя домашние задания и отметки, ни в среде учительской, ни в Партии, ни в Правительстве страны отклика не получил.

А ещё в этом же классе стоял рояль, не пианино, а роскошный Бехштейн и это был класс Пения. Это самое Пение (второй раз пишу с большой буквы), по-настоящему, с делением класса на двух, а затем и трехголосее, а также музыкальную литературу, и, главное, эстетику поведения преподавала маленькая хрупкая женщина, с шикарными, но совершенно седыми волосами. Закончив немало всяких Учений, я не встретил ни одного подобного фанатичного профессионала. К огромному моему стыду, я уже не вспомню её Имя Отчества, своя длинная учебная дорога в Музыке оттеснила её имя.

Второе. Я был пионером, а до этого Октябренком, а после этого ещё и Комсомольцем. Ни стыда, ни гордости по этому поводу я не испытываю. Более того, мой организм вообще не откликается чем-либо при произнесении этих слов на любой скорости, в любом порядке, с любой интонацией. Ну, было и было. Как условие жизни, как Правило честной игры. Принимаешь правило, как условия для перспектив — имеешь возможность реализоваться (со многими оговорками, но имеешь) не хочешь — станешь козленочком или Валерией Ильиничной Новодворской. Кто сказал, что в Советском союзе не было выбора в приятии или не приятии обозначенных рамок? Выбор — Есть Всегда. Я знал людей, которые выходили за рамки дозволенного, разделяя судьбу Новодворской, кто в меньшей, а кто и в большей мере. Это был их сознательный выбор, достойный уважения.

Я опять сбился с темы, так что… про что — про пионеров.

Наши два третьих класса принимали в пионеры ПАМЯТНО И ГРАНДИОЗНО.

Памятно:

Пионерских галстуков было два вида — хэбэ и нейлон, в хэбэ ходили старшие, кто их донашивал перед вступлением в комсомол, а еще всякие троешники-двоешники и хулиганы. Поэтому, только появившийся в те годы нейлоновый галстук, который не надо было гладить каждый день, сочный по цвету, красиво лежавший под воротничком надо было еще заслужить. Когда поздно вечером, на кануне, бабушка стала гладить именно нейлоновый галстук — у меня отлегло — Заслужил.

В тот день с утра не было уроков, а были… Пончики с Повидлом. Эта особая, мистическая тема. Эти пончики выпекались прямо в школьной столовой. Стоили натурально пятачок. Вы скажете: «Всего-то!?». Скажете, не зная или забыв, что взрослому мужчине на день с учетом обеда, пачки папирос и проезда на автобусе — метро, выдавалось от восьмидесяти копеек до рубля. А так как обед каждый ребятенок получал в школьной столовой, либо приносил с собой, давать пятачок на пончик было баловством или поощрением. Мой внучатый, любимый дедушка Фима, один из восьми бабушкиных братьев, как-то, будучи у нас в гостях решил подарить мне целых двадцать копеек, пойманные врасплох бабулей мы, за этот разврат, получили таких кренделей, что и деньги были возвращены в кошелек и стыдно нам как то было очень.

Поэтому, когда время от времени, вне всякой взаимосвязи с чем либо, посреди урока вдруг открывалась дверь и в белой марлевой хале на голове с подносом, полным горячих пончиков, вплывала наша школьная повариха, восторгу, визгу и гаму не было конца. Между прочим, ни мы, ни родители за этот пир ни когда не платили. Кто платил, из каких экономий, по чьему указанию они появлялись вдруг и на весь класс, не знаю до сих пор. Баловали только младшие классы. Волшебное, для советского человека слово «Халява», тогда еще не звучало, поэтому наши пончики были маленьким, незамутненным счастьем.

Грандиозно:

У школы нас ждали прекрасные как белые птицы, вымытые до блеска междугородние автобусы ЛАЗ, с мягкими сидениями. Это была не просто езда. Это было Путешествие в Неизвестность, так как нам умышленно не сказали, куда мы едем, и где, собственно, нас будут принимать в пионеры. Вариантов, у различных памятников вождей, было много. Но когда мы остановились у Красной Площади — это было «ДА»!!!

И еще «ДА» — галстук мне лично повязывал один из первых летчиков-космонавтов Павел Попович.

И «Да», мы были в Мавзолее.

( Почитание имени В.И. Ленина в те годы, было предельно высоким. Все, чего касалось это имя, приобретало статус святости и уже в этом … большой грех. После слова «грех» мне долго не писалось. Сидя, не шелохнувшись, я прислушивался к отголоскам этого воспоминания в себе. Прохождение через загробное пространство и почти не реальное возвращение к жизни. Все, что вспомнилось и отозвалось — не для общего пользования. Вывод один. Люди, давайте быть людьми … Давайте похороним по-человечески … По всем сегодняшним меркам это не почитание, это МЕСТЬ … А Господь велел прощать, люди…)

И, наконец, два праздничных обеда-ужина. Один в школе, второй — дома. Здорово.

* * *

Второй водораздел запланироновано ожидал меня, как и всех школьников, кроме второгодников, с переходом в пятый класс, что само по себе означало окончание начальной школы и начало Нового Пути.

Перечитав предложение, вдруг обратил внимание на утерянное ныне слово — «второгодник» — и вновь, тормознув вроде на пустяке, задумался и о связи Времен и об Образовании, как о предмете в целом.

Каков характер временной связи в данном контексте? Очень простой. «Второгодник», как явление, как понятие исчезло из современной средней школы. Нарождаются и взрастают поколения, которые не знакомы с таким словом и делом. Как хороша сегодняшняя школа, как все прекраснодушна, особенно так сказать «частный сектор» у них нет этого «тяжелого наследия прошлого» — весь класс и все классы по стране идут в ногу с первого по одиннадцатый без потерь, то есть в полном отсутствии тех, кого необходимо вторично учить пройденному. Вновь поем Осанну нашим фурсенкам в министерстве типа Образования, но… Но.

Тогда придется потревожить мою матушку — Великую Русскую Учительницу английского языка Всех Времен и Народов и спросить: «Вы чего делали, вы зачем идиотничали! Ты за чем ставила двойки в четверти и за год, оставляя чад «на второй год» грызть гранит наук. Пусть бы катились колобками либо на улицу, либо до формального окончания школы?!» А ответить она должна достаточно Неожиданно: «Затем — дескать, что бы в России не получить французскую бунтующую толпу «бандерлогов — безнадегов», которых не стремились чему то научить да и вообще усадить за парту. Именно те, кто в ситуации «Поздно — не вернуть» понял, что без маломальского образования им не оторваться от чистки говен в унитазах или сливных коллекторах, именно они, а их оказалось огромное количество, неудовлетворенные собой и своей неуправляемой жизнью подняли в 2005-ом на уши всю Европу. Так, что наверно не зря мы бились за всеобщую восьмилетку, а затем, если помните, что было явным перебором, и за десятилетку. Это давало право и возможность выбора Пути в Жизни, что, согласитесь, дорогого стоит…»

Итак, это был 1965 год. Слово «итак» предполагает, что-то необъятно Большое в ретроспективе. А как же.

Новый класс — раз. Новая во всех смыслах школа — два. Новая местность проживания — три. Новое жилье в виде кооперативной отдельной квартиры — четыре. Переезд от нежно любимой бабушки на ПМЖ к родителям, не менее любимым, но по тесноте барачной живших до этого отдельно от нас — пять.

Вот как это все можно переварить в один присест? Только по молодости, вернее по малолетству.

Начнем с конца.

Утверждать, что нынешняя молодежь хуже стариков, потому что она: «… в танке не горела, голода не знала, целину не поднимала и БАМ не строила…» глупо и даже пошло, так же как глупо и пошло упоенно кликушествовать: «… вы не понимаете молодых, они лучше нас, лучше, лучше, лучше…». Я не об этом. Я о том, что жизнь меняется и просто сложно оценить хорошо ли то, что наши дети получают Все и Сразу? Или это плохо, потому что «Сразу» балует, не воспитывает, не приучает преодолевать сложности, трудности и т.д.?

Мне, все же, интуитивно, хочется больше верить моей молодой жене, которая считает изначально высокую планку бытового комфорта для ребенка залогом его последующих устремлений, невозможностью мириться с любым откатом на более низкий материальный уровень и, отсюда, мотивация учится серьезно и много, и работать так же много и серьезно, что бы вывести уже своих детей — наших внуков — на более высокий уровень достатка и, соответственно, Возможностей, а дальше — еще Дальше и так из поколения в поколение…

То есть, по сути, движение Ярмарковичей, коими мы сейчас являемся, в Абрамовичи, как символ светлого будущего, определено. И это в принципе подвигает меня к мысли о том, что пора заказывать индивидуальные портреты в парадном стиле, что бы Династия имела и чтила Родоначальников, ёпрст!

Но вот, что смущает. Я обношу взором комнату моего сына. Она, правда, не большая, но его единоличная, чего мне в его годы даже и не снилось. И вижу, и чувствую всем организмом столько Точек Восторга — в игрушках, компьютере, игровых приставках и книгах, что ежели вот это Всё свалилось бы на меня в моем детстве — упысался бы от восторга по минимуму. А наш — ни чего. У него всё как у всех, так он, наверное, считает. При этом, он добрый и мало балованный малыш. Про недоедающих и бездомных детей он, конечно, что-то знает, слыхал, но это как-то далеко. И дело не в том, что у кого то, чего то Нет. А в том, что у нашего Всё Есть, но без восторга, без состояния детячьего счастья от новой игры или игрушки, где уж тут «пысаться»… А может в этом Наличии Всего есть парадокс и непонятая Утрата Главного — всплесков щенячий радости, без которой ростётся как то не так, не правильно, что ли, А…? Одно дается, другое тут же отнимается. Видимо для Жизни круг — любимая фигура.

Так вот. Мое первое вхождение в новую кооперативно-родительскую квартиру было до предела наполнено этим щенячьим восторгом. Двух комнатная квартира на пятом этаже хрущевки, с «гавванной» (это совмещенный санузел — гав…, с ванной), с метровым коридором, четырех метровой кухней и смежными комнатами — показалась мне после барака дворцом. Я натурально катался по паласу — новое тогда слово и предмет — и в восторге кричал: «Неужели, это все наше, неужели…?!!» Эмоция, по оставшимся в памяти ощущениям, на уровне первого обладания женщиной. Кто-то скажет: «Во извращенец, прости господи!» А я скажу: «А вы, значит, не Наш, не из Совка, иначе поняли меня без комментариев, как понял бы любой советский человек, знавший высокую цену жилым метрам в СССР.»

Что еще сказать про мой новый дом, вернее про два таких дома построенных рядом? Да всего лишь то, что оба они были первыми кооперативными домами в городе. А вот дальше масса различий, в которых был, заключался, образовывался ползучий и тихий подрыв всех Социалистических Устоев.

Мы, жильцы этих домов, были Собственниками, нам наши метры ни кто не дал, не выделил, не распределил, Мы Их Купили и Поэтому:

у нас не было грязи в подъездах и на лестничных клетках;

у нас не было битых стекол и оборванных почтовых ящиков;

у нас не поджигали соседям корреспонденцию;

у нас горели лампочки в плафонах на лестничных клетках всех этажей;

у нас если и курили на лестницах, окурки кругом не разбрасывали.

из квартир наших домов ни когда не неслись пьяные крики;

соседи при встрече не только здоровались, обращаясь, друг другу по имени отчеству, но и раскланивались, бывало.

Но главное в другом. Возможностью не Получить, а Купить жилье, обладала лишь определенная часть общества и дело не в материальном достатке — любой рабочий получал больше инженера, это тогда был такой перекос — а в жизненной установке и в приоритетах. К сожалению для очень многих Водка была приоритетней Жилья, которое дадут, надо только подождать. Ждали сами и, между прочим, с детьми и домочадцами иной раз десятилетиями. КООПЕРАТИВ же, как сепаратор, отбросил всю пьянь и рвань, представители пролетариата были в меньшинстве и это были лучшие представители, детей генетически дебильных не было вообще и я не помню среди детей соседей хулиганов, двоечников и второгодников. За то, только в моем подъезде на двадцать квартир жил профессор и доктор наук, два авиационных конструктора — муж и жена, два библиофила — отец и сын, две семьи врачей, семья генеральской дочери, и даже председатель одного из подмосковных колхозов. За не имением в те времена олигархов, политиков и остального «бомонда», прямо цвет общества, причем не в шутку, а всерьез.

Подрыв основ идеологии о всеобщем «равенстве» был на лицо. Общество кооперативных домов ни как не равнялось обществу всего остального жилого сектора. И так — по всей стране. Да и процент кухонных вольнодумцев, собиравшихся в некие «кружки по недовольству властью» именно в кооперативном секторе был высок, о чем я позже узнал в рамках, так сказать, своей профессии. Так, что КООПЕРАТИВ в советские времена — это не просто, а целый институт и философия жизни.

* * *

Школа, в которой я должен был обучаться, отстояла от дверей моего подъезда на расстоянии двухсот метров. Этим воспользовался мой отец, который провел со мной специфический курс закаливания длиной в пять зим. Суть проста. Даже в морозы на мне из зимнего в лучшем случае была только шапка. Это только потом появились всякие плагиаторы типа Никитиных, которые своих детей тоже по всякому закаливали, вплоть до хождения по снегу босиком и зарядке по морозцу в одних трусах. Но первым был мой папан, который шапкой все же прикрыл самое слабое мое место, в результате чего менингитом я не болел и олигофреном не стал в отличие от детей других экспериментаторов.

Что бы отбиться на этот счет окончательно, следует сказать, что кроме разборок по поводу отметок и поведения в школе, как правило, инспирированных моей матушкой, больше мой мудрый батюшка к Школе, как явлению жизни, не прикасался. Фиг кто из учителей его когда-нибудь видел в качестве отца их ученика. Фигушки вам появление его на родительских собраниях, родительских субботниках и т.п.

Зато БЫЛА МАМА!!!

Ну МАМА, Ох МАМА, Ух МАМА, Эх МАМА — это было нечто.

Моя Мама в нашем семействе и в родне была и есть человек, достигшей в трудовой деятельности самых высоких вершин. В своей профессии она реализовалась полностью с максимальной результативностью и блеском. Учитель от Бога. Но об этом потом, а сейчас о глупости, которой время от времени подвержены даже Великие.

Ужас и глупость заключались в том, что меня определили учиться в ту же двадцать третью Мытищинскую школу, где преподавала она сама…

К А Р А У Л!

Я пришел в пятый класс новой школы нежным, слегка шаловливым ребенком. Но учительский коллектив практически весь, за редким исключением, считал своим долгом оповестить мою матушку о каждом моем шаге: «Ида Исааковна, а ваш Миша на уроке вертелся, а Миша на перемене бегал, а Миша на контрольной вытащил шпаргалку, а Миша, а Миша, а Миша…»

Далее события развивались со скоростью цунами. Моя мать, которую отъявленные хулиганы боялись как огня, учитель, на уроках которого даже мухи не жужжали всех этих «А ваш Миша» просто так проглотить не могла. Как Валькирия она летела сквозь школьные коридоры к тому кабинету, где у меня шел урок. Дверь сносилась в сторону одним рывком, «Извините, Анна Николавна, Мишу на минуту можно» произносилось в движении и Без вопросительной интонации, к концу звучания фразы: «Он сейчас вернется» я оказывался уже с другой стороны двери класса и дальше… Дальше мне завидовал только убиенный бык с Мадридской корриды.

О том, что ребенка одиннадцати лет закладывать по десть раз на дню — Гнусно, нивелировать таким способом явное превосходство моей матери как учителя среди большинства других учителей — Подло, не понимать, что за все в этой жизни есть своё воздаяние — Безбожно, мои гнобители видимо не догадывались или не хотели учитывать.

И тогда я Заматерел!

Я принял глухую оборону. И хотя «борьба» была не равной, я «бодался с дубом» при малейшей возможности и по любому поводу. Мои старики до сих пор хранят мой дневник за пятый класс. Да…, вам такое видеть не приходилось точно!

Учитель, если писал замечание ученику или обращение к родителям, старался использовать свободное поле по периметру листа. По не хитрым подсчетам записей типа: «Ваш сын, вместо заданного на дом «Сурка» Л.И. Бетховена на уроке пытался петь Марсельезу. Примите меры. Учитель пения Зайцева» можно было сделать не больше шести. Как Вы думаете, какова была степень интенсивности и накала моей необъявленной войны, если в дневнике есть развороты листов, где замечания, за не имением иного места, вписывались по диагонали, через расписания уроков и проставленные отметки?! На военном языке это именуется: «До полного истребления противника».

Чем «стреляли Фашисты» ясно. Двойками, замечаниями и приводами к школьному начальству. Чем отстреливались «Наши», то есть Я? Демонстративным неверием в те идеологические и воспитательные истины, которые проповедовали на уроках. Неуместными вопросами и комментариями. Публичными заявлениями о тех или иных неспроведливастях, которые были допущены учителями, в оценках знаний или претензиях к ученикам. В общем «Наши» бились со всеми и на всех фронтах.

Между прочим, это не смешно, а печально. Я ведь мог и сломаться. Большая ли доблесть в «победе» над мальчишкой пятиклассником? И, конечно, слава Богу, это понимали некоторые мои учителя. Их, прощавших меня и любивших, я стал понимать и различать не сразу, слишком глухую оборону я занял, но, поняв, помню и люблю до сих пор.

А пока…

В открытую директором школы дверь нашего класса входит молодая и яркая женщина. «Это, дети, ваш классный руководитель» — говорит директор. «Меня зовут Еля Элиновна» — говорит она. «Понятно, Ёлка» — говорю я. Класс, как вы понимаете, не безмолвствует…

М-да… Нашей Еле Элиновне сейчас не мало лет, но зовут её до сих пор Ёлкой. И, между прочим. Между прочим. Эта женщина тогда и, в редких воспоминаниях даже сейчас томит мой организм, настолько много в ней было Женщины, хотя вряд ли она это понимала. В чем-то, по началу, наши чувства были взаимны. Кто вякнул «Ёлка» она не разобрала, поэтому, придя в учительскую, сказала: «Товарищи, вы не представляете, я только что первый раз была в моем пятом классе, а там, вот с такими голубыми глазищами сидит кучерявый ангел за третьей партой, кто это, что это за чудо!!!» «Это мое чудо» — скупо обронила матушка. Она видимо была в предчувствии и, к сожалению, худшее сбылось. Через полгода меня перевели в другой пятый класс, потому, что перед директором школы Ёлка поставила вопрос ребром — в этом классе либо она, либо я. Да, увяли помидоры. Но не во мне. Я остаюсь верным многим женщинам, прошедшим через мою жизнь и Ёлочка одна из них!

* * *

ХИМИЯ. Из всей школьной программы это предмет был для меня наиболее «неприемлемым». Мой организм неприемлил Химию ни в каком виде, ни в Органическом, ни в Неорганическом. Когда в ШРМ (Школе рабочей молодежи), рассказ о которой будет впереди, я сдавал химию, как выпускной экзамен, и моя Полинка — любимая тетка, кандидат наук, химик, преподаватель ВУЗа со стажем взялась было меня подтянуть к акту сдачи, обнаружилось, что подтягивать в принципе нечего.

Торичеллиева пустота. Полный вакуум. «Валентность», единственное мистическое слово из всего курса химии, которое хранила и хранит до сих пор память моего организма. Не в состоянии понять суть этого явления не в принципе, ни в частности сознание хранит лишь завораживающие звучание —

«В А Л Е Н Т Н О С Т Ь!» — иррациональное, как бесплотный дух.

Что было делать? Организм отторгал любую попытку усвоить даже азы. Ситуацию спас ХОД, найденный от безнадеги и отчаяния все той же теткой, видимо единственно возможный в данной ситуации. От меня требовались две вещи — память и нахальство, граничащее с наглостью. И то, и другое было в наличии.

И был день, и была память, и была наглость…

Экзаменационная комиссия поставила конкретное условие. Если я отвечу хоть на один вопрос из всего курса — мне ставят тройку. Но я, взяв сначала многозначительную паузу, предложил учителям иное. Нахально оглядев всех присутствующих я сказал: «А давайте по другому. Я сам задам вам вопрос по химии, ответ на который знает вся страна, и если вы не ответите ЧТО ЭТО, я получу в аттестат свой законный трояк?!!» От такой наглости директор школы историк по специальности поперхнулась, и сама вызвалась мне ответить, пригрозив, что все должно быть без подвоха — «по-честному». И тогда я изрек:

«ДИХЛОР ДЕФЕНИЛ ТРИХЛОРМЕТИЛМЕТАН»

Такого от меня не ждал ни кто. Гоголевская немая сцена из «Ревизора». Комиссия была в явном ступоре, вернее в нокауте.

«Что это?» — простонала директриса. «Ничего страшного — глядя на всех просветленным взором отвечал я — ЭТО ХИМИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА порошка ДДТ, которым травит тараканов и клопов вся страна, который есть в каждом советском доме и которым все здесь присутствовавшие пользовались неоднократно»…

Так я заработал свой трояк по химии в аттестат.

Но все это было потом, в выпускном классе. А в начале, классе в шестом ни чего не предвещало нелюбви или отторжения. Наоборот. Представляете мальчишку, которому на уроке химии рассказывают про гремучую смесь двух газов — кислорода (две части) и водорода (одна часть). Причем не только рассказывают, но и показывают, при диком восторге всех пацанов, как она жахает, поднесенная в пробирке к горелке. Или как можно намешав марганца и бертолетовой соли опять таки жахнуть небольшим взрывпакетом. Песня.

Но на ту беду те времена были отмечены эпохой так называемых Факультативов. То есть желающие, после основных уроков шли на дополнительные, углубленные или, как сказали бы сегодня, продвинутые занятия по тем же школьным предметам. Здесь были факультативы и по литературе, и по математике, и по физике. Был факультатив и по химии, что меня лично и сгубило.

Представляете, сижу я на этом самом химическом факультативе, и все практические задания уже переделал. Скучно братцы. А тут на столе и кислота и цинк, дававшие в реакции тот самый водород, и горелка, и МЕНЗУРКА МЕРНАЯ НА ЛИТР. Ну что делать. Сначала появляется гениальная мысль заменить два объема кислорода на три объема воздуха. Потом появляется чесотка и зуд во всем теле. Дальше, ума хватило, я снимаю замечательную курточку (прямо, как у Буратино), привезенною моей мамой из фантастической по тем временам поездки по Венгрии, оборачиваю заполненную газовой смесью ЛИТРОВУЮ мензурку и подношу её к зажженной спиртовке…

Нет, в принципе, как говорил после этого директор нашей школы Тёпленький (это у него была такая фамилия) Семен Григорьевич (чей сын Гришка вообще проложив провода от ручной динамо-машины к металлическому стулу нашего физика Петра Васильевича и время от времени её подкручивавший, приводя тем самым в немое недоумение ягодицы, глаза и рот последнего), так вот Семен Григорьевич говорил, что если бы я ЗАРАНЕЕ…

а) предупредил его лично,

б) всю школу,

в) близлежайшие жилые районы,

г) штаб гражданской обороны города…,

то претензий ко мне и вовсе не было б, а так…

А так, наша химичка, по кличке Кабачок, которой она вполне соответствовала, ни чего не подозревая, как и все остальные, стояла спиной ко мне, что-то объясняя на последней парте…

Когда дым рассеялся…

Когда дым рассеялся, я стоял с обгоревшей курточкой в руках. Мои товарищи молча вылезали из — под парт. А посреди прохода с юбкой, непонятным образом задравшейся на голову, пыталась встать на ноги химичка…

С этого момента у меня с Химией как-то не сложилось.

ФИЗИКА. Этот предмет вели у меня два замечательных преподавателя. Первый из них, упомянутый Петр Васильевич — звезда нашей школы, Народный учитель и замечательный человек, который ни когда меня не закладывал, замечаний в дневник не писал, двойки ставил за дело. Рангом и профессионализмом он был вровень с моей матушкой. Они, да еще несколько наших учителей были учительской элитой. Мне и моим одноклассникам в принципе повезло со школой и учителями, но Пётр — был первым среди равных.

К тому времени преподавал он уже много лет. Перед своим уроком он на перемене приходил в класс, выгонял детвору в коридор, делил доску на четыре части и писал условия к четырем задачам. Все завешивалось газетами, которые висели до начала урока. А урок всегда, во все годы, что преподавал наш Пётр физику, начинались стабильно и единообразно. К доске вызывалось четыре человека, газеты снимались, на решение задачи отводилось первые пять минут. Остальной класс в процессе решения задач не участвовал — шел опрос пройденного. Через пять минут каждый из четырех у доски озвучивал ответ и Пётр Васильевич, который хранил эти задачки в старой, потрепанной коленкоровой тетрадке, только сверялся с ответом на пожелтевших страницах. Комментариев к решению никогда не было и отметок по поводу решения было всего две — «Два» или «Пять». Так длилось годы.

Но однажды у доски оказался один из наших отличников, будущий золотой медалист, между прочим. Когда до него дошла очередь, и он с гордостью несомненного решения произнес ответ, произошло невероятное. Заглянув в тетрадь, Пётр ровным голосом сказал: «Садись. Два.»

Вы представляете бурю. Черное небо, раскаты грома, крики людей и животных…

Вот примерно все это, только молча.

«Я сказал, садись, Два» — снова повторил Пётр. Он продолжал опрос вызванного к столу ученика, а Отличник, не отходя от доски всё перерешовывал и перерешовывал задачу, выходя на тот же ответ. В этот процесс сначала включились классные Знайки, потом середнячки, а потом и оставшиеся Незнайки. У всех получалось одно и тоже.

Одна из Знаек, набравшись духу, подняла руку и заявила, что у неё ответ такой же, как и у Отличника у доски. «Хорошо, — сказал Пётр — Садись, Два»

«Пётр Васильевич, — подал голос следующий потомок Александра Матросова — у меня то же получилось как на доске»

«Хорошо, — садись, Два»

«И у меня, и у меня, и у меня» — посыпалось со всех сторон…

Только поняв, что сейчас он весь класс отоварит двойками, Пётр соизволил развернуться лицом к задаче. Прав оказался Отличник, как и все, кто решил эту задачу с аналогичным результатом. Двойки были переправлены на пятерки. Но вот вопрос. А сколько поколений учеников получали «шайбу» на этой задаче, не посмев даже пикнуть — это интересно.

Не знаю, как у других, а в нашем классе практика четырех безмолвных задач как-то тихо сошла на «нет».

Вторым моим памятным учителем физики, стала молодая выпускница ВУЗа, наш обожаемый классный руководитель Ольга Константиновна. Это была первая Женщина, которую я раздел. Догола.

Если говорить о мере составляющих нашей Оли на момент её прихода в школу, получалась картина примерно следующая. Много-много бальных танцев, лауреатом или призером которых она была. Много молодости, свежести, задора, да и вообще была она девушкой симпатичной на наш взгляд. И… мало-мало физики. (К сожалению, годы идут и физики уже сейчас много. Больше, чем хотелось бы в сравнении с остальным… м-да… ну, не будем о грустном, ведь и сами мы не молодеем.)

А тогда.

Мы самозабвенно дрыгали руками и ногами под её чутким руководством в кружке, естественно, бального танца. Лихо носились по выставкам, музеям и летним походам на природу. При этом было ещё немножко самой физики. Причем настолько «немножко», что если бы не Пётр, который перехватил нас в старших классах, с физикой у нас был бы полный швах.

Ну, физика, как показала жизнь, дело наживное, а вот то, что для нас она была человеком легким, честным, открытым, почти подружкой, в этом нам конечно повезло. Классный руководитель тех времен, это конечно не вторая мать, но очень значимая фигура жизни. Вот я, допустим, при живых родителях рос казанской сиротой. Отец — строитель коммунизма — был с утра до вечера на Работе, мать — такой же классный руководитель — после школьных уроков, накормив меня по-быстрому, уходила «в народ», то есть по дамам учеников разбираться как с нерадивыми школярами, так и с нерадивыми родителями. Поэтому хороший классный руководитель советских времен будучи и воспитателем и внеклассной нянькой заменял и давал многое.

Нам с нашей Олей было хорошо..

С любовью и щенячьим восторгом мы неслись тогда вместе с ней в разные места, но самым любимым был поход в открытый, крупнейший в мире бассейн «Москва».

Его сейчас нет, там, на нехорошем месте опять возвели храм, нынешние нувориши в кепках решили, что вложив не свои, а наши по сути деньги они выторговали себе индульгенцию за всё. Наивные. Ну, да, Бог им судья.

Но тогда ещё на месте нынешнего новодела был все же бассейн, достопримечательность столицы, радость москвичей и гостей города.

Несколько важных конструктивных особенностей. Во-первых, купались-плавали круглый год. Зимой, а тогда зимы имели среднюю температуру около минус двадцати, смотреть с мороза на парящий бассейн и раздетых до купальников людей, в восторге гомонящих было, как это сейчас говорят, не реально и прикольно. Во-вторых, уровни глубины располагались в порядке возрастания к центру, а на самых мелких сегментах глубина была всего метр двадцать. В-третьих, именно на этом мелководье веселился, брыкался, кувыркался весь народ, включая нас и нашу Олю.

Догонялки. Да ещё в воде. Да ещё с прикосновениями, так волнующими в этом возрасте.

Я вожу. Я пытаюсь осалить нашу Олю. Как прекрасны мы в совокупности юности и молодости. На моей Наяде шапочка и раздельный голубой купальник. Нет, не догнать. Дистанция изначально слишком велика. Ну, из последних сил, в прыжке, только бы дотянуться хоть кончиками пальцев… И я дотянулся…

Сначала развязался и упал лифчик, затем, в остаточном движении при падении сверху вниз кончики пальцев зацепили и сорвали трусики…

Занавес.

Так, посторонних прошу не подглядывать. Этот занавес моя память приподнимает только для меня. Поверьте на слово — там есть на что взглянуть…

Продолжение