Уму непостижимо! Они, по-моему, не поссорились за пятьдесят один год ни разу. И красивые какие были! Что в юности, что под семьдесят! Хотя это вообще никакого значения не имеет… Нет, ну все-таки и в этом был какой-то знак, какая-то особость их, какое-то условие их гармонии.
Поговорим о странностях любви…
Рассказы из книги «Дом общей свободы», издательство «Арт Волхонка», 2020
Татьяна Хохрина
ПОГОВОРИМ О СТРАННОСТЯХ ЛЮБВИ…
— Алло! Алло! Анну Ефимовну можно? А Сергея Валентиныча? А когда приезжают? Завтра? Ирина Сергеевна? Ирочка, здравствуйте! Это Юля Баркасова, дочка Эсфирь Моисеевны и Николая Петровича. Ирочка, дорогая, беда у нас! Вчера днем не стало мамы… Да ужас, ужас… Ехали с папой в театр, в машине приступ астматический случился, папа вышел к автомату воды стакан налить, вернулся и — всё… Да кошмар! В голове не укладывается… Ну как может быть папа?! Они поженились в 17 лет, пятьдесят один год вместе, ручка в ручке… Ты же знаешь, они с твоими родителями пол жизни дружат, все у твоих на глазах… Поэтому чего спрашивать, как папа… Лишь бы пережил… Я ужасно за него волнуюсь, ты же понимаешь, кем для него мама была… Пока я замуж не вышла, я, честно говоря, даже ревновала их друг к другу. Ну пойми сама, я — единственная дочка, а всегда где-то на заднем плане, как чужая. И Ксюша моя, внучка их единственная, тоже особенно их не занимала. Так друг на друге были сосредоточены. А говорят, любовь не вечна! А тут пятьдесят один год как один день! Да что теперь говорить… За эту ночь папа на двадцать лет постарел… Не представляю, как он дальше… Ладно, Ирочка, ты уж родителям, как приедут, передай… Ну и сама… Похороны послезавтра, в два, на Востряково, а прощание в институте, в одиннадцать…
Ира повесила трубку, но продолжала тупо смотреть на телефонный аппарат. Надо еще как-то родителям сообщить, мама с ума сойдет. И правда, как Колька теперь… С самого детства в ириной голове существовала эта неразделимая пара, самая красивая из встреченных ей за всю жизнь пар, даже не пара, а такой двухголовый организм под названием Колька и Фирка, которых она в детстве называла «Фирка и Ко». Это подхватили все родительские приятели и даже сами Баркасовы так себя называли. А теперь, значит, остался только Ко… Это же все равно, что заживо саблей напополам рассечь… Уму непостижимо! Они, по-моему, не поссорились за пятьдесят один год ни разу. И красивые какие были! Что в юности, что под семьдесят! Хотя это вообще никакого значения не имеет… Нет, ну все-таки и в этом был какой-то знак, какая-то особость их, какое-то условие их гармонии. Папа, любивший высокие сравнения, при виде Фирки и Ко всегда с пафосом восклицал:»Они сошлись. Вода и камень. Стихи и проза. Лед и пламень…» Фирка с Колькой и правда были внешне противоположны. Он — высоченный, стройный, с красивейшим правильным лицом северного короля, а она — миниатюрная, тонкая, живая, как ртуть, жгуче-черная, чистая Кармен! Но это был контраст одного порядка. Как противоположны, но сравнимы бриллиант и сапфир, а не бриллиант и стекляшка. Даже невозможно представить кого-то другого рядом с каждым из этой пары! Да и они сами никого не видели и не мыслили рядом. Попугаи-неразлучники! Пример, опровергавший любой цинизм и иронию на семейную тему и вызывавший одновременно зависть и восторг всех посвященных. Даааааа… Что будет теперь с Колькой…
Назавтра приехали родители. Ужасались, ахали-охали, без конца об этом говорили, мама все плакала, но духом собралась поговорить только с Юлей, на Кольку у нее смелости не хватило. Потом были похороны, весь этот кошмар, суета, вой, растерянность. Были какие-то люди, которых сроду никто не знал, родственники, которых никогда никто в глаза не видел. А потом продолжилась жизнь.
Ира вскоре вышла замуж, стала жить отдельно и родительских друзей видела все реже и реже. Но слухи какие-то доходили. Стало известно, что Колька женился. Это никого не удивило. Давно известно, что мужчины, счастливые в браке, совершенно не переносят одиночество. Да и не привык он за собой ухаживать, а дочка сроду к этому не была подпущена, все Фирка брала на себя. Кстати, женился Колька на фиркиной двоюродной сестре, старой деве. И хотя она была всего года на два старше Фирки, но такого необыкновенного явления собой не представляла, была обычная еврейская бабка — носатая, слегка усатая, с сухими ножками и сутулой спиной. Женился — и женился. Их компания обвально старела, а Баркасовы — тем более, они и так были старше других, так что вскоре Колька и его новая старая жена Женя перестали появляться даже на редких сборах и Ира как-то о них подзабыла. Потом мама обмолвилась, что Колька похоронил и Женю, а вот сам еще скрипит, хотя уже стукнуло восемьдесят пять.
Ира приехала к родителям на пару дней оставить дочку, чтобы иметь возможность вдвоем с мужем смотаться на годовщину свадьбы в Ригу. Она старалась как-то культивировать эти семейные даты и вообще придавать близости с мужем особое, почти ритуальное значение. Ей хотелось, чтоб они сохранили такие отношения, как когда-то были у Фирки и Ко, а не формальное, унылое сосуществование, как у многих других знакомых. В прихожей Ира столкнулась с высоченным, абсолютно седым, но крепким стариком и сразу узнала Кольку, хотя не видела его лет двенадцать. -Николай Петрович! Дорогой! Как же я рада Вас видеть! Как же часто мы Вас вспоминаем! И Вас, и Эсфирь Моисеевну! (Ира с ужасом поняла, что не помнит, как звали его следующую жену, а, впрочем, и неважно).
— Ирочка, родная, ты ли это! Старик чуть не прослезился…— О, Господи! Это твоя уже такая красавица большая! Я ведь тебя такой помню! Неужели и ты меня не забыла?! И меня вспоминаешь, и Эсфирь Моисеевну??! А я, вот не поверишь, Эсфирь Моисеевну никогда не вспоминаю! А по Женечке, жене моей последней, очень тоскую…
Ира вышла из подъезда. Села на лавку, не видимую из родительских окон, выкурила сигарету. Ей хотелось и плакать, и смеяться. И совершенно не хотелось ехать в Ригу.
ОХРАНА
— Ну что ж она все лает и лает?! С ума можно сойти! Кто бы ближе ста метров не оказался, она аж из шкуры выскакивает!
Ольга Георгиевна покачала головой, закрыла форточку и задернула шторы. Собачий лай стал тише, но слышен был все равно и ни о чем другом она думать не могла.
Вся жизнь рядом с ней были собаки. Нельзя сказать, что так уж она любила животных и мечтала о собственных питомцах, но так сложилось, что с первого найденного в котельной вислоухого щеночка, которого ей подарили сестры на день рождение, потому что на другой подарок у них денег не было, в доме всегда был пес, а то и несколько. И всегда она себя чувствовала с ними спокойней, защищенней, в безопасности, хотя всегда была трусихой. Но и они не подводили! Тот первый, Буська, хоть и был коротышкой, а так тяпнул соседского Борьку, дергавшего Олю за косу, что окрестные мальчишки долго потом не решались к ней подходить. А позже рыжий охотник Жиган провожал ее по утрам в институт и приходил встречать, как будто знал расписание. И хоть жили они в настоящей вороньей слободке, можно было не бояться — его грозный лай и готовность не дать спуску любому обидчику держали всех на расстоянии.
— Нет, ну ты смотри, все лает… Интересно, кого это она гонит?! А, может, и не гонит, может, сама с испугу… Хотя такая здоровая псина, чего ей трусить…
Ольга Георгиевна села перед телевизором, уставилась в экран, но мысли по-прежнему крутились вокруг собачьей темы. И неспроста. Был в ней вопрос, который Ольга Георгиевна задавала себе всю жизнь, но ответа не находила, и это мучило и изводило ее.
Когда муж Павлуша стал главным инженером шахты и они поселились в отдельном доме, стало ясно, что беременной Оле будет там пустовато и боязно, особенно когда Павлуша сутками будет пропадать на работе. Нужна собака. И вскоре Павлуша привел двух огромных волкодавов. Олю и хозяина они слушались беспрекословно и даже ласкались к ним, но чужие боялись не то что к ним приблизиться, а и просто подойти к забору. Оба пса начинали так оглушительно лаять, хрипеть и рваться с цепи, что было полное ощущение — еще секунда и они оборвут ее, снесут или перемахнут забор и от любопытных не останется мокрого места! Эти чудовища не подпускали и не пропускали никого! Мало того, что они были устрашающего вида, так еще их захлебывающийся злобой рык, бешеные попытки вырваться, громыхание цепи парализовало любого зеваку и не оставляло ему никакой надежды, если их намерения реализуются. Соседи сначала злились, но потом усмотрели в этом определенную пользу — слух об охранниках разнесся быстро и посторонние старались лишний раз даже не проходить мимо. Единственное — пришлось перенести располагавшуюся почти напротив их калитки автобусную остановку метров на сто левее, чтоб озверевшие псы не пугали ожидающих транспорта. В тот день было по-летнему тепло. Ольга Георгиевна как обычно накормила собак, потом Павлуша пришел со службы, Оля помогла ему под садовым умывальником отмыть угольную пыль, они поужинали и вскоре пошли спать. А в половине второго за Павлушей пришли. Особистов было трое — невысокий, толстый майор и два долговязых сопровождающих. Оля и Павлуша проснулись, когда нквдешники уже зашли в дом и зажгли свет. Обыск длился недолго — что там было обыскивать?! Так, повыбрасывали на пол белье из шкафа и книги с полок, погромыхали посудой и ведрами в чулане, прихватили пару павлушиных тетрадок еще со студенческих времен и альбом с фотографиями. Потом разрешили Павлуше, хоть было лето, взять с собой телогрейку. И забрали. Оля на ватных ногах дошла с ним до калитки, повисла у него на шее. Майор махнул сопровождающим, те оторвали Олю от мужа и отшвырнули в сторону. Она не устояла на ногах и прямо огромным животом налетела на стоявшую рядом с калиткой тачку. И упала. А они ушли.
Оля не помнила, сколько лежала на земле. Она пришла в себя от того, что оба пса лизали ей лицо. И тут она поняла, что они за всю эту страшную ночь не издали ни звука. Что когда пришли эти упыри, собаки, наводившие ужас на всю округу, побоялись выйти из будки и подать голос. Как это понять? Что остановило их? Почему они пропустили чужих во двор и в дом? Как так вышло, что они не только не защитили, но даже не предупредили своих хозяев?
Тогда Ольге Георгиевне было не до поиска ответов на эти вопросы. Через два дня у нее случился выкидыш. Из больницы она в тот дом уже не вернулась, там уже расположилась семья нового главного инженера (правда не надолго — его арестовали уже через полгода), а Оля переехала к сестре, с ее же семьей двинулась в эвакуацию, а потом — в Дудинку, чтоб быть рядом с лагерем, где отбывал срок Павлуша… На этом пути ей попадались разные люди. И разные собаки. Но больше она их не заводила. И всю жизнь пыталась ответить себе на вопрос, почему они молчали тогда. С годами она придумала только одно объяснение. Те, кто пришел тогда за Павлушей, были нелюди, только видом напоминавшие людей. И запах от них был не человеческий — чистого тела или пота, еды или духов, новых сапог или сырой шинели. От них пахло кровью и бедой. Этот запах отпугнет любого. Вот и защитники ее не устояли…
— Фууу, слава Б-гу, утихомирилась, замолчала. Вот неуемная брехушка! Это от того, что повода серьезного нет! Был бы повод — пасть бы не открыла. Как те тогда…
