По Садовой коночка
Больше не идёт,
А идёт девчоночка –
Бровушки вразлёт…
«ЭТОТ ГОРОД, СЛОВНО СЛАДОСТНАЯ ДРОЖЬ…»
Ленинград-Петербург, и не только он, —
в стихах и песнях замечательного барда Евгения Пальцева
Лев Сидоровский
СКОЛЬКО ЖЕ, дорогой читатель, прежде было о Ленинграде хороших песен!.. Ну как их позабыть: «Ленинград мой, милый брат мой, родина моя…»; «Ведь мы же с тобой — ленинградцы, мы знаем, что значит война…»; «Алеет зорька молодая над быстрой Невой…»; «Над заставами ленинградскими вновь бушует соловьиная весна…» А ещё вспоминаю голос Марка Бернеса: «Город над вольной Невой…» И — Леонида Утёсова: «Пускай Неву пургою замело, пускай морозом полон Летний сад, в глаза ты мне глядишь — и мне тепло, тепло, мой Ленинград, мой милый Ленинград…» И — Сергея Захарова: «Ночь плывёт над Невой, только мне не до сна. Разве можно уснуть, если ночь так ясна? Если ты с малых лет в Ленинграде живёшь, ты поймёшь меня, друг, ты поймёшь…» И — Лидии Клемент: «Дождь по асфальту рекою струится, дождь на Фонтанке, и дождь на Неве…» И — Андрея Миронова, который «возвращался, как домой, в простор меж небом и Hевой»: «Я этим городом храним, и провиниться перед ним не дай мне Бог, не дай мне Бог, не дай мне Бог вовеки…» И — Александра Дольского: «Удивительный вальс мне сыграл Ленинград…» А Саша Городницкий мощно воспел атлантов, которые «держат небо на каменных руках». А Булат Окуджава нежно обращался к «Неве Петровне»: «Пусть говорят, что прошлое не в счёт. Но волны набегают, берег точат, и ваше платье цвета белой ночи мне третий век забыться не даёт»…
В общем, вспоминать могу без конца…
Однако с той поры, как мой город снова стал Санкт-Петербургом, новых достойных песен о нём, увы, нет и в помине. Ну не считать же таковой, допустим, невнятицу, которую исполняет Елена Ваенга: «Маленький Северный Рай, каменные цветы, падают все мосты на небо, и на небо падаем мы…» Однако это ещё что! Куда омерзительней тот именно «питерской» набор попсовой чуши, которую почти ежедневно «дарят» нам и радио, и телеэкран.
Например, группа «7Б»:
Сказка всех дней, город на Неве.
Сказка во сне, город на Неве.
Есть город на Неве, я там ещё ни разу не был,
Есть город на Неве, я там бываю во сне…
А вот — группа «Несчастный случай»:
«Город, где я напиваюсь, ещё не проснувшись,
Иначе не выйти под северный дождь,
не пробраться меж каплями,
Чтоб как-нибудь выразить всё же
твою невыразимую сущность,
А, может быть, даже несмело шепнуть
незатейливый комплимент…
Ещё одно их же «творение»:
Если стало очевидно,
что солнце катится за край земли,
Значит, скоро город проснётся, –
Выходи прогуляться по растоптанной грязи,
Мимо завороженных октябрём
Пивных ларьков и старой бани,
А потом
Мимо прокуренных угрюмых тёток,
Шаркающих по домам,
Несущих своё счастье в кошёлках
На съеденье козлам.
Разбросав остатки мата по ветру,
Скрючившись на сквозняке,
Догадаться будет очень несложно,
Что ты в Питере…
А вот и лидер группы «Рондо» Александр Иванов:
Иду один я Невским, потому, что не с кем.
Потому, что вечер. Потому, что дождь.
А на Невском — людно. А на Невском — шумно.
И можно затеряться… Да так, что пропадёшь!..
И наконец — «классик», «фронтмен» группы «Ленинград» Сергей Шнуров:
«В Ростове шикарные плюхи
Размером с большую печать,
В Москве оху…тельно нюхать,
В Челябинске лучше торчать.
А в Питере — пить!
А в Питере — пить!
А в Питере — пить!
А в Питере — пить!
А в Питере — пить!
А в Питере — пить!
Вот такую тошнотворную пошлятину выдают сегодня некие дебильные якобы «поэты» («музыка» — на таком же уровне) про нашу «Северную Венецию». И давно уже кажется мне кощунством легкомысленное «омузыкаливание» Пугачёвой трагического стихотворения Осипа Мандельштама про «мой город, знакомый до слёз, до прожилок, до детских припухших желёз». Что же касается её песни «В Петербурге сегодня гроза», текст которой ушлая примадонна сочинила сама (впрочем, почти все попсовые исполнители и музыку, и тексты своих песенок теперь пишут сами), то абсолютно ничего «петербургского», кроме этой строчки, там не отыщешь. С таким же успехом её можно заменить: «в Краснодаре сегодня гроза», или «в Красноярске», или: «в Ярославле» — благо «широка страна моя родная»…
Так неужели ничего, «соразмерного» моему Санкт-Петербургу, ныне в песенном искусстве не рождается?! Так безрадостно думалось мне, пока три дня назад не открыл книгу земляка Евгения Пальцева, которая называется «Земля шутов».
***
ПРЕЖДЕ я уже слушал, причём всякий раз — с удовольствием, некоторые (на весьма не банальные мелодии) его песни, которые бард исполняет, изящно аккомпанируя себе на гитаре. Но здесь, под обложкой, обнаружил тексты (их около двухсот пятидесяти) не только песен, но и стихи, так сказать, в чистом виде. Внимательно всё прочёл — и был поражён. Да, поражён высокой Поэзией этого истинного Петербуржца.
В книге более трёхсот страниц, несколько глав, и, в первую очередь, привлекла меня, естественно, та, что обозначена: «Город N».
А теперь, дорогой читатель, для начала напой про себя:
…Я снова здесь, я отпущу сейчас коня
И растворюсь в ночной январской перебранке,
Я променял сегодня вечность на три дня,
Три дня дыхания с дыханием Фонтанки…
Пускай, качаясь на невидимых весах,
Мы песню добрую не раним песней злою,
Жить в Петербурге — значит, жить на небесах,
На полпути между любовью и землёю…
Или — вот это:
Начинаю я стареть, может статься,
Память роется в замках и ключах,
Раньше каждый отличал ленинградца
По особому дворянству в речах.
На вопрос: «Вы — ленинградец?» — извечно,
Чуть поправив коверкот на плече,
Отвечал я с лёгким шиком: «Конечно!»,
При ответе подчеркнув букву «ч».
Здесь, конечно, не в «парадном» уловка,
И «поребрик» здесь совсем ни при чём,
Но была у ленинградцев сноровка
Поворачиваться к ветру плечом.
И, как будто, шла команда шальная:
«Всем поднять воротники — и вперёд!»
И, зонты перед собой выставляя,
Ленинградцы шли в зонтовый поход…
Для «иногородних» поясняю: коренной москвич произносит не «конечно», а «конешно»; и вместо питерских «парадной» и «поребрика», там — «подъезд» и «бордюр».
Боги Севера надменней и строже.
Светит солнце тут свечою во льду,
Потому неотличим цветом кожи
Ленинградец от скульптуры в саду.
Словно кровь из пулевого раненья,
Речка Чёрная мертвела в тиши,
Но смывали каждый год наводненья
Эти пятна с ленинградской души…
А вот — про нашу улицу Миллионную:
Как по Миллионной,
Под луной лимонной
Мокрые бредут коты,
А звезда за тучей
Изошла в падучей,
Брови подняли мосты…
А вот — про Конюшенную:
И завьюженной, завьюженной, завьюженной
Мостовою, где несётся белый дым,
По Конюшенной, Конюшенной, Конюшенной
Мы с тобою, взявшись за руки, бежим…
И — про Садовую:
По Садовой коночка
Больше не идёт,
А идёт девчоночка –
Бровушки вразлёт…
Конечно, Нева и Мойка тоже не забыты:
Ночью Мойке шептала Нева:
«Знаешь, Мойка, я очень устала!
Ах, как больно гранитные жмут рукава,
Давят горло мосты из металла!»
Только Мойка-лентяйка спала,
Что ей барская эта забота?!
И архангелы вместе сложили крыла
Возле арки Валлен-Деламота…
Ах, как мила мне (вместе с автором) эта арка, за которой — волшебный островок «Новая Голландия»… И Аничков мост (что близ Аничкова дворца, возвести который распорядилась государыня Елизавета Петровна) — тоже:
Помолись, Елизавета,
У Аничкова моста,
Белой поступью сонета
С моего сойди холста.
В каждом горестном диезе –
Твой божественный полёт,
И Фонтанку в полонезе
Невский под руку ведёт…
И Александр Сергеевич это место обожал:
Едет Пушкин на извозчике,
Уезжает от грозы,
По шершавой, по его щеке –
Дождевые две слезы.
Голова с утра напичкана,
Да ни мысли о любви…
У Фонтанки, у Аничкова
Просит он: «Останови!»…
Ну а за строками «Петергофского романса» мне сначала почудился Александр II и их с княжной Екатериной Долгорукой тайный роман, который, впрочем, завершился официальным венчанием. Хотя, как выяснилось, сам автор императора в виду вовсе не имел:
Пусть эта встреча к утру обернётся разлукой,
Но, если знаешь, где счастье на свете, — скажи!
По Петергофу иду я с княжной Долгорукой,
И наши тени за нами идут, как пажи.
Белая ночь, как шампанское, льётся и льётся,
В красном бокале гранитном я вижу звезду,
Что мне от ночи от этой теперь остаётся?
Женские губы да привкус черешни во рту…
Чувствуешь, дорогой читатель, дивное кружение вальса?
И здесь мне тоже слышится его плавность, хотя у автора — иное ощущение, ведь и название — «Последнее танго в Петербурге»:
Вот он гляди — этот град нецелованный,
Суетный каменный вздох,
Через колено ни разу не сломленный,
Траченный молью эпох.
Вот он, кого сотни прочих не стоили,
Юн и жестокосерд,
Вот же он, сорванный с грядки истории,
Поданный на десерт!
Вот он, как будто без кортика ножны,
Кружево на кирзу,
Трижды помеченный, трижды помноженный
Гордостью на слезу.
К дьяволу Рим, Карфаген и Салоники!
Он ещё тот лицедей!
Он и тебя завербует в поклонники,
Эллин ты иль иудей.
……………………………………………….
Финский бродяга, морской полуночник,
Чёртов дворянский враль,
Гнётся дельфиний его позвоночник –
Невская магистраль…
И — вслед за поэтом — я тоже радуюсь каждой новой встрече с моим городом:
Ты опять со мной, мой Питер,
И опять мне слёзы вытер
Взмах крыла,
Ты утешь меня шарманкой,
А умру — обмой Фонтанкой
Добела…
Я тоже люблю его в любое время года — даже, когда сюда, «как лимитчица, нынче направляется зима»:
Не бегом — походкою житейскою
Подойдёт и встанет у ворот,
Шалью ледяной адмиралтейскою
Город, как ребёнка, обернёт…
Тоже всякий раз любуюсь «Медным всадником»:
Петровский конь, лишённый бубенца,
Змею копытом бьёт, как печенега,
Забыв мораль про вещего Олега:
Змея живёт подоле жеребца…
Тоже боготворю его, потому что:
Этот город, словно сладостная дрожь:
Ты им дышишь, ты им веришь, ты им ждёшь.
Этот город научил тебя летать,
Ты влюбился в его каменную стать.
Будь на страже ты и всматривайся в даль,
Защищай его, вступайся, зубы скаль!
От парадных до чердачных этажей
Защити его от слов и от ножей.
И от шпилей до асфальтовой брони
Ты согрей его, укутай, сохрани!..
К тому же автор возмечтал вот о чём:
Через тысячу лет на планете, какой не найти,
Я девятую жизнь проживать буду из девяти.
Положу я гранита кусок в неземную траву,
Если город взойдёт, — Петербургом его назову…
…………………………………………………………………..
Я его застелю стихами –
Поизысканней, поприятней,
А на улице Мандельштамьей
Будут лавки и голубятни.
По Таврическому саду
Будет стриженый бегать пудель.
И никто не умрёт в блокаду,
Потому что её не будет.
………………………………….
Я вдоль стен поплыву неброских
Под лучом неземных закатов,
И помашет с балкона Бродский,
И коснётся кепки Довлатов…
***
И СКОЛЬКО ЖЕ ещё в этой книге, в других главах, талантливых поэтических строк на совсем иные темы. Скажем, огромный цикл забавных баллад, в частности — про неких королей, с которыми давным-давно случалось всякое разное, однако порой очень даже созвучное нашему времени. И всё это выдано изящно, с улыбкой. Ну, например:
Я вам дарю на удивление
Моей истории урок:
У короля хромало зрение,
Хотя у зрения нет ног…
Или:
Снимите плащ, снимите маску,
Я разведу огонь в золе
И расскажу вам, люди, сказку
О сумасшедшем короле.
Король — не подданный припадка,
Брал города и брал взаймы,
Но на каких-то полпорядка
Был ненормальнее, чем мы…
Причём столь же изыскано рассказывает нам автор и о японской монашке Хасиё; и о китайском философе Чуан-Джоу; и о Будде; и о радже из Индии; и о пражском раввине, который однажды изготовил из глины человечка-Голема. Тот мигом рванул за дверь и вернулся лишь утром «в обществе Големши»:
И раввин взглянул на сына,
Голову клоня,
И сказал: «Однако глина
Поумней меня!»
Улыбнулся он во мраке,
Раз — и был таков!
Это было в древней Праге
Посреди веков.
Или, например, возмечтал автор, «как завещал Евгений Шварц», завести себе дракона, и вот для чего:
…Когда меня лихие власти
Так заморозят, что не тронь,
Смогу согреть в драконьей пасти
Окоченевшую ладонь.
Хоть оседлали мы прогресс,
Но до драконов далеко нам!
Питаться будет он беконом ,
За неимением принцесс.
И глаз у зверя будет зоркий,
И шрам на шее от меча –
Ты был неправ, святой Георгий!
Ты это, верно, сгоряча!..
В общем, дракон станет для автора «огнедышащим тотемом», они «вечерами на балконе, где веет вечностью с реки» молчать будут «по-драконьи и улыбаться по-людски». А если к нему заглянет Ланцелот, то «он погостит в моей стране, потом задержится на вечность, найдя в драконе человечность, найдя приятеля во мне». И — финал:
А ты, мой слушатель, всплакни
Между трагедией и фарсом,
Ты, может, станешь новым Шварцем
И обессмертишь наши дни.
А твой дракон, твой личный ящер,
Твои копируя черты,
Настолько будет настоящий,
Насколько настоящий ты.
***
Диапазон его тем необъятен, география беспредельна, эрудиция поражает, рифмы и вообще техника письма восхищают, выбор героев повествования огромен — от Джузеппе Арчимбольдо до Лукаса Кранаха, от Ван Гога до Вольфганга Амадея Моцарта, от Николая Гумилёва до Иосифа Бродского… И о каждом непременно — что-то новое, по-своему прочувствованное. Цитировать хочется без конца. Однако, пожалуй, всё же ограничусь «Бетховеном»:
Бетховен слышал кожей и нутром
Тишайший стук в глухом углу вселенной,
Он слышал, как поэт скрипит пером,
И слышал шёпот истины смиренной.
Он был в хмельном величьи уличён,
Был и не ко двору, и не к подворью.
Он был пропитан солнечным лучом
И музыкой — божественною хворью.
Он шёл, хотя крута была тропа,
Сжимая руки жилистые глухо…
…Ему навстречу двигалась толпа,
Вовеки не имеющая слуха.
Нет, ещё приведу, и непременно — целиком, его «Гамлета» — с эпиграфом из Булата Окуджавы: «А иначе зачем на земле этой вечной живу?..»
Дрались волны в тот вечер отчаянно,
Море било свои зеркала,
И печального принца-датчанина
Шлюпка на берег чёрный везла.
Он лицо своё сделает маскою
Под солёные выкрики птиц
И наполнится злобою вязкою,
А иначе — какой же он принц?!
Честолюбец, невольник обычая,
Разогнав поэтический сплин,
Он шагнёт через кровь и приличия,
А иначе — какой же он сын?!
Он, свинцовые сны и раздумия
Вместе с кожей сдирая порой,
Словно в пропасть, сорвётся в безумие,
А иначе — какой он герой?!
А потом, когда минут столетия
И растает забвения снег,
Возродится о принце трагедия
В скрипе лондонских старых телег.
Средь пивного трактирного воздуха
Драматург, растревоживший мир,
Выжмет душу на рукопись досуха,
А иначе — какой он Шекспир?!
А на сцене дощатой и утленькой
Будет кто-то другой с этих пор
В лоскуты себя рвать перед публикой,
А иначе — какой он актёр?!
Может быть, так случилось нечаянно,
Только стала в небесной тиши
Та история принца-датчанина
Оселком человечьей души.
Листаю страницы, с которых всё слетают и слетают его дивные песни. Вот — про старого актёра, «убитого в пятом акте»; вот — про «забытых богов»; а вот — про «венецианского скрипача», который ранним рейсом, может — всего-то на одни сутки, прилетел с невского берега сюда, на Пьяцетту:
…Пусть на небе бушует соцветье пожара,
Но в зелёной воде вековечный покой,
Крутобёдрую скрипку достав из футляра,
Он к ореховой деке прижмётся щекой.
И круги по воде — как цветы на асфальте,
И не всё ли равно, что стоит на кону?!
Одинокий скрипач заиграет Вивальди
Неизвестно зачем, непонятно кому…
Когда это мне напел сам автор, я ощутил в горле ком…
А когда вот это — я, наоборот, улыбался:
Жил Гоголь на улице Гоголя
(В девичестве — Малой Морской),
Любил по утрам корчить щёголя,
Любил тишину и покой.
Разбужен соседскою кошкою,
Ничей не отец и не муж,
С утра ворошил кочерёжкою
Какой-то там том «Мёртвых душ…
А прочитав в заключительной главе вот такие стихотворные строки, ощутил в душе особенную ласковость:
От белословия сирени
До краснословия зари
Печаль ночных стихотворений
Уносят в клювах снегири.
Мы уподоблены отрывкам
Стихотворений и обид,
И к небу каменным загривком
Наш город северный стоит.
Не обделённые грехами,
Благодарим за благодать –
Птенцов выкармливать стихами
И над Ахматовой рыдать.
И звёзды, и снега, и тени –
Всё рядом с нами, посмотри:
От белословия сирени
До краснословия зари.
И когда теперь сам, вновь почти круглосуточно, мучаюсь уже над своей строкой, непроизвольно вспоминаю его признание:
И, сутулясь плечами,
Я пишу до утра
Теорему печали,
Аксиому добра…
***
ТАК кто же он — Евгений Владиленович Пальцев? На белый свет под нашим северным небом явился в 1969-м. После средней школы, окончив профтехучилище и затем потрудившись слесарем-инструментальщиком на «Красной Заре», окончательно завершил образование в Институте культуры, где по специальности «культуролог» защитил диплом. Когда учился в 8 классе, получил от отца в подарок гитару, и с того момента стал сочинять стихи, музыку, песни. Дважды лауреат Санкт-Петербургского фестиваля авторской песни «Осенний аккорд». А работает уже больше двадцати лет в Аничковом дворце, то есть — во Дворце творчества юных, где творит интереснейшие сценарии. И песен у него уже около пятисот. В общем, с таким педагогом-поэтом ребятам повезло просто невероятно. Самые же первые его слушатели и критики — жена Катя, дочь Алиса, сын Даня…
***
ВСЁ-ТАКИ как хорошо, что — вопреки мерзкому засилию так называемого «рэпа» и прочей подобной «стихо-вокальной» галиматьи — есть на невском бреге замечательный бард, настоящий поэт Евгений Пальцев, написавший много хороших песен (их уже около пятисот), самые главные из которых — о родном Ленинграде, снова ставшим Санкт-Петербургом:
Этот город, словно сладостная дрожь:
Ты им дышишь, ты им веришь, ты им ждёшь…
