Читая стихи молодого Кислощеева, я все время приходил в ужас. Сплошной мрак, и никакого просвета. Явно профессор в молодости был не в себе, но каким-то чудесным образом ему удалось потом излечиться. Когда мы начали с ним общаться, он выглядел как совершенно нормальный, обычный профессор. Тут была какая-то тайна.

Открытка из почтового ящика

 Александр А. Локшин

Читая стихи молодого Кислощеева, я все время приходил в ужас. Сплошной мрак, и никакого просвета. Явно профессор в молодости был не в себе, но каким-то чудесным образом ему удалось потом излечиться. Когда мы начали с ним общаться, он выглядел как совершенно нормальный, обычный профессор. Тут была какая-то тайна.
Вот, полюбуйтесь на его юношеское творение:

 Обитель Зла
Обитель Зла,
Зевая, подползла.
Сверкая чешуей, грозя мне гнусной мукой,
Вокруг меня вилась кровавою змеюкой.
И был ее язык чудовищно раздвоен
И страшен оттого вдвойне и лжив.
А я ничуть не воин,
И потому дрожу и еле жив.
Она уже вошла со мной в коллизью.
Она покрыта
Ядовитой
Слизью.
Ты, сколько хочешь, на нее глазей.
Она мерзей
Всего на свете…
май 1905
Движимый обыкновенным простительным для моего возраста любопытством, но также и сознанием своей ответственности за возможную публикацию кислощеевского наследия, я обратился за помощью к группе творческой молодежи «Перун». Это литературно-музыкально-просветительское объединение, в принципе, соглашалось обследовать произведения Кислощеева на предмет их публикабельности.
Войдя в помещение, которое занимали перуны, первым делом заметил я плакат с надписью
«Кто не против нас, тот с нами!»
 и, как это со мной часто бывает, преисполнился оптимизма.
Однако руководитель группы, человек серьезный и куда более образованный, чем я (назову его N), высказался вполне определенно.
— Саня, — он несколько понизил голос, не желая, чтобы нас слышали остальные, — публиковать эти стихи категорически нельзя. Вот возьмем, например, стих «Обитель Зла». Он, безусловно, музыкален. Но это музыка болезни! А именно — недолеченной шизофрении, представляющей серьезную общественную опасность. Твоего профессора необходимо возможно скорее изолировать…
— Видите ли, уважаемый N, — отвечал ему я, — мой профессор писал все это в молодости, с тех пор за ним ничего подобного не водилось. К тому же, он улетел на берега Амазонки (так он сказал, по крайней мере)…
— Чепуха, — рассмеялся N, — сейчас у нас нет сообщения с Амазонкой. Далеко улететь он не мог. Мои ребята поймают его как миленького.
Тут до меня, наконец, дошло, какую ужасную ошибку я совершил. Я-то был уверен, что профессор уже давно в родном краю и мои действия не принесут ему никакого вреда.
— Прошу вас, — взмолился я, — не делайте этого! Профессор уже очень старенький, он может не вынести грубого обращения с собой. Давайте будем считать, что я вам ничего
не приносил…
— Шалишь, брат, — сказал N, интонацией подчеркивая значительность своих слов, — фарш нельзя провернуть назад. Будем ловить.
Признаюсь, в тот момент раскаяние в совершенном проступке охватило меня с такой силой, что я был близок к самоубийству.
Впервые меня осенила мысль, что профессор мог томиться где-то поблизости от своего собственного дома, заточенный в клетку какими-нибудь хозяевами-кретинами…
Две недели я как сомнамбула блуждал по соседним кварталам и заглядывал в окна, в надежде увидеть профессора… Два или три разноцветных попугая дали мне понять, что жаждут освобождения, но не мог же я взламывать двери в чужие квартиры?
Опустошенный, я прекратил поиски. Моя собственная жизнь показалась мне бессмысленным недоразумением и пустой тратой времени.
Как-то раз, по-прежнему действуя как во сне, машинально открыл я почтовый ящик, откуда неожиданно выпала открытка, волшебным образом вернувшая мне вкус к жизни… Хорошо знакомыми каракулями на ней было написано:
«Саня, не беспокойся, со мной все в порядке. Живу у родственников на берегу Амазонки. Кстати, в стихах ты ничего не понимаешь. Муре привет. Кислощеев»
12 июня 2023