Вот тут ему надо помочь. Пообещать какой-нибудь новенький самолет, или начать какой-нибудь грандиозный проект: запустить израильтянина в космос! А? Еврейчик в космосе! А что, по-моему, не дурная мысль. И на арабов надо нажать, организовать какие-нибудь дипломатические отношения с каким-нибудь княжеством. В принципе, мы и с Нати договоримся, но лучше все-таки с Цахи. Какие-то у них имена, как клички индейцев… В общем, бунта на корабле допустить нельзя, мы слишком много в это вложили, целую пирамиду египетскую выстроили, и все — псу под хвост из-за какого-то теракта?! Мы себе такого разворота позволить не можем. Не можем. Нельзя ли ему все это объяснить? А что там второй лауреат делает? Зря мы им что ли побрякушки эти нобелевские повесили?

МИР ВАМ (Шалом алейхем)

Наум Вайман

Окончание. Начало.

Сцена 4. Явочная квартира в Тель-Авиве. Йоэль, подполковник Общей Службы Безопасности, доверенное лицо начальника Особого отдела, небольшого роста, плотный мужчина лет сорока, одет цивильно, и провокатор по кличке Акробат.

Акробат: Конспиративная группа не склеивается, все как-то рыхло. Орать горазды, а как до дела доходит, хотя бы окна побить, или фары, или арабуша приложить, так половина — в кусты. Из новых — всего несколько, совсем молодняк, несовершеннолетние. Правда, мероприятие с телевидением, эти смертные клятвы в масках, страшные угрозы очень им понравились, когда по ящику показывали, тыкали в себя пальцами: «Это я, это я!» Детский сад. А когда я стал их на богоугодные дела направлять — замочить арабуша какого-нибудь, так они, придурки придурками, а соображают, один говорит: враг внутри, хе-хе, а арабуш — капля в море, их не отстреливать надо, а посыпать чем-нибудь, как поля — от грызунов. А когда я насчет Самого заикнулся, так они говорят: нам такой проект не поднять. Так что только Народоволец и остался. Он мне недавно опять говорил, что верхушку надо мочить, подлых изменников. Я ему говорю: «Для этого нужна организация, хотя бы три-четыре человека: нужно отслеживать маршруты, принципы работы охраны, выбрать место, время, у тебя, говорю, есть ещё люди?» «Нет, − говорит. — Мы и вдвоем справимся. Пора обдумать конкретный план. Работу охраны я знаю». Странная личность. Еще сказал, что есть один человек, специалист по оружию, может пули специальные изготовить, бронежилет пробивают, но, говорит, пока нет ничего конкретного, я не хочу о нем распространяться. Сколько я ни выспрашивал — не сказал ничего.

Йоэль: Это брат его, мы про него знаем. Он служил в спецотряде полиции.

Акробат: Аа… В общем, я ему говорю, что вот, скоро у них праздник мира на «Площади Царей». Он говорит: «Вот и отлично. Там можно обоих убрать, и Крота заодно».

Йоэль: Прекрасно. И ты думаешь, что он серьезно настроен?

Акробат: Настроен-то он серьезно. Но…

Йоэль: Что?

Акробат: Не нравится он мне. Что-то здесь не сходится. Как-то он… не выглядит дураком, наивным не выглядит…

Йоэль: Наивно думать, что террористы — дураки.

Акробат: Ну, какая-то доля глупости все-таки должна быть… А он, случаем, не наш человек?

Йоэль: Нет. А что, если бы был наш?

Акробат: Тогда выходит, что Служба Безопасности устраивает покушение на руководителей государства, хи-хи-с. Какое-то «Жертвоприношение Исаака»…

Йоэль (усмехнувшись): У тебя богатая фантазия… Жертвоприношение Исаака, кхе-кхе… скажет ведь… Ты не волнуйся, в последний момент ангел явится, как положено: «Не подымай руки твоей на отрока!» Ха-ха-ха!

Акробат: А кто в пьесе Отрок, я что-то не понял?

Йоэль: Ладно, шутки в сторону. И повторяю, он не наш человек. Тут, кстати, одно мероприятие надо провернуть, только Народовольца в это дело не бери — его теперь беречь надо, кхе-кхе. Но подбери ребят повзрослее и посерьезней. Дело вот в чем. Надо провести встречу с палестинскими экстремистами. Сделаем так, как будто они сами вышли на вашу организацию: телефон у вас есть, девочка сидит — все в порядке. Организуем с Исламским Джихадом, это проще всего, а может с Хамасом, посмотрим. А потом сольем прессе. Поедешь в Газу, в командировку!

Акробат: А зачем это?

Йоэль: Как зачем? Заговор против мира. Показать, что правые с исламистами заодно. Типа «террористы всех стран — соединяйтесь!» (Смеется.)

Акробат: Как-то уж… Да еще в Газу?

Йоэль: Испугался?

Акробат: Конечно. Где-нибудь нестыковочка и — мама дорогая.

Йоэль: Что ж делать, служба родине — опасна и трудна. Зато она тебя не забудет.

Акробат: Родина или Служба?

Йоэль: А это одно и то же.

Акробат: Понятно…

Йоэль: В общем, не дрейфь, все состыкуем как надо. Может, и не в Газе, а поближе. Потом интервью дашь. Мы из тебя сделаем звезду экрана!

Акробат: Предпочитаю скромный домик в Альпах.

Йоэль: Ишь ты! Это заслужить надо. Значит новых людей на горизонте не видно?

Акробат: Нет.

Йоэль: Шире надо работу ставить. Нужны не только политические, но и культурные мероприятия, может кто-то стихи пишет, на гитаре играет, песни протеста там всякие, мол, долой гнусных предателей. Деньги на это найдутся.

Акробат: Насчет денег это ты кстати напомнил.

Йоэль (достает из сумки пачку денег и дает Акробату): Это на месяц. Но не сори, засветишься. И с полным отчетом за каждый шекель!

Акробат: Понял. А что мой дядя?

Йоэль: Дядя твой психопат. Это в последний раз мы такими вещами занимаемся. Твои родственники — твои проблемы. А с Народовольцем — подсекай. Он один у нас на крючке, других похоже, не предвидится, а времени нет. Место и время мы вам приглядим, может, на митинге за мир, посмотрим. И оружие, когда конкретный разговор пойдет. Короче: держи одну руку на пульсе, а другую на телефоне, понял?

Акробат: Понял.

Йоэль: Ну, всё. Успеха тебе.

Сцена 5.

Раздается сильный взрыв, и на сцену падают окровавленные части тел, вещей и одежды. Потом наступает мертвая тишина и вдоль занавеса медленно проходит арабский мальчик лет десяти в одеянии шахида и тянет на веревочке воздушный шарик с надписью «Шалом».

Кабинет Цахи в министерстве обороны, где он проводит большую часть дня. Разговор с Начальником Генштаба.

Цахи: Я хочу видеть оперативный план операции в общих чертах, со сценариями и оценками возможных последствий, вплоть до региональной войны, чего ты тянешь?

Шмуэль: Работаем. Но должен сказать, что… есть естественные трудности. И в любом случае я не смогу принять участие в самой операции.

Цахи: Как это?!

Шмуэль: Я не могу возглавить действия, которые считаю глубоко ошибочными.

Молчание.

Молчание затягивается и становится мрачным.

Цахи: Считаешь глубоко ошибочными…

Шмуэль: Я не говорю, что мы не должны среагировать, должны, и очень резко, но, не теряя пропорций. На террор нельзя отвечать войной. Разве мы не знали, что будет террор? Мы продемонстрируем непоследовательность, метания, почти истерику, и весь мир будет против нас. Мы окажемся в еще худшем положении…

Цахи: То есть «естественные трудности» в составлении оперативного плана не связаны с военной обстановкой, а сводятся к несогласию с политической линией правительства?

Шмуэль: Правительство еще не высказалось на этот счет, и, тем более, нет никакого решения. Если меня спросят…

Цахи: Политическую линию задаю я, твой министр и глава правительства. Дело армии предложить решения, а не обсуждать политику. Это — невыполнение приказа. Подавай в отставку.

Шмуэль: В смысле?

Цахи (резко и громко): Не можешь брать на себя ответственность — подавай в отставку! И сегодня же! Тебе ручку дать, или найдется в Генштабе?!

Шмуэль (резко встает): Мой заместитель и почти все в генштабе разделяют мою точку зрения.

 Начальник генштаба уходит, хлопнув дверью.

Сцена 6.

Президент Великой державы («Друг») и Глава Разведывательного управления (ГРУ).

Друг: Ну, что еще там стряслось?

 ГРУ: Паника у них. Никакие доводы не помогают, наш «Товарищ» закусил удила, хочет оторвать Слюнявому яйца, а они этому гомику и не нужны. В общем, готовится смена курса. Но строго конспиративно. Хочет всех удивить. Боюсь, что еще один серьезный теракт и… неровён час…

Друг: Плохо дело.

ГРУ: Хуже некуда.

Друг: Он нам весь кайф обломает. Особенно сейчас. Так что, еще раз позвонить, гаркнуть на него как следует?

ГРУ: Боюсь, что не поможет. Он же сказал в прошлый раз, и опять повторит, что ничего конкретного пока не планирует, но ситуация абсолютно нестерпимая, нарушены все соглашения, писанные и неписанные, и пока там не возникло государство террора, нужно гадину раздавить, и что он в этом смысле расчитывает на нас, как на гарантов соглашения… Чем тут крыть? В самом деле, Слюнявый обнаглел. И, главное, чувствует безнаказанность…

Друг: Ну, знаешь, никто их не заставлял заводить ядовитую змею у себя в шкафу. А уж коли решили ее приручить, пусть терпят. До сих пор-то терпели, что он вдруг соскочил с жердочки?

ГРУ: Насчет «никто не заставлял» у них есть разные мнения, и скоро выборы, по всем опросам он их с треском проигрывает.

Друг: Вот тут ему надо помочь. Пообещать какой-нибудь новенький самолет, или начать какой-нибудь грандиозный проект: запустить израильтянина в космос! А? Еврейчик в космосе! А что, по-моему, не дурная мысль. И на арабов надо нажать, организовать какие-нибудь дипломатические отношения с каким-нибудь княжеством. В принципе, мы и с Нати договоримся, но лучше все-таки с Цахи. Какие-то у них имена, как клички индейцев… В общем, бунта на корабле допустить нельзя, мы слишком много в это вложили, целую пирамиду египетскую выстроили, и все — псу под хвост из-за какого-то теракта?! Мы себе такого разворота позволить не можем. Не можем. Нельзя ли ему все это объяснить? А что там второй лауреат делает? Зря мы им что ли побрякушки эти нобелевские повесили?

ГРУ: Да там все вокруг уже на ушах стоят: и семья, и наши сотрудники, и ближайшее окружение. Но боюсь, что ему втемяшилось. Евреи — народ упрямый.

Друг: Тогда заменить его!

ГРУ: Уже думали на эту тему. Один старый друг даже предложил ему уйти, мол, это будет только честно: не можешь продолжать, дай другим. Но он, кажется, охвачен воинственным пылом. Хочет исправить ошибку. Внутренний переворот почти невозможен: его надо долго готовить, и результат не однозначен, опять же — выборы на носу.

Друг: Да его надо в холодной воде искупать! Он перегрелся!

ГРУ: У русских, кстати, есть такое выражение «мочить»… Как мне объяснили, такой вариант, как ни странно, возможен. Не хватает только…

Друг: Какой вариант, я не понял?

ГРУ: Не хватает отмашки.

Друг: Какой еще к черту отмашки?!

ГРУ: Дело серьезное, люди хотят быть уверены, что перемены вызовут понимание. Что никто их потом не возьмет за одно место.

Друг: Перестань говорить притчами. Что у них на уме?

ГРУ: Наш Товарищ играет во всякие провокации и даже вздумал организовать покушение на самого себя — неплохой, конечно, способ разгромить оппозицию, но… рискованный.

Друг: Покушение на самого себя? Ты это серьезно?

ГРУ: Абсолютно.

Друг.: До чего только могучий еврейский ум не додумается… В сущности они были и остались восточными людьми, по-восточному лживыми и коварными. У нас говорят: не рой другому яму, а этот — сам себе роет…

ГРУ: Ну вот, а поскольку дело рискованное, то… всякое может случиться.

Друг: Ну, а мы тут при чем?

ГРУ: Поскольку речь идет об органах, а органы об органах все знают, то… им важно быть уверенными, что политически новая ситуация… не вызовет отторжения. Может у кого-то какие-то личные сантименты, мало ли. А технические и моральные проблемы… это их дело.

Президент надолго замолкает. Думает.

Друг: И кто будет? Крот?

ГРУ: Да. С ним удобно работать, малый он сообразительный, а главное — без этого… ослиного упрямства.

Друг: А его в свое время не офранцузили?

ГРУ: Ну, в какой-то степени, но это было давно, сегодня он, на наш взгляд, правильно сориентирован.

Друг: А вдруг лягушатники его за яйца держат? Может лучше Нати? Как ни как − выпускник нашего университета, даже… на еврея не очень похож. (Смеются.) Шутка.

ГРУ: Нати неопытен. Хотя тоже малый сообразительный. В любом случае у нас будет время решить. Главное угомонить нашего друга.

Друг: Да ну их всех к черту, знать не желаю всей этой крысиной возни. Еще Август говорил: лучше родиться свиньей, чем сыном Ирода. Пусть сами разбираются. Я умываю руки.

ГРУ понимающе кивает и собирается уходить.

Друг: Интересно…

ГРУ: Да?

Друг: … Я вдруг дело Кеннеди вспомнил… получается, что демократия-демократией, а спецслужбы выбирают кого хотят?

ГРУ: Всесилие спецслужб — обычное преувеличение. Это не преторианская гвардия. Просто бывают обстоятельства в государстве, когда обычные демократические методы оказываются недостаточно оперативными…

Друг: И тогда приходится прибегать к необычным демократическим методам. Ладно, всё. Держи меня в курсе.

Сцена 7.

Раздается сильный взрыв. Занавес поднимается. На сцене взорванный, искореженный автобус, разбросанные тела, кровь, дым и слабый огонь. Мертвая тишина. Арабский мальчик лет десяти в одеянии шахида, проходя по сцене, тянет на нитке красный воздушный шарик с надписью «Шалом».

Крот и высокопоставленный офицер Внешней разведки (ОВР).

ОВР: Все готово. План рискованный, на всех этапах предусмотрены подстраховки, но риск всегда есть. И не только «технический»…

КРОТ: Что тебя беспокоит?

ОВР: В нашей маленькой и очень болтливой стране трудно сохранить серьезную тайну. Чтобы утопить следы по делу Кеннеди убрали десятки людей…

КРОТ: В этом нет никакой необходимости. Болтовня не страшна, пусть болтают. В болоте сплетен лучше всего хранить ящик Пандоры. Кстати и у нас, когда надо, вернее, когда люди правильно повязаны, они умеют помалкивать. Я лично знаю некоторые пикантности, за которые немало людей могли бы поплатиться…

ОВР: Это намек?

КРОТ: И не думал даже. Да брось ты нервничать. Все будет нормально.

ОВР: А Семья? Жена ведь почти все знает и легко сможет связать недостающие узелки.

КРОТ: И что? Она сама инициатор этой комбинации. Ей вовремя подкинули идейку, и она воодушевилась.

Офицер: Жена роет могилу мужу?

КРОТ (усмехнувшись): Ну почему. Она из лучших побуждений. А потом… не она первая, не она последняя, я всегда говорил, что жён нужно держать подальше от дел. Впрочем, не каждую удержишь… В общем, сказать ей будет нечего, если что-то пойдет не так.

ОВР: А дети? Дочка ушлая…

КРОТ: Им придется выбирать между жизнью, полной народного сочувствия и международной славы, и жизнью, покрытой вечным позором. Дочка действительно ушлая, и поэтому я за нее спокоен, меня больше беспокоит сынок, глуповат, в папочку, но он ничего не знает, живет далеко, а если что, ему культурно объяснят, что лучше не вякать.

ОВР: А если в Службе у кого-то очко заиграет?

КРОТ: И что? Пусть его очко мемуары пишет.

ОВР: Но будут комиссии, суды…

КРОТ: Суд — это прекрасно. Народу нужен авторитетный документ с печатью. В суды у нас еще верят. А наш шахид-философ мечтает о славе мученика, а не провокатора. И с Божьей помощью, глядишь (усмехается, эта человеческая комедия ему явно нравится), всё, в конце концов, кончится хорошо. И как провокатор он не опасен, провокаторы не могут служить разоблачителями. С нашими друзьями за морями-океанами все согласовано, у нас останется залог «высочайшего одобрения»: выбранный для подстраховки исполнитель …

ОВР: Два стрелка, как в деле Кеннеди… Ты вдохновлялся примером? Так всех расставил по местам… — просто кружево расчета. В тебе погиб великий режиссёр.

КРОТ (минута самодовольства): «Кружево расчета» — это поэзия. В политике есть только правильные и неправильные решения. В том числе и режиссерские, тут ты прав. Но главное — это распределение ролей.

ОВР: А если…

КРОТ: Ну, договаривай.

ОВР: А если Нати придет к власти?

КРОТ: Это маловероятно. Но даже если: он не станет пилить сук, на который взобрался. Он не революционер. И отношения с великой державой — ключ к его успеху. Нет, на этот счет я спокоен.

ОВР: М-да.., круто.

КРОТ: Нет круче горок, чем политические. Здесь ставки — больше чем жизнь. На кону судьбы народов. И если уж выбрал путь, то отступать поздно, и некуда — ты уже в русле истории.

ОВР: А сомнений в выбранном пути не бывает?

КРОТ: У тебя сомнения в выбранном пути?

ОВР: Нет.

КРОТ: Тогда — оставим философию. Главное: ожидаемый результат и минимум следов. Остальное — моя забота. Что касается ставок, то, надеюсь, ты понимаешь, что речь не идет о чьих-то личных амбициях?

 ОВР: Не приведи Господи! Если бы я так думал…

КРОТ: Все просто: человек, который шел с тобой по трудному пути, дрогнул, занервничал, это как на санях с собаками по тонкому льду — стоит какой-то собаке шарахнуться в сторону, это может опрокинуть упряжку, и тогда все пойдут ко дну.

ОВР: А он что, этого не понимает?

КРОТ: Он упрям, ты же знаешь. Упрям и глуп. Я говорил с ним недавно — такая каша в голове, Господи! Даже страшно. В общем, надо спешить, это единственный момент, когда еще можно спасти ситуацию. В любой момент картина может поменяться.

Молчат.

ОВР: Странно, что он не отменил свой гениальный план.

КРОТ: Его убедили, что это ужасно ловкая штука. В том числе и жена. Однако мы заболтались.

ОВР: Да. Ладно, я пошел.

КРОТ: Ну, удачи.

Сцена 8.

Раздается сильный взрыв. На сцене взорванный, искореженный автобус, разбросанные тела, кровь, дым и слабый огонь. Мертвая тишина.

Арабский мальчик лет десяти в одеянии шахида, проходя по сцене, тянет на нитке красный воздушный шарик с надписью «Шалом».

Квартира Елены. Цахи и Елена лежат обнявшись.

Елена: Ты прожил счастливую жизнь?

Цахи: А что, пора подводить итоги?

Елена: Типун тебе на язык… Просто недавно одна подруга говорит мне вдруг: «Я прожила счастливую жизнь!» А вот у меня никогда не было такого ощущения…

Цахи: Счастливую… не знаю, слишком много забот для счастья. Но, конечно, я прожил интересную жизнь. А сейчас… я почти счастлив. Это просто чудо, что я тебя встретил…

Елена: А ведь встретились мы благодаря теракту…

Цахи: Не говори так. Один мой друг закрутил роман своей жизни на кладбище… Но мне сейчас страшно подумать, что я мог бы тебя не встретить… Ты знаешь, у меня было много женщин, но… в израильских женщинах есть что-то… как говорит один мой приятель: наши бабы — как однополчане, и свидания с ними, как милуим[1]: «было хорошо, и хорошо, что было». До следующего раза и не вспомнишь.

Елена: А жена, дети, друзья, твоя «историческая роль»?

Цахи: Ты знаешь, нас как-то с детства зарядили на эту «историческую роль», и дома, и в школе, в том смысле, что каждый обязан… каждый — боец, на каждом — «историческая ответственность», то есть мы себе не принадлежим, наша жизнь принадлежит той цели, на которую нас зарядили. И нам эта роль казалась столь всепоглощающе важной, что личная жизнь.., личная жизнь была внешним «фоном», мы не придавали ей значения, и поэтому ее как бы и не было… В сущности, мы выросли уродами. Особенно это сказывалось на отношениях с женщинами, мы брали их походя, буквально — в походах, начиная с первых, пионерских, и они так же легко отдавались нам, и даже вступали в брак, как будто не с конкретными людьми, а с соратниками, что-то было в этом торопливое… Но зато весело и беззаботно. Да, мы были веселы! А сейчас… я чувствую что-то совсем другое. Я впервые за много-много лет ощущаю себя, даже свое тело, о котором никогда не думал, если не болел. Ты помогла мне вернуться к себе, к тому чувству «себя», которое было в детстве, когда мы бегали по холмам… И… может, поэтому, я вдруг ощущаю страшную тяжесть, ту ношу, что взвалил на себя… И я вдруг понял, что вот, наконец ощутил себя мальчишкой, а ноша-то не детская… А ты знаешь, что я в юности писал стихи? Даже, говорили, неплохие. И я ужасно любил природу, животных, я вообще думал стать агрономом, даже поступил в сельскохозяйственную школу. Но война все спутала. Нас не просто мобилизовали, это была мобилизация всех душевных сил, и была ясность: тут мы, а там они. А сейчас… Соратников не осталось, каждый за себя и кругом враги… А может, раньше мы просто были наивны…

Елена: Мне почему-то страшно… У меня такое чувство, что ты разозлил какие-то ужасные силы, мощи которых даже не представляешь… Хочется спрятаться… А что, оставь это дело другим, кто уверен в пути?

Цахи: Нет, начатое дело надо завершить…, вернее, разгрести эти завалы, который сам же нагородил… Я просто обязан, я должен поменять ситуацию. Кроме меня — некому. А для этого нужна власть, нужна победа на выборах.

Елена (с силой обнимает его): Я боюсь…

Сцена 9.

Кабинет. Премьер и начальник секретариата.

Цахи (откидываясь в кресле): Все, на сегодня хватит. Кажется, мы неплохо поработали.

Мики: Уф. Сумасшедший день.

Цахи: Ты можешь идти. Мне еще надо сделать несколько звонков.

Мики (хихикая): А по рюмашке? Я уже привык. (Достает из шкафа бутылку.)

Цахи: Что-то мне… не хочется.

Мики: Ну, за мир и дружбу! (Хихикает.)

Цахи: Кажется, мы поменялись местами, теперь ты меня уговариваешь. Ладно, давай, чуток. (Выпивают.) Так что «народ говорит»? Какие, так сказать, веяния?

Мики: Правые совсем с цепи сорвались, вчера на демонстрации…

Цахи: Про «правых» я знаю. А что делается, так сказать, в ближайшем окружении? Что лопочут в «интеллектуальных салонах» (произносит это с иронией), у моей жены в частности? Ты ж у нас — светский лев!

Мики (обиженно): Да иди ты. По твоему ж заданию…

Цахи: Ладно, так что говорят?

Мики: А вот и говорят, что тебя не видно совсем.

Цахи: От рук, мол, отбился? (Мики молчит.) А что говорят про статью этого пидора в «Гаарец»: «Сменить джокера»?

Мики: Ну, смотри, есть беспокойство по поводу продолжения курса, ты сам постарался его внушить…

Цахи: Интересно, откуда беспокойство, если пока нет никакого изменения курса?

Мики: Ну да, а разговоры с офицерами, с собственной супругой, наконец…

Цахи: Ага… Ты и о моих разговорах с супругой осведомлен…

Мики: Я слышу, что она говорит другим.

Цахи: Что же?

Мики: Жалуется на тебя.

ЦАХИ: Жалуется, значит, своим пидорасам… Понятно.

Мики: А они — ей. Иной раз ты с каким-нибудь генералом встречаешься, а он тут же… бежит докладывать.

Цахи: Да? Однако, женушка наша − авторитет!

Мики: Ну, глава «лагеря мира»…

Цахи: Да-да, я уже это слышал… А я, значит, супруг главы «лагеря мира». Понятно… Скажи, она на днях говорила с Кротом?

Мики: Вроде нет…

Цахи: Вроде, или точно нет?

Мики: Да не было никаких разговоров.

Цахи: Да? А вот жена сообщает, что говорила с ним, мосты, мол, надо наводить. Я ей говорю: поосторожней, ты же знаешь, что он больной, ему нельзя с бабой наедине оставаться: ты будешь с ним мосты наводить, а он тебе вставит. А она говорит, что уж стара для таких «мотивов» (ухмыляется)… Ладно, в воскресенье сдашь дела Ратнеру.

Мики (растерян): Как… Ты что?! (Молчание.) Вот так награда за дружбу!

Цахи: Мне не дружба нужна, а служба! Верная служба! Мне не нужны в секретариате наушники, а то и того хуже…

Мики (становится в позу и повышает тон): Я никогда!…

Цахи: Это ты говоришь тому, кто посылал тебя подслушивать и подглядывать?! Поделом мне, дураку, не делай друзей шпионами, а шпионов — друзьями…

Мики: Ты… я тебе служил, как пес, а теперь ты меня гонишь за то, что я говорю тебе правду и не одобряю твоих безумств?! Когда ты, как пьяный, крутишь штурвал государственного корабля и все над тобой смеются, когда ты оказался на краю пропасти и только я изо всех сил пытаюсь спасти положение!, потому что я знаю, что ты все равно ничего не сделаешь, потому что ты просто кипятишься от злости и бессилия!, потому что ты всегда умел только кипятиться и никогда не мог ни на что решиться!, ты всегда путался в юбках и тебя всегда вели бабы!, тебе всегда нужны были «советчики», на которых потом удобно свалить ответственность за собственную нерешительность!, а теперь, когда ты обезумел, а я пытаюсь спасти положение, ты обвиняешь меня в неверности?! Прекрасно! Я даже рад. Разбирайся в своем дерьме сам.

Хлопает дверью.

Сцена 10. Квартира Елены. Цахи только что зашел. Она уклоняется от объятий.

Цахи: Что-то случилось?

Елена (помолчав, неуверенно): Ничего… Муж вот приезжает…

 Цахи: Что значит «муж»? Вы же развелись?

 Елена: Да, но… Он всегда у меня останавливается…

Цахи: У него что, нет денег на гостиницу?

Елена: Дело не в этом. Просто у нас так сложилось. И у сына как раз отпуск…

Цахи: Надолго он приезжает?

Елена: Дней на десять. А потом он едет на гастроли в Бостон, я тоже думала… У меня же брат в Бостоне.

Цахи: Что-то случилось?

Елена: Ничего особенного, давно не виделись… Он немного нездоров… И я всего на пару недель, может меньше…

Цахи: скажи мне, что произошло? У тебя кто-то появился?

Елена: А тебе разве не докладывают?

Цахи: Ты же просила «оградить» свою частную жизнь.

Елена: И ты мою просьбу выполнил?

Цахи: Что ты хочешь этим сказать? Кто-то говорил с тобой о наших отношениях?

Елена молчит.

Цахи: Говори, не мучь меня, что произошло?!

Елена молчит.

Цахи: Что случилось, черт меня подери совсем!!

Елена: Приезжает муж. И я должна навестить брата. Я не видела его уже лет пятнадцать. И муж как раз там будет на гастролях…

Цахи: Подожди. Сядь. Сядь со мной, я тебе должен что-то сказать. Сядь, прошу тебя. (Она садится рядом.) Послушай.., то что я тебе скажу, это… очень важно. Я тебе сказал в последний раз, что придется порвать крапленые карты и начать новую игру. Я не в сердцах сказал это. Я уже некоторое время готовлю новую колоду. Это не простое дело. Это фактически государственный переворот. Когда почти все против меня, и я должен исподволь подбирать людей. Если я этот переворот не подготовлю, меня устранят. Даже физически — все возможно, когда такие ставки… Но я доведу это дело до конца. Нужно терпение. И ты… ты — моя опора и мое вдохновение. Без тебя мне и свет не мил. И «они» это знают. Они хотят выбить у меня почву из-под ног. Ты не можешь сейчас, в такой момент подвести меня!

Елена: Тебя могут физически устранить, и я — твоя опора?! Ты соображаешь, что говоришь?! Если тебя могут устранить, то что тогда говорить обо мне? О моем сыне?! Да, если хочешь знать, мне звонили! Требовали вернуть стране национального героя, которого я поймала своей долбанной дырищей! И намекнули, что у моего сына опасная служба, как бы чего не вышло! Как это понимать?! Это так ты «оградил мою частную жизнь» от вашей вонючей охранки?! Это твои молодчики приходили ко мне в больницу вербовать меня в вашу жидовскую охранку, шантажировали меня какими-то связями с КГБ, какими-то подметными письмами! Да если б у меня были связи с КГБ, я бы теперь ими гордилась, да в КГБ были просто джентльмены по сравнению с вашими сраными особистами! А ты, значит, хочешь взвалить на меня судьбы мира?! Приготовил для меня «историческую роль» пешки в интригах вашего «королевского двора»?! Хватит, наигралась! Был бы еще «королевский двор», а то — вонючий, жидовский постоялый двор со старой бандершей!

Цахи: Тебе кто-то позвонил из моих домашних?

Елена молчит.

Цахи (дикий крик): Кто?!!

Елена (плачет): Да откуда я знаю?! Какая-то баба хрипучая… Я была дурой… Какая ж я была дура… Я не представляла себе, что может быть так сложно, и так опасно… какая дура… Села не в свои сани, прыгнула, как девчонка… дура… Прости. Всё. Больше не будем об этом говорить.

Умолкает. Цахи сидит подавленный, внезапно постаревший.

Сцена 8.

Кинохроника грандиозной демонстрации в защиту мира. Речи государственных деятелей, известные кадры покушения.

Открывается сцена с мрачными декорациями длинного, пустого, темного коридора. Из глубины сцены, по этому коридору двое (один в халате врача) толкают тележку с телом Цахи. Процессия медленно движется через сцену, и к концу пути начинает звучать музыка песни «Эвену шалом алейхем», сцена празднично освещается, клейзмер по-еврейски зажигательно играет на скрипке «Мы принесли вам мир» (Эвену шалом алейхем!). Все выходят на сцену в масках и ортодоксальных шляпах и весело танцуют друг с другом.

Конец

[1] периодические военные сборы