21 апреля исполнилось бы 70 лет Леониду Гофштейну.
Лёне — так его называли все, несмотря на разницу в возрасте. И неудивительно — ведь он оставался большим ребенком даже после шестидесяти. Воспитанник киевской шахматной школы, в молодые годы не без успеха сражавшийся в чемпионатах Украины, Лёня раскрылся по-настоящему после переезда в Израиль в 1990 году.
Шахматные этюды Эмиля Сутовского. Леонид Гофштейн
Эмиль Сутовский
21 апреля исполнилось бы 70 лет Леониду Гофштейну.
Лёне — так его называли все, несмотря на разницу в возрасте. И неудивительно — ведь он оставался большим ребенком даже после шестидесяти. Воспитанник киевской шахматной школы, в молодые годы не без успеха сражавшийся в чемпионатах Украины, Лёня раскрылся по-настоящему после переезда в Израиль в 1990 году.
Попал в национальную сборную (Олимпиада в Маниле 1992, Чемпионат Европы в Дебрецене 1992), стал гроссмейстером (в 1993 году это звание еще не успело окончательно девальвироваться), выиграл несколько сильных турниров (пожалуй самым ярким успехом была победа в Кап Д’аге 1994, где Лёня опередил многих шестисотников).
Играл всегда нестабильно, но очень ярко. Гофштейн редко подбирался к планке в 2600, но регулярно обыгрывал игроков рейтингом выше — мне тоже несколько раз доводилось вынимать мяч из ворот после открытого боя, в который неизменно превращался любой из наших поединков. Счёт у нас в итоге был хоккейным — но хоть и в мою пользу, я всегда знал — если Лёня поймает кураж, то будет непросто.
Над дебютом он серьезно не работал, и был скорее натуршпиллером, но ни в коей мере не «кафейным игроком». Обладая очень хорошей интуицией, уверенно чувствовал себя в осложнениях, но был скорее игроком позиционным. Любил шахматы, готов был анализировать после партии часами — в какой-то мере компенсируя нежелание серьезно работать самому. И всё же этого не хватало для стабильной игры на хорошем уровне — особенно это стало ощущаться с приходом компьютерной подготовки.
Время шло, Лёне уже было далеко за пятьдесят, но он оставался таким же жизнерадостным, пусть уже менее беззаботным. Подросло новое поколение, и уже ребята, обращавшиеся на «Вы» ко мне, говорили ему: «Лёня, давай посмотрим партию». Он с нетерпением ждал возможности сыграть в ветеранском чемпионате, и в год своего шестидесятилетия с блеском возглавил сборную Израиля на командной Европе среди ветеранов. Именно его фантастический результат на первой доске позволил команде победить в континентальном первенстве, и я даже подумал тогда — дескать, какой же из Лёни ветеран? Всё так же звучен был голос с характерным киевским выговором, всё так же летали фигуры по доске во время анализа, и был заразительным смех.
Лёню любили коллеги и любители шахмат. Несмотря на слабое знание иврита, у него было много местных приятелей-болельщиков, и казалось еще много лет он будет эдаким символом уже уходящей эпохи шахмат, где большой талант соседствовал с эпикурейством, а любовь к игре щедро делилась с окружающими.
Увы, уже тогда начали проявляться признаки серьезной болезни. И Лёня, верный себе, как-то беззаботно относился к лечению. Посещал каких-то шарлатанов, отвергал нормальное лечение, и, увы, чудеса, в которые Лёня верил всегда, тут не помогли…
Лёня сгорел быстро, но память о нем не уходит и будет жить долго. Прошло более семи лет, а до сих пор, встречаясь с коллегами на турах израильской лиги, вспоминаем его с огромной теплотой — и даже кажется порой, будто голос его слышен.
21 апреля Леониду Гофштейну исполнилось бы всего 70.
Помним.
Эмиль! Вы написали очень хорошо и ярко о Ленечке. Но у меня ужасное впечатление о комментарии Ю.Дегена. Вокруг Лени вертелось огромное количество шарлатанов .И если кто-то и пытался помочь Лене,то это только наш замечательный Володя Вайнштейн.И никакого внимания со стороны брата. Когда я приехала в Петах тикву на операцию в больнице он был совершенно один.Это было ужасно. А так Леня мужественно держался и даже выигрывал турниры. Светлая ему память. Ирина Розенцвайг
Большое спасибо за тёплые слова о моём хорошем друге.
Позволю себе добавить пару штрихов к его портрету.
Наша дружба началась в 1968 году, когда меня, выполнившего 1-й разряд через три месяца после прихода в шахматную секцию Киевского Дворца Пионеров, тренер Наум Львович Левин перевёл в самую продвинутую группу секции — ведущих перворазрядников, среди которых был даже один кандидат в мастера, любимец Левинa Лёня Гофштейн (вскоре к нему присоединился ещё один кандидат, Женя Маргулис).
Собственно, первые 3-4 года наша дружба была одномерной и ограничивалась только шахматами, вокруг которых вращалась вся Лёнина жизнь. (Кстати, тогда Лёня ещё как серьезно работал над дебютом.) Его жизненным пространством был равносторонний треуогольник с длиной стороны в пару сот метров, по углам которого находились его дом, его школа № 90 и Дворeц Пионеров. В 1970 Лёня закончил школу и поступил в Киевский Автодорожный Институт, в результате чего это пространство несколько сузилось, поскольку Институт был ещё ближе и к Лёниному дому, и к Дворцу Пионеров, чем школа № 90.
Но пагубное влияние окружающей среды не могло не сказаться, и постепенно Лёня втянулся в наши беседы и споры о литературе, искусстве, философии и даже — не приведи Господь — политике. Тогда же происходит переход из состояния «пай-мальчик» в эпикурейство, которое упоминает Эмиль Сутовский.
Наум Львович был очень недоволен тем, что мы отвлекаем Лёню от шахмат. Но, по крайней мере на первых порах, это не сказалось на его достижениях. Дважды подряд (если не ошибаюсь, в 1972 и 1973 гг.) Лёня побеждает в чемпионате Киева и становится мастером спорта. Это событие породило мою первую публикацию: в «Советском Спорте» опубликовали статью Юрия Дегена и Петра Марусенка «Дважды Чемпион» (отпечатанную на папиной пишущей машинке), с Лёниным анализом одной из его партий. Мы даже получили гонорар — 10 рублей — который тут же пропили втроём (Лёня, Петя и я) в ресторане гостиницы «Киев».
Уезжая в 1977 году, я был уверен, что расстаюсь с Лёней навсегда, поскольку не сомневался, что несмотря на становящуюся очевидной уже тогда нестабильность, справедливо отмеченную Эмилем, Лёня вскоре станет гроссмейстером и навсегда останется заключённым в золотой клетке этого привилегированного в СССР статуса.
Поэтому, когда в начале 80-х репатриировался старший брат Лёни, Яша, со своей очаровательной семьёй, и их поселили в Центре Абсорбции в Рамат Гане, недалеко от дома моих родителей, я, проводивший почти каждый конец недели и параздник у родителей, не упускал возможности навестить Гофштейнов, ощущая таким образом эрзац живой связи с Лёней.
А когда все мои прогнозы рухнули, и в 90-м репатриировался сам Лёня, я, разумеется, приложил максимум усилий, чтобы облегчить его абсорбцию. Я нашёл и снял ему квартиру неподалёку от моей (я тогда жил в Кфар-Сабе), подбрасывал ему учеников, и т.п. Советовался он со мной тогда почти по всем вопросам, в т.ч. и по выбору своего ивритского имени — Звулун.
Во время обострения болезни Лёня избегал общения. Но на празднование моего 60-летия он приехал, воспользовавшись рецессией.
Это была наша последняя встреча.
Какая всё таки (эмоциональная) разница в этюдах автора о тех кого лично знал (и с кем играл) и тех, о ком он слышал от других и/или прочитал.