А мама с папой удивились тому, что Петя без напоминаний и понуканий, совсем не брыкаясь и головой не бодаясь, по собственному почину сказал спокойной ночи и пошёл в свою комнату спать.
ДЕВОЧКА И ЛЮДОЕД. БРЕД В КОНТЕКСТЕ БЕЗУМИЯ
Мама, что бывало нечасто, обычно наоборот, позвала папу кое-что поглядеть. Понятно, Петя прибежал раньше и ничего интересного не увидел: Вовик, тот, который царь-пушкой владел, которому письмо Петя в детстве писал, дарил в телевизоре букеты цветов, девочке поменьше, её маме огромный.
— Ну и что? Сколько можно на этого урода смотреть? — папа, причапавший в своих тапках слоновьих.
— Девочка и людоед, — мама, папу не понимая.
— По какому случаю цирк?
— Бедная его где-то там не увидела, вот ей и выпало персональное счастие лицезреть.
— Без намордника допустили?
— С мамой и папой.
— Раз без намордников, значит клон, он же клоун цветочки дарил. Хорошо, если без шипов ядовитых.
Ну, и что? Ничего. Правда, ну, сколько можно? Тоже мне Месси сыскался. Про себя Петя подумал, маминому «людоед», о них только в книжках читал, слегка удивляясь.
А мама с папой удивились тому, что Петя без напоминаний и понуканий, совсем не брыкаясь и головой не бодаясь, по собственному почину сказал спокойной ночи и пошёл в свою комнату спать.
Ну, и что? Ничего. Всяко бывает.
Мама и папа подумали и по интернетам своим разбрелись.
А в мутной дымке на золотом обшарпанном троне на подушечке бархатно аленькой крест на крест георгиевской ленточкой кокетливо перевязанной алым цветочком непонятно зачем и откуда добытым с глазами мутными добрыми-добрыми с ручками нежными сложенными на мягком животике с лысинкой волосёнками редкими парикмахером тщательно художественно уложенными страдая от недостатка любви всенародной не говоря уже о всемирной и от какой-то занозы-горошины под подушечкой неловко положенной неумехами его окружающими которых по доброте своей никем не измеренной ни на что ни глядя щадил дыша ароматами свеженькой человечинки восседал чуть-чуть криво глазу чужому совсем незаметно людоед с опротивевшим миру тошнючим лицом хотя может двойник тройник черт его знает и размышлял о судьбах мира сладенько-мармеладных девочек и мальчиков кушая упоённо медиативно детской кровью свеженькой мягкое детское мясцо запивая напоследок самое сладенькое цыцечки девочек и писечки мальчиков оставляя посмаковать на малый миг к жизни от трудов безмерно праведных возрождаясь и косточки выплевывая и всё это ножичком вилочкой с горчичечкой не по-жлобски не по-дворовому а культурненько губы и подбородок лоснящиеся салфеткой накрахмаленной вытирая а что не доест обожравшись придворные деточек на обед наловившие доедают радостно весело чмокая губами и взвизгивая объедки царские уминая и по маленькой людоедствуя а над троном с людоедом и над придворными дожирающими летают шарики надувные всевозможных расцветок мыслимых и немыслимых с головёнками деток откушанных головизной людоед брезгуя пренебрегал что дворовым дворянам ужасно не нравилось мог бы им отдать головёнки а не устраивать эстетику чтобы в муть головы задирать а тем временем девочка в розово-белом платье с бело-розовым бантом которую пете евшему мороженое захотелось спасти по берегу пруда брела но не по земле не по траве а выше немного так что ноги её ничего не касаясь плыли по воздуху мокрому и густому но туман с каждым её лёгким движением слабел рассеивался и между клочками его проступал пруд в корявых извилистых берегах вдоль которых кровавые тропинки вились с указателями какие к людоеду ведут и по тропинкам языки красные бешено вывалив бегали собаки в контексте безумия ища лебедей которых надо было сперва покусать бешенством заражая а затем из них фарш накрутить лапами задними ручки мясорубок вращая быстро ещё быстрей чтобы никто приблизиться не посмел к мутной границе прекрасного сада в котором кто-то на петю похожий пытался сорвать плод с чудесного дерева у которого названия не было и он должен был плод не только сорвать но и имя ему и дереву придумать такое чтобы все в мире на всех языках согласились так его называть и он пытался припомнить как мама-папа бабушки-дедушки его называли но припомнить не мог смутно подозревая что это дерево и плод этот выросли для него одного вот ему одному с этим и разбираться чтобы не мешал огненный меч или глупый пацан с таким же акцентом как у него пытавшийся на землю его повалить но сам на ней оказавшийся и петя хотел помочь дураку-мальчишке подняться чтобы спасти его от воды которая вот-вот нахлынет всех убивая он даже слышал голос у царь-пушки живущего орущего собакам крутящим фарш бросить работу и бежать плотину перегрызать утопить людей и зверей которых из цирков во всем мире прогнали и вот-вот из зоопарков прогонят пусть в лесу живут себе грибы едят и землянику а когда надоест в футбол звериный играют если кто выбывает другой заменяет носорог носорога слоненок слоненка вам это смешно услышал он из тихого морока голос похожий на дедушкин то ли грузина то ли еврея а у нас это бабушки подключились пенсии хоть и маленькие но вовремя доставляют а продукты хоть дорожают но зато всего в магазинах навалом даже того чего у вас нет и чего же нет у нас уважаемая госпожа рыжий с папами перемигнувшись ее чуть-чуть нахально что очень не понравилось пете спросил а вот кваса и нет это всезнающий Ваня выйдя из строя приложив ладонь к пустой голове не своим голосом гаркнул да так что оба папы лысый и наполовину спрятались у стены дома не той где баскетбольное кольцо и проигравший лает или что-нибудь ещё несообразное вытворяет как договорятся а у той где черепахи папа мама или папа плюс папа и черепашки-детишки одним словом семья в ней любят пельмени которые дружно хотя и нехотя лепят и на которые гостей приглашают семья где ужин самое главное и так все полагают а если кто думает как-то иначе то это дело его но не хорошо потому что и без того всё очень плохо раз корабли во все страны плывут а в их ни ногой и это очень обидно как и то что уезжая фиби не взяли и он весь розовый как часть платья и банта той девочки которую он должен спасти о чём никому ни-ни даже маме и папе и ване даже слонёнку и фиби и он должен ударить ещё разок по мячу забить гол который тогда не забил подпрыгнуть с плеч папиных в небо сорвавшись схватить за руку бело-розовое платье и бант розово-белый которые в бело-голубом уже слегка чернеющем небе будут прекрасными розами ярко сверкать и оторванные ноги будут играть в футбол беззаботно парящими головами пока гром не громыхнет и дождь не прольётся небо и землю соединяя и всё утонет корабли лебеди люди звери пельмени ужин царь-пушка и мерзавец из-за которого плотину взорвали и весь мир затопило только белые лебеди пельмени жуя медленно плывут там где было когда-то цветущее человечество вроде атлантиды которая из-за таких негодяев вместе с раем скрылась навсегда под водой и её больше не будет и с этой мыслью её руку в своей руке ощущая а под ногами землю к которой их могучий ливень прибил за спиной почувствовал горячее мутное собачье дыхание и опережая собак вырвался людоед вовик всякими контекстами костеря норовя их заглотнуть и он руку ее отпуская повернулся навстречу собакам и людоеду приготовившись ценой своей жизни розово-белое платье и бант бело-розовый от смерти спасти и закричал во всю мочь во всю свою силу спасайся беги
Мама прибежала. Губами температуру померяла.
Всю ночь вместе с папой они рядом с Петей сидели.
Четыре дня Петю лечили, от чего врачи сами толком не знали.
На пятый в выходной они с папой на площадку поехали — Пете надо было свежим воздухом подышать и размяться, папе от интернета из дому вырваться, а маме от них отдохнуть.
Они вместе с папой Петин бред ночной слушали, но только она кое-что из него поняла: больно его фантазии дикие были на реальность похожи со всеми несуразными словами, которых Петя не знал.
То, что услышала и поняла, мама папе не рассказала, подозревая, что и ему подобное бредится, только, щадя, он ей ни словечка, а у самого и без этого голова кругом идёт и сердце болит за неё, за Петю, за стариков — за страну, в которую он безнадёжно мечтает вернуться.
А она? Она должна мужчин своих сильных, дикой судьбой родины, из грехов которой кумира себе сотворить уже невозможно: они греховней самых грешных грехов, а потому для кумира никак не годятся, мужчин, её жуткой судьбой ошарашенных, оберегать. Кто как не она?
И кто, как не папа, со всей силы качель раскачает, чтобы чайкой — за тучу, Пете от бреда насущного мозги очищая, бело-розовым надеждам путь расчищая.
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.