Александр Локшин: Тайна регтаймов

Loading

Тут все просто — ни одно из прочих известных мне искусств неспособно столь выразительно использовать ритм. Ну, разве что поэзия может еще на что-то претендовать. Но она слишком уж эфемерна. Если умирает язык, то умирают и написанные на нем стихи. Разве неясно? Так что поэзия — это, в сущности, мыльный пузырь.

Александр Локшин

ТАЙНА РЕГТАЙМОВ

 Александр Локшин Начинающий литератор Недоуховский собирался совершить какое-нибудь эпохальное открытие, но еще не решил, в какой именно области… Время шло, а открытия все не было и не было. Именно по вышеуказанной причине. Навалилась тоска и усилились сомнения в собственной даровитости. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Светозар включил приятную танцевальную музыку столетней давности и решил временно не думать ни о чем. Но не тут-то было! Открытие мгновенно случилось, хотя и в совершенно неожиданной области, к которой Недоуховский никогда не имел никакого отношения. (Он даже музыкальную школу в детстве не посещал.)

Так как комп хронически был в невменяемом состоянии, Светозар схватил ручку и начал судорожно набрасывать на бумаге мысли, хлынувшие в его голову непонятно откуда:

«Величие регтайма двадцатых годов прошлого века держится на двух китах.

Первый кит, оставшийся, увы, незамеченным, — это двойственность особого ритма, присущего регтайму.

С одной стороны, этот ритм — биение сердец влюбленных.

С другой же стороны, этот необыкновенный подчеркнутый ритм — щелканье секундной стрелки часов, отмеряющих время, оставшееся до смерти!

Именно соединение этих двух смысловых наполнений делает регтайм двадцатых столь необходимым людям нашего времени.

Но каков же второй кит? Не имея музыкального образования, я буду выражаться фигурально, как простой непредвзятый слушатель. Регтайм — в лучших своих образцах — балансирует между мажором и минором, он ловко идет по канату и некоторое время не падает. Указанное обстоятельство делает регтайм особенно необходимым для людей чувствительных и склонных к эмпатии, страдающих нарушением душевного равновесия при виде чужих страданий…»

Написав это, Недоуховский задумался. Это еще не открытие, а только подступ к нему. Что-то еще более важное скрывается за … В это время за окном что-то бахнуло так, что затряслись стены.

— Гроза, — подумал Недоуховский и продолжил размышлять о своем будущем открытии. Конечно, вот оно, продолжение тех идей, которые его только что посетили. И он снова схватился за авторучку:

«Почему же я предлагаю считать регтайм высшей формой не только музыкального искусства, но и любого искусства вообще? Тут все просто — ни одно из прочих известных мне искусств неспособно столь выразительно использовать ритм. Ну, разве что поэзия может еще на что-то претендовать. Но она слишком уж эфемерна. Если умирает язык, то умирают и написанные на нем стихи. Разве неясно? Так что поэзия — это, в сущности, мыльный пузырь. Кого, кроме археологов, могут сейчас заинтересовать стихи, написанные на арамейском?

А проза? Тут в смысле ритма прямо не знаю, что сказать. То ли он есть, то ли его нет.

Пусть этим вопросом занимаются другие…»

Тут за окном опять что-то бахнуло, да так, что от стены отвалился кусок штукатурки.

— Гроза, — снова подумал Недоуховский и продолжил на бумаге посетившую его мысль.

«Наверно, ритм в прозе все-таки должен быть, — написал Недоуховский. — Но он не должен при этом выпирать наружу. Тогда это будет уже не проза, а стихи…»

Тут еще два раза как следует бахнуло, но стены не затряслись, как в прошлые разы, а всего лишь закачалась люстра. Дождь все не шел.

— Гроза проходит стороной, — подумал Недоуховский и снова взялся за авторучку. Наконец-то он подобрался к своей главной мысли.

«Короче говоря, — написал Недоуховский, — не стану я лезть в эти дебри. Должен ли быть ритм в прозе или, наоборот, не должен — это мне не очень-то интересно. Не буду тратить на это свое время и силы. Они у меня не безграничны, хотя человек я, в общем-то, еще молодой… Но вот, что прозе в принципе недоступно, — это хождение по канату! Между мажором и минором. Чтобы одна фраза рождала веселье, а следующая за ней — грусть. И так далее, на протяжении всего произведения!»

Написав это, Недоуховский успокоился. Открытие было совершено. Теперь можно было выйти на балкон и там безмятежно покурить.

Гроза, правда, была настолько сильной, что балкон отвалился.

— Хорошо, что я вовремя успел это заметить, — подумал Недоуховский, пуская дым из ноздрей.

26 октября 2023

Print Friendly, PDF & Email