В конце ненастного голландского декабря Трауди позвонила нам с нехорошей новостью: Геерт заболел. И не просто заболел, а смертельно: запущенный рак оболочки легкого с метастазами лечению уже не подлежал… Геерт курил всю жизнь как паровоз.
ОДИНОКИЙ ПАСТУХ
(рассказ)
С Трауди я познакомилась в школе нидерландского языка для иностранцев — ROC. Она работала в столовой: продавала нам, курсистам, еду. Маленькая, юркая, седая, со стрижкой ёжиком, круглым добрым лицом, расцветавшим от улыбки — на ее щеках тогда немедленно появлялись ямочки.
Я заприметила ее, а она меня, потому что все перемены я проводила в обществе Хошанга, афганского подростка, пережившего войну и выучившего русский язык в бомбоубежищах Кабула — в доперестроечные отец его работал времена в посольстве Афганистана в Москве и помогал сыну с русским, когда тот захотел его выучить на их общей родине. Кроме нас в ROC доучивались дети-подростки, не сумевшие по каким-то причинам идти в ногу с ровесниками. Хошанг-азулиант[*] не сумел, потому что в свои двенадцать лет оказался в чужой стране с незнакомым языком. Обладая недюжинным языковым талантом, он и голландский быстро выучил. Общались мы на почве русской поэзии, которую Хошанг искренне любил. Хошанг писал и, кажется, до сих пор пишет стихи на нескольких языках. Когда мы все познакомились на столовском пятачке, Хошангу было семнадцать, мне сорок четыре года. Трауди подумала тогда, что мы мать и сын и трогательно принимала в нас участие: то пирожок бесплатно принесет на тарелочке, то два стакана супа. И как-то мы постепенно подружились. Я пригласила Трауди к нам в дом, потом она пригласила нас к себе на чашку кофе и с той поры началась дружба двух семей…
Геерта я знала мало. Муж и жена дружили оригинально — врозь. Геерт был заядлым домоседом и молчуном, а Трауди исключительно социальна и говорлива. Выйдя на пенсию, она вставала ни свет ни заря, переделывала все домашние дела, а во второй половине дня пускалась в поход: по списку обходила или объезжала своих многочисленных знакомых. Каждому было что-то припасено: тортик, букет цветов, кусок чего-то вкусненького, приготовленного ею накануне, доброе слово. Трауди была в курсе всех болячек и проблем своих подопечных, их ссор, дружб, любовей, счастливых и несчастливых, отношений в семье, которые бывают, как известно, всякими. С ней, доброй душой, делились самым сокровенным.
У самой Трауди всё всегда было в полном порядке. А и правда — Геерт и Трауди жили душа в душу. Ни одной ссоры, а ведь поженились совсем молоденькими. Они помогали всем, кто ни попросит — просто какие-то Филемон и Бавкида.
Геерт всю жизнь проработал шофером на грузовике, потом экскаваторщиком. В любых транспортных средствах разбирался профессионально и мог починить все — от грузовика до велосипеда. Чинил велики и машины всей округе. Если с машиной или велосипедом что-то случалось, а самим починить не удавалось, соседи шли к Геерту. Геерт не отказывал никому. Кроме того, он умел…вязать. В свой единственный приход к нам много лет назад, он принес связанный красно-белый чехол для носовых платков , его сгибы были красиво переплетены атласной лентой. Чехол Геерта лежит у меня в шкафу и в нем хранится стопка чистых носовых платков. А еще Геерт собирал ягоды, грибы, орехи; у него были свои походы — по редким, сырым и мшистым голландским лесам. Так они и жили: Трауди общалась с людьми, Геерт — с велосипедами и грибами.
В конце ненастного голландского декабря Трауди позвонила нам с нехорошей новостью: Геерт заболел. И не просто заболел, а смертельно: запущенный рак оболочки легкого с метастазами лечению уже не подлежал… Геерт курил всю жизнь как паровоз. Даже будучи занятым починкой велосипеда, не выпускал сигарету из угла рта — у четы немало таких фотографий. Курил прямо в доме, обкуривая Трауди, а она, некурящая, терпела и никогда не делала ему замечаний — во избежание ссор. Геерт курил, несмотря на то, что в его семье было несколько случаев преждевременных смертей от рака легких и надо было хотя бы сократить количество выкуренных сигарет в день, а лучше всего перейти на неп-сигареты, семечки, леденцы и что там еще люди, бросающие курить, жуют-лущат, дабы заглушить желание покурить?
Мы купили торт, цветы Трауди и бросились к Вяйнбергам. Герт уже сидел на морфии. Он встретил нас как ни чем ни бывало, улыбался, шутил, слушал наши рассказы о поездках — а мы в том году изрядно покатались по миру — и был очень рад нашему приходу. В гостиной оказалась их старшая дочь Карин с мужем. И они улыбались, ничем не выдавая горя, свалившегося на семью. Только когда мы заговорили о диагнозе Геерта, по лицу Карин пробежала тень.
Мы хотели и дальше навещать Геерта, но это было все труднее: он все время спал, оглушенный морфием — без него было бы невыносимо терпеть боли. Трауди время от времени ездила к врачу и пополняла запасы таблеток морфия. Мы звонили, предлагали помощь, Трауди отказывалась, потому что чета всегда была в окружении семьи — у них две дочери, два зятя и двое взрослых внуков. Рождество и Новый год они провели врозь: Геерт все равно спал под кайфом и в дни празднеств отсылал жену к дочерям. В минуты просветления он готовил сценарий собственной смерти. Голландцы относятся к смерти как к части жизни, достойному ее завершению, и заблаговременно заключают договоры с похоронными агентствами, платят похоронные страховки десятилетиями. В договорах оговаривают например, цвет гроба — кто-то хочет белый, а кто-то цвета натурального дерева.
У нас была запланирована поездка в Испанию и мы гадали: когда «это» случится? До отъезда и после…Cлучилось «до».
Нам прислали открытку-приглашение в крематорий, на церемонию прощания с Геертом. Открытка изображала мост родины Геерта — муж Трауди родился на немецком острове Фемарн, расположенном в Балтийском море. Дитя войны, Геерт появился на свет задолго до построенного в 1963 году Фемарнзундского моста, соединившего остров с материком. Геерт и Трауди часто приезжали туда наслаждаться покоем. Теперь мост стал символом перехода Геерта в мир иной, где покой уже неизбежен.
…Зал был полон: люди даже стояли у стен — стульев не хватило для всех пришедших. На сцене стоял гроб, его покрывал роскошный венок из свежих алых роз и гипсового цветка с мелкими белыми соцветиями. Когда гостей пригласили в зал, заиграла неожиданная музыка: вальс «Голубой Дунай» Штрауса. Музыку приглушили постепенно и к кафедре на сцене вышел церемониймейстер в черном фраке и белой рубашке. На больших экранах, висящих над сценой слева и справа поочередно возникали фотографии из Геертовой жизни: вот он, совсем юный, с неизменной сигаретой в углу рта — чинит велосипед. Вот он с овчаркой, присел у гаража. Вот он с маленькими дочерями: в левой руке годовалая Карин, в правой — новорожденная Сильвия в пеленках и чепчике…Крепкие загорелые руки в закатанных рукавах белой рубашки надежно держат детей, а лицо светится от счастья. Вот они с Трауди на Фермарне: яркое летнее солнце, белесая сухая дюнная трава, ярко-синее море. Приятные моменты в ресторанах, на прогулках, за семейным столом. А вот компания экскаваторщиков, добывающая песок: Геерт — посередине, с цигаркой в зубах.
Церемониймейстер рассказывает о Геерте. Каким он был добрым и отзывчивым, как любил собирать ягоды, орехи и грибы. Как потом они с Трауди варили варенье и раздавали баночки друзьям и знакомым. Мы и так всё знаем, а варенье из ягод, собранных Геертом, стоит в нашем холодильнике, не до конца съеденное, но рассказ трогает. Мы ищем в карманах носовые платки…
Над сценой — большой цветной витраж: ангел с поднятой рукой, благословляющий всех, перешедших черту. Всех тех, кто прошли свои мосты и попали на небесный материк, над которым время и болезни не властны. Ангел выглядит добрым, Геерт наверняка попадет в Рай. За витражом, на улице вековые ели дирижируют — размахивают ветками в такт «Голубому Дунаю». Одна ель темно-зелёная, другая — фисташкового цвета. Мы знаем уже, что на улицах в конце этого странного, непривычно теплого января уже вовсю цветут крокусы и нарциссы — и расцвели они в день прощания с Геертом.
Потом нам рассказали, что музыкальный ряд Геерт выбирал сам. Сначала мы слушали «Голубой Дунай», потом развеселую голландскую песенку, а напоследок — известную «Песню одинокого пастуха» Джеймса Ласта. Гитара и флейта выводили задумчивую мелодию над гробом Геерта, а на экранах шли и менялись фотографии одной-единственной жизни немногословного одиночки, помогающего всем и всегда, но все-таки одиночки. Интроверт Геерт не любил общения, мало говорил, выходил из дома, если не считать его путешествий по лесам, только для того, чтобы кому-то помочь. И никто ему не был нужен, кроме его Трауди, дочерей и внуков, телевизора и сигарет, иногда кружки пива. Он родился одиноким пастухом и оставался им до конца.
Трауди теперь живет без Геерта. Она не одна — ее окружают дети и внуки, друзья и знакомые. А после своего ухода она встретится с Геертом и наверняка за свои добрые дела муж и жена превратятся в дуб и липу, с переплетенными в земле корнями**.
Примечания
[*] Азулиант — политический беженец.
** Дуб и липа с переплетёнными корнями — по легенде, добрые супруги Филемон и Бавкида дожили до преклонных лет, умерли в один день и согласно воле Зевса, превратились в дуб и липу, с переплетенными в земле корнями.
