Елена Данченко: Рассказ о том, как голландка, китаянка и русская книгу сочиняли

И наконец венец всему — фото, которое никто, кроме Гердинэ, не выбрал. То самое, где я похожа на алкоголичку. Месть голландской женщины русской женщине за слова, сказанные в шутку на школьной перемене.

Елена Данченко

РАССКАЗ О ТОМ, КАК ГОЛЛАНДКА, КИТАЯНКА И РУССКАЯ КНИГУ СОЧИНЯЛИ

Так случилось, что тринадцать лет назад я вышла замуж за голландца и вынуждена была переехать в его страну. Я бы не назвала это стопроцентной эмиграцией, потому что российское гражданство сохранила и подолгу живу в России, а также в Беларуси, на родине мамы. Но и в Нидерландах живу подолгу и за годы зарубежной жизни набралась кое-каких впечатлений. Как и у всякой русской (русского), у меня здесь много контактов с соотечественниками. Не решаюсь всех моих новых друзей, подруг и знакомых назвать русскими — многие приехали из бывшего Советского Союза и идентифицируют себя с вновь образовавшимися странами: Украиной, Беларусью, Молдовой, Узбекистаном, странами Балтии, но нас всех объединяет русский язык и ещё то, что называют поднадоевшим словечком «менталитет».

Начну с главного наблюдения. Почти все русские/русскоязычные женщины, живущие в Нидерландах, попали в страну потому, что вышли замуж за голландцев. Приходилось видеть разные варианты: от счастливых замужеств до самых несчастных. В последнее время голландская пресса начала поднимать тему русских невест и жён с негативной стороны, видимо, зачуяв серный запах надуманного врага времён холодной войны семидесятых. Местные СМИ утверждают, что по статистике разводов среди голландско-русских пар гораздо больше, чем среди прочих международных браков. Не думаю. Голландцы испокон веку привозили себе жён из таких отдалённых мест, куда Макар никакой национальности телят не гонял. Голландские купцы, к примеру, были единственными, кто торговал с Японией с 17 века, в то время, когда страна Восходящего солнца была закрыта для иностранцев. Так вот, даже именитые голландцы сочетались законным браком с японками и в Ряйксмузее висят тому доказательства — картины, на которых изображены голландско-японские семьи. Можно сходить и посмотреть: нормальные голландско-японские семьи получались. На ком только не женятся голландские мужчины, за кого только не выходят замуж голландки! Причем партнеров чаще везут из их стран, речь не идет о политических беженцах и беженках, хотя и такие браки нередки. И вряд ли менталитет русской жены больше отличается от менталитета местной, голландской, чем менталитет, скажем, африканки или латиноамериканки — там свои фишки. Сам король, кстати, женат на аргентинке, против которой его подданные сначала дружно протестовали. Вернее, подданные его матушки; сам король в то время принцем числился. А потом нашу Максиму (урожденную Соррегьета) полюбили — за веселый и лёгкий нрав, за ум и красоту, за то, что она быстро выучила язык мужа и начала успешно работать в благотворительных организациях.

Русские жены голландцев в большинстве своём женщины незаурядные: с двумя-тремя иностранными языками, несколькими высшими образованиями, одно из которых получено уже здесь, в Нидерландах, многие из них — творческие личности. Кто-то рисует, кто-то поет, кто-то создает воскресные школы для двуязычных детей, кто-то возит экскурсии по городам и музеям страны. Не побоюсь сказать, что русские женщины задают тон в русской диаспоре. В основном, именно они сохраняют в Нидерландах русский язык, русскую культуру, русское искусство и русский быт.

Вот история русской воскресной школы в Хилверсуме. Русская женщина по имени Лиана заметила, что у её единственной дочери, двуязычной, как и все дети за границей, русский язык уходит. Лиана не стала дожидаться окончательного исчезновения дочкиного русского языка и… создала школу. Правда, воскресную. В школе преподают русский язык и литературу, историю, географию.

Свой опыт, конечно, ближе. В страну я въехала будучи взрослым и состоявшимся человеком — сорок четыре года не шутка. Сначала, как у почти всех, началось умилительное любование прянично-сахарными домиками Голландии — они показались мне овеществленными домами из сказки братьев Гримм. Помните историю Гензель и Гретель, детей бедного дровосека, увидевших в лесу избушку из марципанов и карамели? Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что за каждым слюдяно-леденцовым витражным окошком и под каждой черепично-карамельной крышей живет ведьма, заманивающая детей. Голландцы народ дружелюбный и вежливый. Однако двери своих домов перед иностранцами, особенно новоприбывшими распахивают неохотно, уж такие они есть. Долго присматриваются к человеку, помалкивают и сами решают — общаться с тобой или нет. Не буду скрывать — вначале пришлось туго. Сказалась оглушённость непонятным хрюкающим наречием (мама дорогая, и куда меня занесло? — я никогда не выучу этот язык!), и тотальное одиночество (сын остался в Москве, мама в Беларуси), и, мягко говоря, странные отношения в семье мужа (только десять лет спустя друг мужа шепнул мне на очередной вечеринке, что семья, к которой я имею отношение, сложная — а то я не поняла это с первых дней!). Поначалу почему–то резанула глаза пластика голландцев. Непонятная скупость в движениях, мимике, несколько деревянная буратинистая походка, какая-то тотальная роботизированность. Слово найдено! — местные показались мне похожими на роботов, если не на инопланетян. Улыбка здесь не значит ничего — знак внимания, вежливость. Позже я поняла, почему люди такие. Голландия — маленькая страна (величиной меньше Московской области), а вот население — для такой площади немалое — 17 миллионов. Мягко говоря, повернуться негде. Люди вышколены с детства: не показывать своих истинных, тем более мимолетных чувств, скрывать планы, ничего не рассказывать даже соседу, не жаловаться. В смысле, говорить только о позитивном. Когда я попыталась рассказать что-то о своей жизни мачехе мужа — наивная была — меня не стали слушать. В голландских ушах то, что я пережила, прозвучало жалобой и … я замолчала навсегда. С тех пор о неурядицах рассказывала только своей русской подруге. На вопросы голландских знакомых «Как жизнь» бодро отвечаю: «Зеер гуд». Очень хорошо. Странную реакцию мачехи мужа один знакомый русского происхождения прокомментировал так: «Голландцы, даже если захотят, не поймут, что нам довелось пережить». В общем, так оно и есть. Потом мачеха что-то такое говорила про мой долг адаптироваться и принять их способ жить, но я уже не слушала. Я родилась русской и в сорок четыре года не собиралась умереть и родиться заново — на этот раз голландкой. А ведь многие голландские русские пытаются сделать именно это: умереть и заново родиться голландцами. Многим удаётся. «Наши бывшие» шарахаются соотечественников, делают вид, что голландцы — милейшие люди в мире (это не так, обычные они люди, только в большинстве своём, не любят «понаехавших»), стараются всеми правдами и неправдами дружиться только с голландцами, не смотрят русское телевидение. Делают вид, что все у них всегда — супер-хорошо. Короче, адаптируются. Надо отдать им должное: приезжают с одним-двумя языками, учат третий — здешний, устраиваются на работу или, сначала учатся (вариант: доучиваются, часто подолгу — потому что здесь особые требования для подтверждения разнообразных дипломов) и потом устраиваются на работу. Иногда приходится продираться через тернии… ну, не к звездам, а, допустим, к достойной зарплате, а затем и кредиту на дом или квартиру. Мой диплом журналиста, полученный в Госуниверситете Советской Молдавии здесь оценили как третий курс Высшей школы. Это что-то вроде института. До университета не дотягивает. Чтобы работать в Голландии журналистом, нужно было куда-то идти доучиваться. Конкурировать с местными корреспондентами мне не хотелось — все равно так как они не заговорю и не научусь писать, и пошла учиться на переводчика. Почему же мой диплом оценили на уровне третьего курса? А очень просто — потому что училась еще в СССР. Дипломы филологов и журналистов из России, полученные после 1991 года, оцениваются стопроцентно — дают справку мастера, а не бакалавра, как мне. Голландцы не в курсе, что в лихие девяностые у нас дипломы покупались за деньги, а советская система образования была не хуже, а во многом гораздо лучше теперешней. И водительские права российские не действительны. А вот такие же права, полученные в странах Балтии — уже почему-то действительны.

Расскажу-ка я одну историю.

В один прекрасный день ко мне подошла Гердинэ Смит — наша учительница коммуникации. Есть такая дисциплина в РОС — школе для преподавания языка иностранцам. Нам объясняют, как надо общаться с голландцами — в офисах, общественных местах, транспорте. Как надо писать письма — а голландцы очень любят писать письма друг другу — чтобы не побеспокоить друг друга лишний раз. На дворе стояла осень 2006 года.

— Привет, Лена. У нас в школе еще одна поэтесса появилась. Её зовут Мин, она из Китая. Я тоже пишу стихи, о чем ты уже знаешь. А что, если нам создать книгу, а? Представляешь: три поэтессы, из трёх очень разных стран, такой у нас как-бы треугольник образуется: Россия, Китай и Голландия.

Я обомлела… вот это идея!

— А давай! — сказала я. И у меня появился смысл жизни.

Гердинэ познакомила меня с Мин. Она оказалась маленькой черноглазой милой женщиной, в меру стеснительной. Наша первая встреча произошла в кафе “Oudaen”, на Старом канале в Утрехте. Я изложила идею книги. Мне она виделась трёхязычной — на нидерландском, китайском и русском языках и я сразу предложила сделать двойные переводы: я перевела бы на русский Мин и Гердинэ, Мин — на китайский Гердинэ и меня, а Гердинэ сварганила бы художественный перевод наших голландских подстрочников. Содержание должно было быть жизненным: о том, что люди, а особенно женщины, везде одинаковые — все хотят мира на земле и не хотят войны, женщины хотят любить и быть любимыми, рожать детей для счастья. Об отношении к Богу, о дружбе, о справедливости… Набралось тем двадцать. Поскольку голландские издательства вряд ли взяли бы в работу книгу трех неизвестных поэтесс, а спонсоров у нас не было, темы решили просеять и оставить самые значимые. Попутно выяснилась, что у всех трёх есть стихи «на темы», оговоренные в кафе.

Надо было видеть, как мы общались тогда! Из нас троих по-голландски хорошо разговаривала только Гердинэ, а мы, две иностраночки жестикулировали и лезли в словари. В общем всё это была авантюра, обреченная на провал.

— Ну куда ты лезешь? Какая книга? Язык сначала выучи, — говорил мне муж. А я упрямо повторяла «Книга будет».

Встречались мы, конечно, эпизодически. Гердинэ работала на двух работах. Мы учились, проводя по восемь часов в школе и еще школьные задания надо было выполнять. Тесты-экзамены. А еще домашняя работа, всякие там уборки-стирки-глажки-готовки…

Я старательно делала переводы на нидерландский язык и уговаривала мужа подправить где надо. Мой муж человек организованный и находил время на стихи, хоть и обзывал их «глупостью одной». Муж Мин, бизнесмен, времени на ее стихи вовсе не находил. Бедная Мин переводила своё на дикой смеси нидерландского и английского языков, как могла — во времена Мао преподавание английского в китайских провинциальных университетах было из рук вон плохим, а Мин — родом из северной провинции Хубэй. Мы приносили в “Oudaen” рукописи и разбирали их, часто по словам, если не по слогам. На нас странно смотрели официанты: сидят три разнорасовые женщины, ничего общего. Не едят и почти ничего не пьют, стол завален кипами бумаг. Дамочки жестикулируют, эмоциональничают, сверкают глазами. Забуксовав со стихами Мин, попросили помощи. Помощь пришла в то же самое кафе в виде подруги Мин — учёной— биолога Лиу Вэй. Нидерландский у нее оказался превосходным. Она буквально переводила образы Мин, стараясь донести до нас смысл китайской поэтической системы. Мы с Гэрдиной завороженно слушали. Ко мне на помощь пришел мой приятель Ошанг Хашеми — тогда уже студент отделения славистики Лейденского университета (а познакомились мы с ним всё в той же РОС). Ошанг — афганец-полиглот, сын бывшего посла Афганистана в Москве, прекрасно владеет русским языком и сам пишет стихи: на голландском, немецком, русском и фарси. Ошанг объяснял Гердинэ мои русские строки.

Когда не было возможности увидеться — а я и Мин часто летали на свои родины и подолгу там жили — мы переписывались. Самый последний вариант стихов Мин я получила от Гердинэ со множеством вопросительных знаков. Честно говоря, я и сама не всё понимала в её китайской грамоте. В 2009 году напросилась к ней в гости, в город Билтховен. Просидели мы у нее тогда часов восемь. Потом еще столько же, на следующий день. Я расспрашивала. Мин объясняла. Тучи начали рассеиваться, в их просветах появился свет китайской истины, освещая непонятные доселе образы. По ночам я читала Ли Бо… Я даже дерзнула отредактировать стихи Мин, где-то сократив её тексты, а где-то добавив строчки. Слава Богу, ей понравилась правка. Стоял месяц май. А в конце мая мы с мужем поехали на полевые работы во Францию. И вот там, в тишине и покое (мой муж — геолог, а я его сопровождаю) мне удалось полностью перевести стихи Мин на русский язык для будущего нашего сборника и мне понравилась моя работа. Отредактировала, не без помощи мужа, голландский вариант ее китайской части и тут же отправила его Гердинэ. Она сама тогда отдыхала с мужем где-то на голландской природе и сумела неторопливо вычитать текст. И я получила от нее счастливое письмо, нашпигованное сетевыми цветочками и смайликами и словами благодарности!

В общем, в конце 2009 года у Гердинэ был уже готов макет нашей будущей книги. Зимой 2010 она повела меня и Мин на радиопередачу в городе Бодегравене, где недавно поселилась с мужем. Мы читали стихи на трёх языках, а наши голландские мужья внимали нам, сидя в доме Гердинэ и Яна. После этого события мой супруг стал смотреть на меня, как на профессионального литератора, что было особенно приятно.

А потом, за ужином, Гердина сказала:

— Ну что, типографию мы с Яном нашли, надо и об обложке подумать. Что если нам сфотографироваться втроём, на фоне голландского польдера?

— Гердинэ, ммм, а ты уверена, что это надо делать? — робко спросила я, — Мы такие разные.

Но Гердинэ настаивала.

Зима в Голландии бесснежная, польдеры зеленеют и в январе. И однажды на выходные поехали мы в Бодегравен фотографироваться — я, Мин и мой муж, потому что он вёл машину. Долго позировали на фоне нежной зимней травки, фотографий было сделано великое множество. Решили поехать к Гердинэ и Яну выпить по чашке кофе и выбрать фото. И выбрали то, что устраивало всех.

Спустя время Гердинэ прислала макет с обложкой, увидев которую, я схватилась за сердце… Фото было другим. Не тем, которое мы выбрали. Боже, только не ЭТО!… на зеленоватой однотонной фотографии мы стоим втроём, Гердинэ и Мин получились нормально, даже хорошо, а я … у меня оказалось безшеее, утопленное в плечи лицо семидесятилетней алкоголички. Это ж надо было так исхитриться меня сфотографировать! Мало того, что мне гораздо меньше семидесяти, так я еще и неплохо выгляжу для своих лет. Ночь я не спала. Всё думала, вспоминала учёбу в РОСе. Услужливая память подсказала эпизод: стоим мы, ученики, на перемене. Я выслушиваю комплименты от арабов, благодарю и со смехом шучу на весь школьный двор: О, русские женщины самые красивые в мире! Так вот откуда взялась идея Гердинэ сделать фото трёх авторш, где я должна была оказаться самой уродливой. Ох и лопухнулась я на том школьном пятачке! Как же можно было так шутить — при голландской-то системе ябедничества на всех подряд?..

И ведь ничего Гердинэ не скажешь. М-да. Сдаваться я не собиралась. Позвонила Гердинэ, как ни в чём ни бывало, и сказала, что фото мне не очень нравиться. Попросила выбрать другую для обложки.

Прошло время, но Гердинэ не прислала другую. И тут я снова вспомнила «мелочи», которым старалась не придавать значения. Например, несмотря на мои упорные убеждения начать книгу темой любви, Гердинэ поставила в макет первой тему «Родина», как бы разделяя нас. Я все спрашивала, почему, при «молчании ягнёнка» Мин, полноправной участницы проекта. Ведь моя идея была простой и органичной: людей на земном шаре прежде всего объединяет любовь. Потом шла тема материнства — потому что мы женщины. И только потом тема Родины. Потом тема Бога. Любая нормальная женщина ставит любовь на первое место — ведь дети должны рождаться в любви, а потом из наших любовей вырастают народы, государства — разве не так? Может быть, я скажу что-то неправильное, но для матери её ребенок выше и важнее даже родины. Мы не радистки Кэт. Поэтому тема материнства должна была встать на второе место после темы любви, по моему разумению. Другими словами, идея книги состояла в «едином в разных культурах». Гердинэ сказала, что она видит идею книги по-другому: разница в едином.

— Постой-постой, — подняла я тогда голову от рукописи, — Разве мы не собирались делать интернациональную книгу стихов о едином в различиях? Разве единое наше, общечеловеческое, общеженское, в конце концов, не самое главное?

Но Гердинэ была непреклонна: — Будем ставить на первое место тему наших, столь разных, родин.

Приехали!..

Мин молчала. Видно было, что ей всё равно. Я еще сказала тогда, что забираю свои стихи назад, если идея книги будет изменена. Гердинэ обещала не менять идею и оставить мой вариант разделов. Но, разумеется, обещание не выполнила. По почте пришёл следующий «окончательный» вариант макета, начинавшегося темой родин. Я закрыла глаза. Потому что знала, что Мин слова не скажет.

Вспомнила, как моё вдохновенное вступительное слово о том, что «душе не нужен перевод», Гердинэ выбросила. Заставив своего учёного мужа Яна ван ден Люббе написать скучное вступительное слово. Я снова закрыла глаза — поддержки нет и не будет.

Выслушала упреки своей пространной биографии, типа: почему у них с Мин короткие, а у меня такая длинная.

— Что делать, вздохнула, выслушав, — увы, я Член Союза писателей Москвы и автор трёх (тогда еще трёх) книг.

И наконец венец всему — фото, которое никто, кроме Гердинэ, не выбрал. То самое, где я похожа на алкоголичку. Месть голландской женщины русской женщине за слова, сказанные в шутку на школьной перемене.

Я позвонила учёному семейству, поблагодарила за совместную фотосессию и сказала, что фото должно быть заменено: цветочками, рисунками, геометрическими фигурами, чем угодно. А на оборотной стороне обложки дадим маленькие портреты трех авторов, если Гердинэ угодно. Или не дадим изображений. Вообще без фото выпустим. Но автор, в конце концов, имеет право на своё изображение, так же как и на свои тексты.

И вот получаю письмо от спутника жизни Гердинэ, где он объясняет «свой», а на деле — ее выбор: «Елена выглядит на фото мрачной, как и многие русские (ничего себе, представление о моём народе!), облик Гердинэ выражает голландское здравомыслие, Мин слегка довольна (ха-ха, все китаянки всегда «слегка довольны», что ли?). Ничего себе, интернациональная книжка стихов…

Выдвигаю снова ультиматум: или другая обложка, или я выхожу из проекта. Да, обидно и неприятно. Сидела в деревне и, не поднимая головы, месяц занималась художественным переводом и обработкой стихов Мин, в то время, как надо было готовить вступительные экзамены в институт переводчиков, зубрить нидерландскую грамматику, учить социологию и устройство общества. В результате меня взяли на первый курс, вместо второго или третьего. Но я восприняла это спокойно: была в те поры «слегка довольна» результатом поэтической работы.

Через некоторое время Гердинэ позвонила и предложила вторую фотосессию. И я затянула как всегда про лютики-цветочки, которые на всех наших трёх разномастных почвах растут.

Снова собираемся: одеваемся –красимся, едем. Гердинэ, как всегда, спокойна и весела. Ян какой-то отстранённый, нет былого энтузиазма на лице. Едем на тот же польдер, месим грязь сапогами.

Фотографируемся. Видно, насколько это всё не нужно Яну. Возвращаемся на традиционный кофе.

— Ну, — говорит добрая Гердинэ — Выбирайте. Какое фото вы выберете, то и поставим на обложку. Мы с Мин молча углубляемся. Выбираем штук пять приемлемых.

— Гердинэ, ты согласна выбрать из этих пяти?

— Согласна.

С облегчением уходим и, подбросив по дороге Мин в Билтховен, возвращаемся в Зэйст.

— Ну, — говорит мой муж, — думаю, что на сей раз она угомонилась.

Проходит снова какое-то время. На почту мою и Мин на просмотр приходит … макет с всё тем же древним фото, на котором я выгляжу старой алкоголичкой без шеи.

Пишу Гердинэ: «Милая Гердинэ, ты, наверное, ошиблась». В последнюю нашу встречу мы все выбрали другие фото — пять штук. Из которых ты обещала выбрать одно. А иначе — мы же договорились — лютики-цветочки.

И приходит мне ответ от Яна ван ден Люббе, профессора социологии одного из нидерландских университетов, где он вежливо и однозначно дает мне понять, что то, отвергнутое мной фото гораздо лучше десятков новых, а также старых. Фото присылает со стрелочками и дугами. Для сравнения присылает новое хорошее фото, на котором все мы выглядим весьма привлекательно.

Главным в его объяснении было то, что на дурном фото мы стоим как бы под плавной дугой, я на заднем плане, как самая высокая, и мы, гармонично расположены на фоне низкого горизонта голландского польдера. А на новых фотографиях мы все стоим под линией, резко уходящей вверх, да и горизонт Нижних земель высоко. Ян рекламирует себя в письме профессиональным фотографом. Тра-тарам-пам-пам! ( в голове вспыхивают непереводимые русские слова, голландцу непонятные).

Вообще-то Ян не фотограф. Он социолог, а фотографирует любительски. Все его книги иллюстрированы профессионалами, это правда — сама видела. Но среди них имя Яна не значится.

Собираю волю в кулак и привожу свои доводы, объясняя голландцам, что я профессиональный поэт и прицепив к письму скан апостилированного перевода писательского билета (Слава те Господи, успела сделать в Москве до отъезда) и фотографии моих выпущенных в Москве книг стихов. Говорю, что по международному закону об авторских правах, писатель имеет право на свои изображения. И ласково объясняю — по десятому кругу — почему я против фото, где я выгляжу семидесятилетней алкоголичкой, только что вынутой из канавы добрыми людьми и т.д. и т.п.

Получаю в ответ почти ругань — от профессора, который «отныне отказывается со мной иметь дело». Плачу, иду к мужу, тоже Яну, тоже профессору, только в другой области, прошу помощи. Как истинный голландец, муж очень не любит никуда вмешиваться и не любит, чтобы его куда-либо вмешивали. Но он видел фото и сам ужаснулся моему изображению. Набрался мужества и позвонил Гердинэ. И сказал всё, что он думает по поводу того старого фото. Сказал дипломатичные правильные слова.

А что было дальше? А дальше — тишина.

Я написала пространное письмо Мин под титулом «Поэзия — не поле для манипуляций». Ответа не было…

Я очень переживала. Соблазнили и кинули. А через год вспомнила, что в Москве у меня есть подруга, которая держит издательство. Позвонила ей и спросила, можно ли издать двуязычную книгу стихов.

— Конечно, можно, — ответила подруга. — Тебе еще и скидку по блату сделаем.

И я разобрала макет, оставила только свои стихи и стихи Мин на двух языках, написала своё вступительное слово, на обложку поместила свою же, сделанную мной фотографию деревьев корнями в небо — символ истинной родины эмигранта. Перевела на счет издательства деньги и через несколько месяцев держала в руках свеженькую, пахнущую типографской краской книгу.

И был день, и было утро. И устроили мы с мужем пир на мой день рождения. Пригласили Ошанга Хашеми, Мин с мужем Коосом, Лиу Вэй и всех наших наших друзей. И обмыли книгу, которая называется «Где бы ты ни был». На дворе стоял апрель 2012 года.

В конце того же года к нам в гости зашла наша общая приятельница и рассказала, что Гердинэ развелась с мужем, сразу после заключения официального брака и переехала жить в Гаагу. Больше я их не видела.

А потом я начала переводить голландских современных поэтов. Но это уже совсем другая история.