С каким трепетом и волнением этот изысканный и бесстрашный дуэлянт искусств, боготворивший композитора и тех, кто оберегал его, читал вслух строки: «Это врач труженик, помогающий своим близким и свято соблюдающий клятву Гиппократа». Кто ещё сказал всё о Докторе столь кратко?
ЮБИЛЕЙ БЕЗ ДАТЫ
Много лет назад, в 2001 г., я откликнулся на одну из восторженных публикаций в США о великом ортопеде и ученом Гаврииле Абрамовиче Илизарове, но заметка тогда не увидела свет, а позже, к моему стыду, я утерял её. Случайно обнаружив её спустя два года после празднования столетия со дня рождения Доктора в июне 2021, я рискнул предложить её читателям. Она дорога мне, подобно документу давно увиденного и пережитого, который я не решился бы воссоздать сегодня.
Судьба подарила мне несколько лет дружеских общений с Доктором с 1982 г., когда я работал в курганской Филармонии. Впервые увидев Доктора и будучи представлен ему, я был сражён силой и глубиной его взгляда, проникавшем в собеседника как рентгеновский луч. Лишённое внешней эмоциональности, часто наигранное в повседневной жизни, дружелюбие Доктора и его рукопожатие (сплав силы и деликатности), явились для меня памятным событием. Прощаясь, он произнес: «Мы с Вами ещё увидимся…». Так и было: бесконечно занятый и крайне уставший, он иногда бывал в Филармонии – на концертах и на разного рода официальных мероприятиях власти.
Несомненно, что мощью врачебного призвания, его состраданием, стремлением к совершенству и гармоничности человеческого тела и духа, Доктор этически и эстетически неотделим от визуальных, прежде всего, искусств с их графическим реализмом и беззвучной драмой, ожившей в их сестре-музыке. Я замечал, что во время разговора с Доктором в мимике его рук жила какая-то мистика, понятная лишь ему, его коллегам и близким, посвящённым в глубины его сознания и его переживаний. Доктор, казалось, был обычным, крайне озабоченным и донельзя занятым человеком, но это был гений: непостижимый и мало предсказуемый.
Будучи мировой знаменитостью, Илизаров масштабно украшал Курган, научно-оборонный центр Зауралья, как и Москву с Ленинградом, и весь СССР, к явному и тайному неудовольствию МЗ и титулованных ортопедических НИИ. От знавших Доктора я слышал, что в самые критичные годы его революционные новации смело поддержал тогдашний первый секретарь Обкома Князев Ф. Ф., учитель по профессии и фронтовик. Это был настоящий поступок: МЗ и НИИ с их тылами в ЦК и правительстве были всесильны и злопамятны. Счастливый случай в областном городе и двух столицах СССР, в силу всех его невероятных последствий утвердил курганскую травматологию и ортопедию как мощный маяк для всего мира.
Исцеление легендарного прыгуна Брумеля В.Н. было громким и проходило на фоне оставшихся в тени других чудес Доктора, была и схватка за Шостаковича Д.Д., страдавшего, ко всему, атрофией мышц. С того времени всё, что будет задумано и создано композитором в драматичные курганские месяцы и до конца его земной жизни, будет иметь его, Доктора Илизарова, прямое соавторство. Судьба привела хрупкого и бесстрашного творца, ещё в сталинский террор влившем живительные силы в окаменевшую от страха державу и, как никто до и после него, оплакавшем и воспевшем Народ, частью которого был Доктор. Теперь пришёл его черед сделать всё возможное для Шостаковича.
В 95 г., в СПб, стылым февральским вечером я слушал записи Николая Семёновича Рабиновича, готовясь к выходу в США книги его памяти, составителем которой я имел честь явиться. Великого маэстро и учителя, на ранний уход которого крайне скупой на похвалы Д. Д. Шостакович отозвался словами, ни в чей адрес больше им не сказанных: «Буду свято чтить его память!». Невероятно, но именно в это время звонок принёс старомодный голос Исаака Давыдовича Гликмана, человека ренессансного масштаба, секретаря и друга Шостаковича, последнего из четырех друзей-могикан (Соллертинский И. И., Шостакович Д. Д., Рабинович Н. С.). «Давид, дорогой! Как Вы, конечно, уже знаете, вышла, наконец-таки, книга писем Димитрия Димитриевича (так он произносил и писал имя композитора) ко мне. И называется она, как Вы можете догадаться, «Письма к другу…». Вы же были в Кургане, курганчанин, стало быть, а здесь и письма Димитрия Димитриевича ко мне из клиники доктора Илизарова. Как это здорово! Так что приезжайте, мы отметим… Я подпишу Вам свою книгу…». На следующий день я купил книгу и был у него. С каким трепетом и волнением этот изысканный и бесстрашный дуэлянт искусств, боготворивший композитора и тех, кто оберегал его, читал вслух строки: «Это врач труженик, помогающий своим близким и свято соблюдающий клятву Гиппократа». Кто ещё сказал всё о Докторе столь кратко? Шостакович щедро описал другу высоты Валерия Брумеля и Доктора, мечтая лишь «… не замирать от страха, ступая по эскалатору на метро. Хочу легко ходить по лестницам»! Читая это, Исаак Давыдович, мужественный и далеко не сентиментальный, едва справился со спазмом в горле (это постигло и меня).
Однажды зимним курганским вечером Доктор пригласил меня домой, сообщив, что покажет что-то из его фототеки. В кабинете наверху «хрущёвки» с отдельным входом он упреждающе взглянул на меня, выключил свет и навёл проектор на белый настенный экран. Я увидел множество несчастных калек с рождения и ставших ими в минимальной одежде. Уродства были ужасающими, у всех – отчаянный и потухший взгляд жертв, обречённых на пожизненные муки… За окнами стоял лютый мороз, а меня пробил жар. Видя это, Доктор произнёс: «Смотрите на их лица и глаза после операций!» Этот контраст звучал для меня куда сильней, чем между минором и мажором, главным, казалось музыканту, мерилом белого и черного.
Я видел пациентов Доктора в его клинике и на городских улицах: кто мог, с трудом шел сам, кто в каталке или на руках родных. И в Филармонии, куда, опаздывая на разбитых дорогах, спешили они с врачами-илизаровцами, среди которых, естественно, были истинные меломаны, как Аранович А.М., известный в мире доктор и автор научных трудов. Добирались на «КАвЗике», фирменном чуде с дверью, открываемой водителем вручную широким и щедрым жестом, сродни увиденном мною и оркестром у пахаря-философа Мальцева Т. С., встречавшем нас в ДК его одноименной деревни. И мы, зная о том, ждали их, и лишь по окончании прелюдии костылей и амуниции нашей дорогой публики в первом ряду оркестр мог выходить на сцену. Пациенты Илизарова были его детьми и степень их счастья была соразмерной их мучениям. Итальянцы, в этом смысле, побили все рекорды шумного счастья: «Signor Ilizarov — è magnifico!» («Господин Ilizarov — это великолепно!»). При возможности они были и в Филармонии, где отзвучал и «Magnificat» Вивальди А. на родной Доктору латыни: «Suscepit israel puerum suum recordatus… misericordiae» («Израиль принял своего ребенка, помня о его милости»). Не посягая на символ веры его творца, но это Израиль Доктора спас дитя как символ страданий и надежд народов. И не праотец ли Авраам их архангела Гавриила в белом халате воспет в смелых гармониях аббата-эпикурейца Вивальди, служившем и творившем в венецианском приюте для детей-сирот и подкидышей: «Abraham et semini ejus in saecula» («Авраам и его семя во веки веков»)? Какие же звезды скрепили поистине библейскую жертвенность Доктора с его страждущими разноязыкими землянами и их возвышенными музами?
Уехав из Кургана, я с грустью простился с Доктором. Зимой 1990 г. случилась последняя встреча с ним в Москве, где я работал. Ей предшествовал звонок от глубоко чтимой женщины, матриарха мировой балетной династии. Её дочь, М.П., великая балерина Большого театра, получила травму ноги во время танца. Где-то за рубежом были консультации и попытки лечения, но график гастролей был суров. Официальный канал был открыт для балерины и её государственного мужа, но им было предпочтительней избегнуть его. От семьи Гавриила Абрамовича я узнал день его прилёта из-за рубежа и вскоре услышал в трубке его голос. Обряд нашего с М.П. визита к нему — от остановок в наборе телефона, числа сигналов и диалога со швейцаром при входе, имели оттенок конспирации: за Доктором, без преувеличения, охотились больные и их родные ради консультации, а повезёт так и лечения в его клинике. И многие коллеги искали встреч с ним, как и журналисты, не говоря о чинах из высоких кабинетов с их просьбами и пр. Пребывание Доктора в Москве и повсюду в мире было расписано по минутам: перед нашим визитом он консультировал кого-то, а после нас уезжал к кому-то по просьбе из верхов, хотя был вечер. Гавриил Абрамович замечательным образом произносил не обычное «ЦэКа», а «ЦиК», аббревиатуру иного органа в той же конторе. В назначенный час М.П. и я вошли в более, чем скромный номер г-цы «Москва». Встреча двух гениев была теплой, а Доктор, при всей его суровости, был джентльменом, тем более, горским: сдержанным и вселяющем большую надежду.
Непосвящённому в тайны опорно-двигательной системы было захватывающе видеть, как демиурги тела и духа с полуслова понимали друг друга, словно давно и не раз ведшие диалог, хотя общались впервые. Доктор сопровождал вопросы к М.П. выразительнейшими жестами рук и корпуса, указывая на те или иные места у себя и у М.П., а она отвечала тем же… Вернувшись в номер по окончании уже сугубо врачебного осмотра высокой гостьи и их беседы тет-а-тет, я присоединился к их светскому финалу. В заключение они условились о контактах, он пожелал ей беречь себя и хорошей исполнительской формы. Достался и мне комплимент за Курган и за встречу с М.П.
С горечью я ещё раз отметил, как он изменился и устал. Спустя два года его не стало: сердце… Нет сомнений, что коллеги Доктора и его семья врачей постоянно настаивали на его обследовании, лечении и отдыхе, что он мог позволить себе, полагаясь на идеальный ритм созданной им клиники, но вряд ли смог сделать это по своему суровому закону, исключавшем даже мизерное внимание к самому себе. Не тщеславие и жажда ещё большей славы и власти, так свойственные иным гениям, гнали Доктора к ранней смерти, а каторжный труд и судьба воина, спасающего других даже после своей гибели. Поэтому, принципы и идеи, скрытые в его великой личности и наследии, суть которых памятно определил Шостакович Д. Д., обречены на вечное торжество в новых открытиях его Школы и мировых ортопедических (не только!) клиник.
Нью-Йорк, 07/13 2001 г.
Великая и неповторимая личность Доктора! Прекрасные мемуары!