Яков Ходорковский: Дед Антон и баба Анна

А «мертвая» овца встала, сказала «ме» и, как ни в чем не, бывало, почапала пастись дальше. Какая удача, что никто не видел этой сцены, мало бы нам не показалось. Вот тогда мы вспомнили слепого кинолога, встретившегося нам однажды на озере в Сосново, который, пощупав костяк Норда, сказал, что в его генах есть волчья кровь. Теперь мы убедились, что он был прав стопроцентно.

Яков Ходорковский

ДЕД АНТОН И БАБА АННА

Первый раз на хуторе у деда Антона и бабы Анны мы оказались, вообще говоря, случайно. Какая-то Иринина сотрудница отдыхала в тех краях и дала адрес деревни около Игналины. Искали мы эту деревню, искали, спрашивали, спрашивали, пока я уже в сумерках не заехал на распаханное поле и сел на брюхо так, что об вылезти самому не могла быть и речи. На мое счастье проходили три мужика. Помогли выпихаться. Очередной раз в своей жизни я убедился в мудрости моего старшего брата, который всегда мне говорил, что в машине обязательно должны быть несколько бутылок водки. С ней не пропадешь. Он был совершенно прав и мужики, которые мне помогли, ушли довольные. Посмотрел я вокруг. Тишина. Покой. Аисты по полю гуляют. А на пригорке дом стоит. Пошел спросить. На стук в дверь на крыльцо вышла пожилая женщина, скорее старуха. Кряжистая такая и босая. Спросил, пустит ли нас на постой. «Чего же нет. Живите.» И цену назвала какую-то смешную даже для тех давних времен.

Назвалась наша хозяйка бабой Анной. Лет ей тогда, думаю, было немного, лет шестьдесят пять, не больше, но жизнь ее крестьянская рано ее состарила, поэтому звание «баба» ей вполне подходило. С раннего утра до позднего вечера Анна была в трудах. Корова, свиньи, огород, всего не перечесть. Она была широка в кости. Ходила немного переваливаясь. Всегда босая. Поговорить любила. Муж бабы Анны, дед Антон был много ее старше. Сухой, да тоже какой-то крепкий, надолго сделанный. Анна сразу же подружилась с нашим Славкой. Ему тогда было шесть лет. Она называла его Славук . Как прилепился Славка к ней. «Славочка, пойдем на речку» «Нет, нам с бабой Анной надо в сечкарню» «Пойдем за грибами» «Нет, нам надо свиней кормить» Так и ходил за ней, держась за длинную юбку . Полюбила Анна малыша. А еще вместе со стариками жил их сын Витольд. Это был высокий красивый мужчина, лет сорока, похожий на всех знаменитых тогда литовских киноартистов сразу. Он был угрюм и молчалив. Ничего не делал по хозяйству. Как правило, целыми днями он валялся на диване, изредка выходя из дома покурить. Мы ничего не могли понять, но спрашивать было неудобно. Потом, через некоторое время, когда мы получше познакомились, я все же спросил Анну про Витольда. В ответ она сказала мне, что у него «черная меланхолия». Нам это ничего не прояснило, потому что я тогда воспринимал такое определение не более, чем художественный образ, прикрывающий безделие сына. Однако из последующих бесед выяснилось, что все совсем не так просто. Витольд — образованный человек. Он закончил в Питере Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, стал агрономом. Однако начал пить и допился до больницы для алкоголиков. Кстати, Витольд перечислял фамилии людей, с которыми познакомился в больнице для алкоголиков. Это был цвет литовской творческой интеллигенции. Выздоровел. Работал. Женился. В Клайпеде у него живут жена с сыном, однако внезапно заболел, и все пошло прахом. Он уже больше года живет у родителей. Как сказала Анна, улучшений она не видит. Наш приезд, как ни странно, благотворно сказался на состояние Витольда. Он чаще стал выходить, играл со Славкой, видимо в этом проявлялась тоска по сыну. А однажды предложил нам поехать за клюквой. Он знал в этих местах каждую кочку. Когда мы ехали на болото, я увидел в стороне от дороги довольно большой участок, на котором ровными рядами стояли абсолютно одинаковые кресты. В ответ на мое недоумение Витольд пояснил нам, что это кладбище немецких солдат. Сказал он это будничным голосом. А мы-то вообще видели такое первый раз в жизни. Да, Литва — это не Россия. И оценки нашего прошлого другие и предпочтения тоже.

Каждую субботу Анна топила баню. Сначала туда шли женщины: Анна с Ириной, а уж потом мы: дед Антон, я и Славка. Славку я быстро мыл и отдавал его маме, а мы с Антоном парились от души, отходили в прохладном предбаннике, снова парились и, наконец, чистые и благостные шли домой . Чуток отдыхали, а потом я с заранее припасенной в Игналине бутылкой Литовишки (так называлась местная, отличная водка) шел на хозяйскую половину. Дед меня уже ждал за столом, на котором было нарезано потрясающее копченое сало, миска с кислой капустой, а еще соленые грибки. Что еще надо для счастья? И начиналась неторопливая беседа про прежние времена, про войну. Я-то больше помалкивал. У меня смолоду был талант слушателя, а Антону рассказывать явно нравилось. Иногда в разговор вступала и Анна. Антон рассказывал: «Когда Ваши мобилизацию объявили, я как раз был в Игналине, у своего еврея. Тогда почти у каждого литовца был свой еврей. Он и денег давал в долг и покупал у нас все, что мы продавали, и мясо, и молоко, все, все. У меня хороший еврей был, долго мы с ним дело имели. Потом он пропал, конечно, вместе с семьей. Убили их. Ну вот. Иду я по улице, и вдруг как налетели красноармейцы, схватили меня и на подводу. а подвод было несколько, и там наших мужиков сидело уже немало. Повезли нас куда-то в сторону Швенчениса, там у них мобпукт был. Однако, мы с мужиками успели пошептаться и, как до леса доехали, побежали все кто куда врассыпную. Ну красноармейцы, конечно, постреляли чуток. Им тоже вроде было не больно надо. Так и убежали все. Вот. И не воевал я. Ни за Ваших, ни за немцев.» Тут вмешивалась в разговор Анна: «Ты Антона не слушай. Его послушать, все так хорошо было. Плохо было. Страшно было. Всю войну протряслись, как мыши. Все время из леса люди приходили на хутор. Кто такие? Не знаем. С оружием. То вроде партизаны. Под конец войны немцы, а после войны лесные братья. И всем надо сало, яйца, вещи теплые. Я тогда веселая была, молодая. Умела их уболтать . Даже пела и плясала. А что было делать. Всегда все давала, что просили. А Антона в землянке, около леса прятала. Так и уцелели. Слава тебе Господи. А вот брат Антона, вон его хутор отсюда видно, тот не захотел отдавать лошадь. Ну и все. Убили его тут же. Вот и весь сказ».

В тот первый приезд очень мы сдружились со стариками. Даже зимой письмо нам пришло. Уж не знаю кто написал под диктовку Анны. Писала она в письме, что Витольд совсем взбесился. За отцом с топором гонялся. В больницу его отдали, а через несколько месяцев он умер. Только тогда я понял, что «черная меланхолия»-страшная болезнь. Жалко было Витольда, жалко было стариков. Несколько лет мы не ездили к ним, да вот собрались. Все-таки Антон и Анна не одни. Недалеко от них в деревне живет их дочка. В Вильнюсе живет сын. Шофером работает у какого-то начальника. Часто к матери с отцом ездит, и внуков старикам привозит. Мы решили, что Антон с Анной наверно немного успокоились после смерти Витольда. Так оно и было. За все время ни разу на эту тему речь не зашла, а мы тем более помалкивали.

Обстоятельства так сложились на этот раз, что до любимого хутора мы добирались порознь. Я не мог уехать пока не сдам свою диссертацию в печать, а Ирина не могла меня ждать, поскольку заранее согласовала с начальством дату выхода в отпуск. Поэтому мы решили, что Ира со Славой поедут в Игналину и будут там меня ждать в гостинице, а потом все вместе уже поедем дальше, к бабе Анне. Но мы не рассчитывали, что наш сыночек уже вырос, ему не шесть, а целых десять! Так вот, после одного дня в гостинице в Игналине Слава предъявил своей маме ультиматум — или немедленно уезжаем к бабе Анне или он хочет обратно, в Ленинград. Как Вы уже поняли, Слава с мамой ждали меня уже на хуторе. А у меня эта неделя пред отъездом была очень напряженной. Днем я доводил до желаемого уровня текст диссертации. Вечером мчался домой, где меня ждал голодный и не выгулянный кобель Нордик. Бегом гулять с собакой и, наконец, ужин. Роскошным его тоже назвать было трудновато. Я бросал на сковороду два болгарских перца из консервной банки, а Норд поедал свою кашу, сваренную из закупленных заранее кирпичей концентратов пшённой, каша. Еда т у него, и у меня была отвратительной, но необходимой, чтобы решить поставленные задачи И наконец все закончилось. Я сдал диссертацию в печать. Теперь все. Впереди отпуск.

Мы мчались, как ветер, практически без остановок, и уже вечером я подъехал к дому на пригорке, где меня ждала моя семья. На мои бибиканья вышли все: хозяева хутора, дед Антон и баба Анна, о которых пойдет речь дальше, и, конечно, Славка с Ирой. Объятья, поцелуи, только Нордику было не до нежностей. Как только я выпустил его из машины, он бросился к стоящему около дома деревянному корыту с отрубями, приготовленными для свиней, и начал с энтузиазмом это жрать. «Ну ты и довел собаку», — сказала мне потрясенная этой картиной жена, на что я обиженно заявил, что тоже не в Астории питался.

Я закрыл машину, и мы сели на широкую лавку около дома. Был уже поздний вечер. Тишина. Вот, что всегда поражало меня здесь, особенно после шума и суеты большого города. Где–то мычит корова. Виднеются огоньки соседних хуторов. Покой. Какое счастье. Как и в прошлый раз, мы заняли большую комнату и веранду и, что очень важно, у нас был свой вход. Эту ночь я спал, как убитый, а наутро началась чудесная другая жизнь с парным молоком, домашним сыром, купанием в озере, до которого было буквально пять минут пешком, хождением за грибами и ягодами, то есть началось счастье. Нордик вскоре еще раз преподал нам урок, что собаку надо кормить хорошо. Напугал он нас почти до обморока. А дело было так. Вышли мы из дома и пошли гулять. Нордик с нами. Поскольку вокруг никого нет, мы его с поводка спустили, и он бегал свободно. Потом куда-то пропал по своим делам, но мы не волновались, потому что знали, что он всегда нас найдет. Как вдруг мы услышали вдалеке лай собаки, похожий на голос Норда, а потом тихое ме-е-е-е. Вроде овца. А вскоре на наших изумленных глазах появился Норд, волокущий зубами за ногу здоровую овцу. При этом овца не проявляла никаких признаков жизни и не сопротивлялась. Картинка прямо из детского букваря. От ужаса мы онемели на мгновение, а потом с криками бросились к этому мерзавцу, кидаясь в него чем придется. Норд с неохотой отпустил овцу и удрал подальше от нас. А «мертвая» овца встала, сказала «ме» и, как ни в чем не, бывало, почапала пастись дальше. Какая удача, что никто не видел этой сцены, мало бы нам не показалось. Вот тогда мы вспомнили слепого кинолога, встретившегося нам однажды на озере в Сосново, который, пощупав костяк Норда, сказал, что в его генах есть волчья кровь. Теперь мы убедились, что он был прав стопроцентно.

В этот второй раз мы были уже свои, и Анна иногда просила нас куда-нибудь свозить их с Антоном. Запомнились две поездки. Первая–в костел, в Швенченис. Швенченис-небольшой, очень приятный городок, километрах в двадцати от нас. Костел большой, но довольно заурядный. Мы уже к тому времени насмотрелись потрясающих костелов в Вильнюсе и нас было трудно удивить. Приехали. Вошли в костел. Анна с Антоном молятся, а мы ходим по костелу, смотрим. Меня заинтересовал поясной бюст какого-то мужчины с бородкой и военной форме. Он стоял недалеко от иконостаса и кого-то мне очень напоминал. Дождавшись окончания службы, я спросил деда Антона об этом бюсте, на что последовал ответ, меня поразивший. «Это Император Всеросийский Николай Второй». «Вы чего, дед Антон. Какой император. На дворе 1979 год». «Император Николай Второй дал деньги на этот костел, поэтому мы его уважаем», сказал Антон, и я снова убедился, что Литва–это совсем не Россия.

А вторая поездка была на кладбище, где были похоронены родственники стариков. Наверно это был какой-то церковный праздник, и на кладбище было много народа. Нам было интересно, потому что мы вообще первый раз были на католическом кладбище, да еще простонародном. Оно очень отличалось от православных кладбищ. Было очень много скульптур Богоматери, увитых венками из искусственных цветов. Оно было, пожалуй, наряднее, чем православные кладбища, но эта нарядность показалось мне нарочитой и не трогающей глубоко. Но не наше это дело.

Зато само место, на котором было это кладбище, было потрясающей красоты. Расположено оно было на обрывистом берегу огромного озера. На самом обрыве стоял старинный костел 14или15 веков. Красота такая, что плакать хотелось и благодарить кого-то. А еще был сильный ветер. Костел. Озеро. Ветер. Простор. Навсегда в памяти.

Отпуск, как всегда, промчался, пронесся, промелькнул.

Прошло еще несколько лет. Славка уже учился в институте и был тогда со студентами в колхозе. Решили ехать вдвоем. Авось старики живы. Вот и показались дорогие нам места. Никто нас не встречает. Иду с хозяйского входа. Рядом с входом печь. Точно. Слава Богу. Прямо ко входу направлены громадные черные пятки бабы Анны, лежащей на печи. Жива!

Анна узнала нас сразу. Расцеловались, конечно. Антона уже несколько лет, как не было. «Дочка зовет к себе. Сын зовет к себе. А я не хочу. А корову куда?» Так начался наш последний у Анны отпуск. Конечно, были и ягоды, и грибы, но в воздухе висела грусть. Поскольку Анна жила одна, ей было лень себе готовить, и она все время присоединялась к нашим трапезам. Но мы-то хотели грибов! И как сейчас помню стон Анны, когда Ирина ставила на стол жареные или тушеные грибы: «Опять грибы. О Господи». Причем слово «грибы» она ударяла на первом слоге.

Ну вот и пора нам возвращаться домой. Анна перед отъездом сказала Ире: «Не приезжай больше. Помру скоро». Уезжали утром. Молча поцеловались. Слов не было. Я тихо тронул машину. Анна стояла на пригорке рядом со своей коровой и, сделав руку козырьком, смотрела нам вслед.