Иосиф Гальперин: Выбор Навального

Кстати, здесь еще один урок тем, кто жаждет насильственного, через гражданскую войну, разрушения этой империи и упрекает Навального в том, что он к этому не призывал. Во-первых, в гражданской войне побеждают не самые правые, а самые живучие, жертвы в ней множатся с обеих принципиальных сторон. А во-вторых…

Иосиф Гальперин

ВЫБОР НАВАЛЬНОГО

Вчера из соцсетей передо мной выплыл текст Алексея Навального, написанный девять лет назад. Об убийстве Бориса Немцова. В нем он уверенно обвиняет Путина и разбирает все лукавые версии (по принципу: «А вы лично присутствовали?!»), четко и аргументированно показывая работу режима по обеспечению собственной безопасности. Цитирую один из выводов: Те, кто «Путину это невыгодно», могут идти в тот же угол, где находятся «Дювалье невыгодны убийцы», «Сталину невыгоден красный террор» и «Пиночет собирал всех на стадионы для игры в футбол».

Ну и как же Навальный мог после этого еще столько лет оставаться в России, выставлять свою кандидатуру на президентских выборах, пробовать организовать легальную оппозиционную партию, находить все новые и новые свидетельства коррупции и примитивного бандитского «хапка». Причем, подбираясь в своих доказательных расследованиях не только к окружению «вождя», но и к самому «солнцеподобному»? Эти расследования видели десятки миллионов людей. Как мог Алексей, пережив попытку отравления, определив с помощью расследования непосредственных исполнителей из спецслужб, с трудом перевезенный за границу, где его с трудом избавили от отравы, как он мог — вернуться?

И ожидаемо сразу попасть под еще более жестокий пресс подлой власти? Потому что 19 лет строгого режима за попытку легальных политических действий, когда за преднамеренное убийство в стране дают меньше, когда законы пишут срочно для того, чтобы успеть к новому надуванию доказательств и новому процессу над конкретными людьми, — это даже не цинизм власти, а бандитизм.

При этом Навальный ни разу не призвал к адекватному силовому ответу власти. Призывал не к сокрушительной (справедливой!) мести, а только к ее легальному варианту, многоступенчатой и не обвальной смене режима, переходу к цивилизованным методам управления, к соблюдению общепризнанных социальных законов, прежде всего к верховенству прав человека. Ну не идеалист?!

Вот в этом его сейчас и упрекают. 1. Зачем вернулся, зачем говорил, что российский политик должен стараться быть с согражданами рядом. 2. Почему участвовал в обманных путинских выборных мероприятиях. Вместо того чтобы устраивать «штабы Навального», мог бы, пусть и при меньшем охвате, организовывать «боевые ячейки». А он к этому даже после начала большой русско-украинской войны не призывал в письмах из тюрьмы.

Его упрекают в ненужности жертвы и в невозможности победить мирными средствами. Думаю, он в таких категориях разбирался. Значит, видел какую-то более объемную стратегию.

Перед ним была масса отрицательных примеров насильственной перемены власти. Прежде всего, опыт большевиков. И был хор голосов, призывающих к эмиграции, чтобы в этой эмиграции, по ленинскому принципу, руководить подпольной работой в России. То есть перейти к экстремизму, в котором Навального авансом обвиняла трусливая власть, признающая только силовые методы борьбы, поэтому в любой борьбе опасливо ищущая физическую силу.

Здесь старая песня о целях и методах. Когда идеалистические цели кажутся достижимыми только в равновесии с методами противника, методы тогда остаются, а цели уходят в область воображаемого. Перед Навальным, осознавал он это сразу и полностью или нет — неважно, не стояла задача заменить одну диктатуру другой, одну коррумпированную группу другой у корыта госбюджета, показательно наказав группу предыдущую.

Он же всерьез, очевидно, хотел гражданского общества. Значит, он хотел видеть в России граждан. Не бывает же так, чтобы сначала появлялось гражданское общество, а потом, в результате, граждане. Вот в Украине сначала появились граждане, а потом, через Майдан, — и гражданское общество. Именно этого пути больше всего, даже больше разоблачения личной коррупции с ее откатами и зиц-олигархами, больше слов о диктатуре, — именно этого и боялся Путин, из-за чего погибли и Немцов, и Навальный.

С подпольными ячейками, с террористами-бомбистами жандармская Россия умеет бороться, внедряя сознательных или бессознательных провокаторов, выбивая, убивая самых непримиримых. А вот с самоорганизацией массы граждан — нет. И в этом тоже — урок большевизма. Когда они, вслед за первым председателем Петербургского совета Троцким, увидели перспективу в народной самоорганизации и провозгласили «власть советам», они смогли набрать очков у народа и победить отжившую структуру. А потом, когда они превратились в «орден меченосцев», то смогли удержаться у власти только очень большой кровью, несоразмерной даже, простите цинизм, задаче воссоздания топорной госмашины Российской империи. И бросили заниматься достижением своей коммунистической цели в виде особого рода народовластия.

Кстати, здесь еще один урок тем, кто жаждет насильственного, через гражданскую войну, разрушения этой империи и упрекает Навального в том, что он к этому не призывал. Во-первых, в гражданской войне побеждают не самые правые, а самые живучие, жертвы в ней множатся с обеих принципиальных сторон. А во-вторых…

В каких регионах они увидели гражданские организации, представляющие большинство населения и желающие выйти из состава России? Ни в одной республике (за исключением Чечни, Ингушетии и Северной Осетии) нет однородного этнобольшинства, так что любой раздел по национальному признаку станет насилием и прежде всего — по отношению к тем, кто считает себя россиянином.

А вот если гражданское общество какого-либо региона посчитает необходимым уйти от власти Москвы — это другое дело. Ведь в той же Украине, в той же Прибалтике именно вненациональное, гражданское — по отношению к территории — большинство привело в начале 90-х к независимости.

Так что для достижения любых целей метод, предложенный Навальным (скорее всего — интуитивно) — создание центров по всей России, занятых конкретной, наглядной политической работой, с гласными формами и открытыми кадрами, с общепонятными разоблачениями, этот метод подходил и для дальнейшего политического развития. Сформировалось где-то сильное общество, способное к сопротивлению, к предъявлению претензий Москве — можно и начинать борьбу с «хунтой».

Нельзя ставить Алексею в вину то, что многие из активистов этих центров попали за решетку, тем более сейчас — когда Алексея за этой решеткой и погубили. Люди не заранее, сидя на диване, увидели коварство и подлое бездушие власти, они храбро бросились противостоять силе. Тем ценнее им станет задача построения общества, где немыслимы тюрьма за желание соблюдать конституцию и гибель за слова.

Поэтому мне кажется, что идеализм Алексея Навального — очень рациональный. Как был у Линкольна, у Кеннеди. Тоже ведь погибли, тоже не сразу сформировали свою идеологию и не пришли к однословным лозунгам, но их идеи победили. В разновекторной стране, держащейся разделения властей, Навальный не хотел стать всесильным президентом, которые мало подходят для всестороннего развития большой страны, он призывал к парламентской сильной республике, где вынужденные коалиции обучают политиков учету разных интересов и сотрудничеству в достижении больших целей. Между прочим, именно с попытки подавления этой идеи начались путинские «гибридные» репрессии, с момента, когда Ходорковский поддержал парламентское развитие.

Да, Навальный пытался найти щелку в системе фальшивых выборов — не для того, чтобы «победить дракона», а для того чтобы как можно больше людей увидели, какую силу они составляют без апелляции к «сильным мира сего». И это у него получилось — посмотрите на единство тех, кто пришел, под явной угрозой, его хоронить, кто по всей России в реале или виртуале, выражали скорбь и делились надеждой.

Надеждой, прежде всего, был он сам. Его убили. Надежда осталась — в этих возникших среди угроз и вранья десятках тысяч смелых граждан. Он ведь обращался ко всем, кто вырос уже после распада СССР, он ведь и сам был не из «прежних», а из нынешних, из людей, попробовавших вкус постсоветской общественно-политической конкуренции. Из тех, кому — и чьим потомкам! — жить в России. По-новому. И ему верили, потому что он, даже ошибаясь, меняя цели, оставался самим собой: человеком, жаждущим доверия, не желающим врать. То есть он, даже маневрируя между разными реальными силами, был настоящим цельным политиком, а не интриганом или фантазером.

Такой вот у него был выбор, который он исполнил. Никто не говорит, что у Навального обязательно бы получилось то, к чему он призывал: остановить преступную войну, вернуться к общепризнанным границам, остановить разворовывание страны, остановить унижение граждан бедностью и пытками, стать частью мировой цивилизации. Возможно, ничего бы не получилось. Но у его критиков, усмехающихся при слове «жертва» и призывающих к кровавым разборкам, точно ничего хорошего получиться не может. Вне зависимости, дорвутся они до реального дела или нет.