Владимир Стальский: Баня

Эпизод имел последствия. Уже на следующий день парторг кафедры, старший преподаватель, сообщил ему о неприятном разговоре в парткоме, парторг, защищая ЭА, соврал будто ЭА плохо себя почувствовал. ЭА с парторгом решили, что «объяснительную записку» писать не надо, может быть забудут, а листок могут подшить к делу.

[Дебют] Владимир Стальский

БАНЯ

Эдуард Александрович в этом семестре ходил в баню по вторникам. Именно в этот день недели у него не было занятий. Дома он принимал душ два, три раза в неделю, а летом в жаркие дни старался и чаще. Уже два года у них в коммунальной квартире ванна и душ были приведены в порядок и обычную баню, без бассейна, сауны и других новшеств можно было бы и не посещать. Но принятые в квартире и вывешенные в коридоре правила: не занимать ванную комнату больше, чем на 25 минут, мыть ванну и вытирать пол «после себя» да и другие — часто не выполнялись. Например, женщины часто оставляли над ванной сушиться белье. Приходилось белье и веревку снимать, а места куда его положить, пока принимаешь душ, в ванной комнате не было. ЭА принимал только душ, ванну не мыл только ополаскивал и все — таки тратил много времени. Он спешил и в результате оставалось ощущение, что только ополоснулся, не помылся как следует. Поэтому ЭА почти каждую неделю посещал баню. В будни днем в бане было мало людей и можно было спокойно, помыться, опрокинуть на себя два три таза чуть теплой воды и получить от этого удовольствие, похожее на купание летом на природе. ЭА жил на Фонтанке и до Щербаковских бань было не спеша — пять минут.

В бане, еще раздеваясь, ЭА заметил, что посетителей мало, замкнуты были всего пять или шесть шкафчиков. Действительно в «Моечной» мылось только несколько человек. Было тихо. На двух скамейках — пирамиды перевернутых тазов из оцинкованного железа, дверь в «Парную» открыта, никто не парился.

ЭА почти закончил, когда в моечную зашел милиционер в шинели и фуражке и громко, гулко приказал:

— Быстро заканчивайте, товарищи, и выходите, проверка.

Худой и мрачный блондин на скамейке напротив ЭА недовольно и сердито спросил:

— Что еще за проверка? Уже и помыться не даете спокойно.

— Заканчиваете одевайтесь, гражданин, там вам все объяснят.

ЭА, торопясь, вылил на себя таз чистой воды и пошел одеваться. Вышел он последним. Всегда он, почему-то, тратил много времени на то, чтобы вытереться и одеться. Ожидавший его милиционер вышел вслед за ним. У выхода из бани, рядом с кассой поставили столик за ним сидел другой милиционер, который жестом подозвал ЭА и спросил сухо и равнодушно: — Документы есть?

— Нет.

— Проходите в машину.

Мимо проходили и останавливались, любопытствуя, женщины. Мужчина, оглядываясь, осторожно вошел в баню. Его не задерживали.

В машине сидели уже пять неудачников, которым не дали спокойно помыться. «Почему надо проверять документы в бане, какие существуют законы, требующие всегда, даже в баню, носить при себе документы», — недоумевал, про себя, ЭА — « И что же? Наказание? Штраф? Предупреждение?». ЭА заметил, что блондина в машине не было. «Может быть он спрятался в парилке»,— предположил ЭА.

В Отделении, после заполнения анкеты: домашний адрес, телефон, место работы, телефон, ЭА поговорил с лейтенантом: да, задержали в связи с решением Ленгорисполкома о проверке всех граждан, которые в рабочее время не находятся на работе. ЭА просил показать ему это Постановление. Лейтенант сказал, что милиция текст еще не получила, но номер и дата этого решения есть и ЭА может их записать.

ЭА записывать не стал, но показал лейтенанту календарик, который удачно оказался у него при себе — в заднем кармане брюк. Картинка на календарике была заклеена белой бумажкой и ЭА расчертил там таблицу: расписание своих занятий на все 6 дней недели. ЭА сказал лейтенанту, что он доцент ВУЗа и во вторник у него занятий нет. Объяснил: свободный день, например, все в субботу отдыхают, а у него в субботу лекции: «две пары», именно «парой» называли всегда в институте, да, наверно, и в других вузах, два академических часа и паузу между ними. Лейтенант понял, как-будто согласился, и сделал в анкете какую-то пометку.

ЭА немного лукавил. Свободный от занятий день назывался официально «библиотечный». Но эту «тонкость» в милиции, решил ЭА, знать не могут и, наверно, в институт о его бане вместо библиотеки не сообщат.

На кафедре Эдуард Александрович решил ничего не рассказывать. Он собирался уже в этом году подать в Ученый совет свою докторскую диссертацию и разговоры о его «дневной бане» были, безусловно, нежелательны.

В пятницу ЭА неожиданно услышал от коллег, что хорошо ему знакомый доцент кафедры математики тоже попал в милицию. Его задержали днем в троллейбусе. А в следующий понедельник рассказывали уже о нескольких «пойманных» в рабочее время на транспорте, в магазинах и даже на дачном участке. До конца недели как-будто новых случаев не было и ЭА, у которого в связи с диссертацией было особенно много дел, как-то забыл о бане и «приводе» в милицию.

Однако, дальше уже появились сведения о письмах из милиции и прогнозы о возможных неприятностях «прогульщикам». Непосредственно на кафедре у ЭА подобных происшествий не было, тогда как на некоторых других кафедрах факультета уже было известно, что в письмах указано где и когда «попались прогульщики». ЭА надеялся, что календарик его выручил и слушал разговоры о новых задержаниях, не принимая их на свой счет. Но, недели через две после этих событий, ЭА в столовой остановил замдекана Юрий Петрович и сообщил: в деканат пришло письмо из милиции о том, что ЭА «в рабочее время мылся в бане». Подобных писем в деканате несколько, но в бане мылся только он один. Милиция требует «принять меры».

В деканате доцент Юрий Петрович занимался только студентами, преподаватели находились в ведении самого декана, но профессор, видный ученый в институте очень авторитетный, часто, как и сейчас, находился на различных конференциях и симпозиумах в стране или за рубежом. Тогда Юрию Петровичу приходилось брать на себя все срочные вопросы. ЭА спросил, что же ему теперь угрожает. Юрий Петрович сказал, что он позвонил декану другого факультета. Декан обратился в партком и там сказали, что решения вопроса о том как реагировать партком сообщит позже.

Теперь ЭА почувствовал: дело «о бане» угрожает ему неприятными последствиями. У беспартийного ЭА уже было замечание от парткома института. Несколько месяцев назад ЭА присутствовал на обязательной лекции по «Гражданской обороне». Лекции читали преподаватели Военной кафедры, а за посещаемостью следил партком. На кафедре у ЭА было установлено: все преподаватели, кроме профессоров, по очереди посещают эти занятия. В тот раз была очередь ЭА. В аудитории было человек 10—12 преподавателей их факультета, лектор, знакомый полковник в штатском, рассказывал о том, как должны быть оборудованы противоатомные бомбоубежища. Неожиданно, когда полковник выбирал из пачки на столе нужную иллюстрацию, встал доцент Борисов. Он, как всегда был в тщательно отутюженном импортном костюме и в белой рубашке с галстуком. Борисов редко бывал в институте. Уже несколько лет он преподавал в Алжире, на Кубе, в Болгарии. Говорили, что он хорошо знает английский, французский, испанский. Он не просто читал там лекции, считалось, что он представитель института, страны. Его знали и отмечали в министерстве. Борисов подчеркнуто вежливо извинился, но твердо сказал: — мы все это уже слышали неоднократно и, если у полковника нет ничего нового, у него Борисова времени нет, он покидает аудиторию. Полковник молчал и Борисов вышел. ЭА вышел вслед за ним, закрыл тихо за собой дверь и немного постоял в коридоре. Никто больше не вышел.

Эпизод имел последствия. Уже на следующий день парторг кафедры, старший преподаватель, сообщил ему о неприятном разговоре в парткоме, парторг, защищая ЭА, соврал будто ЭА плохо себя почувствовал. ЭА с парторгом решили, что «объяснительную записку» писать не надо, может быть забудут, а листок могут подшить к делу.

АЭ очень ругал себя. Борисову можно, но не ему. Ему нельзя. Надо всегда еще иметь в виду, что он еврей. Не Эдуард Александрович, но, по паспорту, «Эдуард Абрамович». На кафедре это все знали, однако, он никогда не чувствовал нериязни, но в парткоме, ректорате. другое дело. Там у ЭА были, он знал, почти нескрываемые недоброжнлатели. Теперь, думал ЭА, неприятность — «негатив» неизвестной величины. Наверно обойдется, но где-то может плохо отразиться в будущем. Для защиты нужна характеристика, которую и для беспартийных подписывает секретарь парткома института. А в сухом остатке: сэкономил полчаса времени. Сам был виноват, должен был предвидеть. А теперь еще баня. Все хорошо знают — день не свободный, а библиотечный. «Тоже должен был предвидеть»— думал ЭА, но, одновременно, «вторым умом» понимал — этого предвидеть было невозможно.

Ни о том, ни о другом случае ЭА не рассказал жене. Да, она будет сочувствовать, но одновременно ему еще и попадет за неразумность смелых решений. Жена считала ЭА смелым человеком, тогда как ЭА знал про себя, что он человек робкий и при таких разговорах с женой это было ЭА особенно неприятно.

Ночью ЭА спал плохо. Всякий раз, когда казалось, что сейчас заснет, но в голову приходили мысли о грозящей опасности. Диссертация ЭА была основана на его новых идеях, было несколько публикаций по теме в солидных журналах, два года назад вышла монография в общесоюзном издательстве, как будто все требования выдержены. Однако, в технической диссертации должны были быть документы о фактическом экономическом эффекте. У ЭА был только «ожидаемый эффект». Фактического солидного эффекта не было. Ни у кого не было. Промышленность еще не доросла до новой, современной техники. Может быть военная, но и в этом ЭА сомневался.

Если ректорат, партком не хотели пропускать докторскую работу, то говорили примерно так: «Работа хорошая, но эту новую технику надо довести до внедрения. Надо постараться и через 2-3 года представить уже с фактическим эффектом, успех работы тогда не вызывает сомнений». По команде сверху такое решение могло быть принято даже и на родной кафедре ЭА и тем более на кафедре, утверждающей работу перед Ученым советом.

Всю ночь ЭА приводил себе аргументы «за» и «против». Он ведь мог, наверно, как блондин спрятаться в парилке. ЭА придумывал разные решения парткома, более или менее для него опасные, болезненные и мысленно их опротестовывал.

Утром стало легче: будет, что будет. Если очень строгое решение парткома, придется отложить защиту. До лучших времен.

Постепенно ЭА немного успокоился, но когда через две недели поймал Юрия Петровича в коридоре и спросил, что решил партком, все-таки немного похолодела спина. Юрий Петрович, сказал, что он уже забыл про эти бумаги. Приехал декан и распорядился. Во все отделения милиции написали: «ваши отношения получены и меры приняты». Юрий Петрович улыбнулся и добавил, качнув головой вверх:

— Совсем обалдели.