Александр Левковский: Принц и десять нищих

Кстати, я с тех пор видел главные улицы Лондона и Парижа, Вашингтона и Оттавы, Рима и Мадрида, — но, поверьте мне, ни одна из этих улиц не может сравниться по красоте с изумительным киевским Крещатиком!

Александр Левковский

ПРИНЦ И ДЕСЯТЬ НИЩИХ

Повесть

Светлане Копыловой, другу, киноактрисе, автору и видео продюсеру, — олицетворяющей для меня всё доброе, талантливое и честное в христианстве современной России.

«Принц и нищий» — исторический роман Марка Твена. Написан в коннектикутском доме автора и впервые опубликован в 1881 году в Канаде. (Из статьи в «Википедии»)

1

Когда тебе далеко за семьдесят, и тебя мучает бессонница, и никакие снотворные таблетки тебе не помогают, и ты ворочаешься с боку на бок, пытаясь уснуть, — вот тогда тебе и лезут в голову всевозможные мысли, чаще всего рваные и бессвязные…

Ты вспоминаешь города и страны, где ты жил; друзей твоего детства и твоей юности; книги, что ты читал и фильмы, что ты видел; женщин, которых ты любил и которые любили тебя (о, какие сладкие, какие будоражащие душу воспоминания!); прикосновение папиной руки к твоей щеке и особый нежный запах, исходивший от твоей красавицы-мамы…

И тебя непременно посещают воспоминания о деле, которому ты посвятил свою жизнь — о твоей ежедневной работе.

Ведь предназначение человека на этом свете, думаешь ты (становясь невольно философом), состоит, в основном, из двух вещей: первое — произвести потомство, и второе — заниматься каждодневным полезным трудом.

И вот когда мои бессвязные мысли начинают крутиться вокруг двух этих проблем, вот тут-то я знаю точно, что никакие снотворные мне уже не помогут, и мне предстоит полностью бессонная ночь.

Здесь надо заметить, что я блестяще справился с первой проблемой (впрочем, с ней успешно справляется всё человечество) — на белом свете благополучно живут два моих близнеца-сына и дочь. Сыновья обитают в Америке, а я, похоронив любимую жену, доживаю свой век в семье дочери в Киеве. Все мои дети меня любят, сыновья меня часто посещают, у всех детей растут мои внуки и есть даже парочка правнуков. С ними всё в порядке.

Сложнее дело обстоит с воспоминаниями о деле, которому я посвятил свою жизнь.

…Тут я на мгновение отвлекусь и поведаю читателям свои сокровенные старческие выстраданные мысли о том труде, которому каждый человек посвящает свою жизнь.

Не играет никакой роли и не имеет никакого значения, какова эта работа; это может быть труд инженера, программиста, фрезеровщика, редактора газеты или журнала, актрисы, финансиста, писателя, врача, токаря, моряка…

Главным и основополагающим чувством счастливого в своём труде человека является ощущение, что он выполняет ЛЮБИМУЮ работу! Что каждое утро, просыпаясь, он думает о ней, о той работе, что ему предстоит проделать в течение дня, и он рвётся к ней, как он рвётся к любимой женщине, и он знает, что ему будет трудно покинуть свою работу вечером, — потому что он ЛЮБИТ её, потому что это одновременно и его работа, и его истинное, данное ему Богом, призвание!

Но много ли есть пожилых людей на свете, которые могут честно, положа руку на сердце, сказать»: «Да, я выполнял ЛЮБИМУЮ работу всю свою жизнь, и сейчас я тоскую по ней, по этой моей работе, и я отдал бы всё на свете, чтобы я мог вернуть себе свою молодость и вновь окунуться в мой бывший прекрасный труд!»

2

Я твёрдо уверен, что именно Бог, где-то там, в небесах, распределяет человеческие таланты. В сороковые годы прошлого века Бог посмотрел сверху на меня, обыкновенного киевского хлопчика, и своей божественной рукой ниспослал мне необыкновенный талант — и это был талант футболиста!

Те из читателей, кто безразличен к футболу, могут тут же прервать чтение и отбросить эту повесть, но, прошу вас! — не торопитесь, а совместно с любителями этой прекрасной игры дочитайте её до конца!

Ибо эта повесть не будет описанием разнообразных великолепных футбольных матчей; нет, вовсе нет! — это будет повествованием о человеческой драме, связанной с футболом.

*****

Любители этой игры, кто жил в те времена в Киеве, помнят, конечно, путь к стадиону «Динамо», где шли тогда футбольные сражения за звание чемпиона СССР. Ты садился на трамвай номер 14, который шёл от вокзала прямо к прекрасному Крещатику, главной улице Киева.

(Кстати, я с тех пор видел главные улицы Лондона и Парижа, Вашингтона и Оттавы, Рима и Мадрида, — но, поверьте мне, ни одна из этих улиц не может сравниться по красоте с изумительным киевским Крещатиком!).

Тогда, в 48-м году, наш красавец-Крещатик был всё ещё полуразрушен — немцы, отступая под ударами Красной Армии, взорвали всю южную сторону улицы.

Я спрыгивал со ступеньки трамвая, поворачивал налево и шёл в густой толпе болельщиков к площади Сталина — к той самой площади, близ которой и размещался стадион «Динамо».

Я вытаскивал из кармана смятые рублёвки, которые с огромным трудом выцыганил у моей скупердяйки-мамы, и становился в длинную очередь у кассы стадиона.

И вот тут-то, в этой очереди, и наступали для меня самые прекрасные сорок минут! — не менее прекрасные, чем 90 минут предстоящего матча! Ибо в эти минуты, пока очередь неторопливо двигалась к окошку кассы, я становился слушателем, — а иногда и участником! — самых замечательных дискуссий, посвящённых футболу.

Все тут были знатоками этой игры; все знали наизусть составы и московского ЦДКА (позже переименованного в ЦСКА), и московских Динамо, Спартака, Торпедо и Локомотива; и тбилисского Динамо, и ленинградского Зенита…

Можете смеяться надо мной, но даже сейчас, в свои семьдесят восемь лет, я помню наизусть состав киевского Динамо 48-го года. (Вот только никак не могу вспомнить фамилию левого защитника). Вот этот состав:

Вратарь — Зубрицкий,

Правый защитник — Жиган,

Центральный защитник — Лерман (он же капитан команды),

Полузащита — Принц и Михалина,

Нападение — Жилин, Товт, Дашков, Виньковатов и Пономарёв.

Впрочем, я помню наизусть также и состав так называемой «команды лейтенантов», то есть ЦДКА 48-го года. Десятым номером там был знаменитый Всеволод Бобров, от финтов и ударов которого балдели тогда футбольные фанаты всей страны, включая, конечно, и меня…

(Замечу, кстати, что в те времена футбольная терминология отличалась от нынешней: к примеру «защитники» назывались «беками», полузащитники — «хавбеками», нападающие — «форвардами», а вратари — «голкиперами». Но потом наш вождь товарищ Сталин распорядился очистить русский язык от тлетворного иностранного влияния — и терминология изменилась. Но вот что удивительно — эти изменения полностью привились, и сегодня никто из болельщиков не говорит, например, «офсайд», а заменяет это английское слово на привычное русское «вне игры». И никто из футбольных фанатов не употребляет фразу «первый тайм», а вместо этого говорит «первая половина». И так далее).

Но вернёмся ко мне, переминающемуся с ноги на ногу в очереди и с наслаждением слушающему такую, например, горячую дискуссию:

— …Не говорите мне про Жилина! Ладно? Это ж не форвард, а форменный болван! Помните, как в матче с Зенитом он остался один-на-один с голкипером? Помните?

— Помню, помню…

— Ну, и что же этот мудак сделал, помните? Ему надо было тихонько перекинуть мяч через голкипера, а этот идиот врезал мяч прямо ему в руки!

— А Пашка Виньковатов! Его давно пора гнать из команды грязной метлой! Он же не играет, а всё время падает. В матче с грузинами — я подсчитал! — он упал тридцать раз. И каждый раз падает фальшиво — всё надеется заработать у судьи штрафной.

— Нет, нам в этом году ничего хорошего не светит. Просвистели три матча подряд! Вот, может, с Торпедо повезёт.

— Ты чё, умом тронулся!? С Торпедо? Там же главный форвард страны Александр Пономарёв! Кто из наших его остановит?

— Остановят, остановят! Наш Лерман не даст ему прорваться к воротам, вот увидишь…

*****

И вот так однажды, с наслаждением слушая споры болельщиков и добравшись, наконец, до окошка кассы, я вдруг увидел объявление, приклеенное над окошком:

«Начинается приём в детскую футбольную команду «Динамо». Принимаются мальчики в возрасте от 11 до 15 лет, имеющие хорошие навыки игры и удовлетворительные оценки в школе. Обращаться к администрации стадиона ежедневно, кроме воскресенья, с 9 часов утра до 5 часов вечера».

У меня просто замерло сердце! Я стоял неподвижно перед кассой, сжимая в потной руке мамины рублёвки и полностью позабыв, зачем я сюда пришёл.

— Эй, пацан! — кто-то толкнул меня в спину. — Ты чё, заснул? Бери билет!

Я очнулся, сунул в окошко деньги, получил заветный билет и на ватных ногах отошёл от кассы. Машинально прошёл на трибуну стадиона, сел и закрыл глаза.

Значит так: сегодня уже поздно, но завтра после школы я приеду сюда опять. Мне пятнадцать лет, и оценки в дневнике у меня — одни четвёрки и пятёрки. Что же касается «хороших футбольных навыков». то на Лукьяновке, где мы живём, лучше меня не играет в футбол никто! Мы после школы кладём на землю два портфеля (это у нас такие футбольные «ворота»), или идём на полузаброшенный стадион Снайпер и играем по два-три чада подряд. Я иногда забиваю по пять голов за игру. Я так могу финтить с мячом, что никто не может меня остановить…

Решено! — завтра я должен во что бы то ни стало поступить в детскую команду Динамо!

3

И я действительно поступил! Получилось это так:

Через неделю, в воскресенье, куча пацанов — человек, наверное, тридцать, желающих попасть в детскую команду Динамо, — собралась на пустых трибунах стадиона, и высокий здоровый мужик лет, наверное, тридцати, по имени Андрей Дмитрич, одетый в спортивную форму, толкнул нам речугу о том, что прямо сейчас нам выдадут футбольную форму, и мы будем показывать ему свои так называемые «футбольные навыки».

Но сначала он потребовал показать ему наши школьные дневники (нас всех предупредили принести их на эту встречу). Двух здоровенных жлобов, у которых в дневниках были одни двойки и тройки, он немедленно отшил, и они, понурясь, отвалили с трибун. Остальные в темпе переоделись и выбежали на запасное игровое поле.

И вот тут-то и наступил мой звёздный час!

…Сейчас я соберусь с духом, приму свои таблетки от давления (я ведь гипертоник уже лет тридцать) и расскажу вам подробно, как это всё произошло.

Дело было так. Сначала Андрей Дмитрич отобрал трёх подходящих пацанов из первой десятки. Я смотрел на их работу с мячом и видел ясно, что все они хуже меня. Они не могли быстро и точно остановить мяч после встречного удара, они промахивались по воротам, они не могли финтить — в общем, они были так себе, средние игроки. Вот сейчас меня вызовут, и я покажу им, как надо работать с мячом!

И меня, наконец, вызвали.

— Тебя как зовут? — спросил Андрей Дмотрич, держа в руках блокнот с нашими фамилиями. — И сколько тебе лет?

— Саша Глушко. Пятнадцать лет.

Он небрежно кинул мне мяч, который я тут же поймал носком правой бутсы, перебросил его на левую, — а потом, без остановки, стал перекидывать мяч раз двадцать с ноги на ногу, с пятки на колено, и обратно на носок, не давая мячу упасть.

Пацаны затихли, глядя, разинув рты, на мою эквилибристику, а Андрей Дмитрич вдруг крикнул:

— Саша, а ну-ка перекинь мяч на голову!

Это было именно то, что я и хотел сделать. Я подбросил мяч вверх лёгким ударом левой ноги (я вообще левша), подхватил его головой и пошёл по кругу, — раз, второй, третий! — держа мяч неподвижно на макушке. Потом сбросил его на траву и перевёл дух.

— Сынок, — тихо сказал Андрей Дмитрич, подойдя ко мне вплотную, — кто тебя тренировал?

Я пожал плечами. — Никто…

— А ну, пошли теперь к воротам, — Андрей Дмитрич взял в руки мяч. — Ставь мяч на одиннадцатиметровую отметку. Я буду голкипером. Посмотрим, как ты бьёшь пенальти.

Я мысленно ухмыльнулся. Сейчас я покажу тебе, как бьёт пенальти Саша Глушко с Лукьяновки!

Андрей Дмитрич стал посреди ворот, а я поставил мяч на отметку, отошёл на несколько шагов назад, разбежался и точным ударом левой послал мяч в правую «девятку», то есть в правый верхний угол ворот. Мяч, сильно и точно пробитый в «девятку», ни один голкипер взять не может.

Андрей Дмитрич рванулся вправо, взлетел вверх и упал, пытаясь дотянуться до мяча, но ничего, конечно, сделать не смог.

Вот так я и забил свой первый гол!

Я снова поставил мяч на отметку, разбежался и всё той же левой врезал мяч точно в левую «девятку».

— Хватит! — решительно промолвил Андрей Дмитрич, выходя из ворот. — Саша, я записываю тебя не в детскую, а в юношескую команду. — Он потрепал меня по волосам, улыбнулся и добавил. — В виде исключения. У тебя, Сашок, хорошие футбольные способности. Приходи в воскресенье на первую тренировку. У нас через две недели игра с юношеским Локомотивом…

4

И с этого момента моя жизнь полностью изменилась!

Теперь я прибегал из школы (я учился в 38-й школе на улице Артёма), быстро проглатывал мамину стряпню, в темпе делал домашние задания, хватал свой футбольный чемоданчик, чмокал маму в щёку и бежал что есть мочи к остановке трамвая, чтобы поспеть на тренировку.

И с тех пор, в течение последующих четырнадцати лет, моя жизнь была до краёв заполнена самым прекрасным ежедневным трудом — моим великолепным футболом!

…Вспомните, что я писал в 1-й главе этой повести: «Главным и основополагающим чувством счастливого в своём труде человека является ощущение, что он выполняет ЛЮБИМУЮ работу! Что каждое утро, просыпаясь, он думает о ней, о той работе, что ему предстоит проделать в течение дня, и он рвётся к ней…»

Вот это замечательное ощущение любимого труда — моего футбола! — не покидало меня с тех пор ни на мгновение.

Но только в течение четырнадцати лет — не более! И я сам виноват, что через 14 лет это моё счастье прервалось, чтобы уже более не вернуться никогда…

Но об этом я расскажу потом.

*****

В юношеской команде Динамо все были старше меня — всем тут было 17, 18, а двум или трём было даже 19 лет, и вначале меня встретили неприветливо, пренебрежительно и даже насмешливо. Правда, я был достаточно высоким для своих лет (мой рост был метр семьдесят три) и крепким пацаном. Я в драки не лез, но если меня обижали, то я мог и в морду дать и между ног коленом врезать. У нас на хулиганской Лукьяновке слабым нельзя было быть.

Но после первых двух-трёх тренировок отношение ребят ко мне стало резко меняться. Очень быстро выяснилось, что лучше меня финтить с мячом не может никто, что я могу на большой скорости легко обойти двух или даже трёх защитников и что мои удары по воротам очень точны…

И на матч с юношеским Локомотивом Андрей Дмитрич поставил меня 9-м номером, то есть, центром нападения. Теперь у меня был тот же номер, что и у знаменитого на всю страну Александра Пономарёва из московского Торпедо.

5

Не буду описывать этот первый в моей жизни профессиональный матч; скажу лишь, что встреча закончилась нашей победой со счётом 3 — 1, и все три гола забил я.

Вот так началась моя карьера, о которой вскоре заговорил весь Киев, а затем и вся футбольная Украина. Газеты, радио и только что появившееся телевидение превозносили до небес «новую звезду украинского футбола», «нового Всеволода Боброва» и «нового, недавно появившегося из небытия соперника самого Александра Пономарёва»!

Но этот хвалебный хор стал звучать гораздо позже, через три года, когда мне исполнилось восемнадцать. А тем временем меня, постоянно забивающего мощные, невероятно красивые голы почти в каждом матче, быстро провели через юношескую команду, затем через дублирующий состав Динамо и, в конце концов, влюблённый в мою игру Андрей Дмитрич перевёл меня в основной состав.

*****

Но вернёмся на год назад.

В семнадцать лет я закончил школу с серебряной медалью, и передо мною встал судьбоносный вопрос: что мне с этой медалью делать?

И как мне её сочетать с моей стремительно развивающейся футбольной карьерой?

И вот тут-то и настал момент, когда я должен рассказать вам о моей семье и о всех лицах, которые приняли участие в решении вопроса — в какой институт я должен поступить.

Семья у меня была крошечная — я и мама. Мой папа-сапёр погиб на войне при взятии Будапешта. А мама работала портнихой. Она была очень хорошей модной портнихой, клиентки записывались на очередь к ней со всего Киева. Но работала она не на государственной швейной фабрике, а трудилась дома, тем самым нарушая законы Советского государства, запрещавшего, как известно, частное предпринимательство.

Вспоминаю, как мне в детстве приходилось часто «дежурить» у ворот нашего двора, высматривая знакомого всем нашим частникам фининспектора. Завидев его, приближавшегося к нашему дому, я мчался изо всех сил домой и кричал маме:

— Мама, он идёт!

Мама тут же быстренько прятала все выкройки, сдёргивала с шеи сантиметровую ленту, засовывала в ящик стола журналы мод, убирала утюг и накрывала свою старую, видавшую виды, швейную машинку Зингер цветным чехлом.

И посетивший нас, спустя десять минут, фининспектор заставал у нас дома мирную картину, где частным бизнесом и не пахло. И он оставался с носом. А если б я не дежурил у ворот, то маме приписали бы большой налог, и с деньгами у нас было бы туго.

Мы, ясное дело, жили в коммуналке, как жили в те времена почти все советские люди. Но нам повезло — у нас была всего одна соседская семья: мы с мамой занимали одну большую комнату, а в двух соседних проживала еврейская семья — дядя Яша, тётя Роза и их дочь Рая (я звал её Райка, а она меня — Санька), на три года старше меня. Это именно Райка и тётя Роза приучили меня читать мировую литературу и с наслаждением посещать симфонические концерты в киевской филармонии на площади Сталина.

Мы с соседями жили дружно, никогда не ссорились, а дядя Яша (вообще-то он был не дядя Яша, а Яков Абрамыч) очень помогал мне по математике. Он работал каким-то важным инженером в знаменитом самолётном конструкторском бюро Антонова на Брест-Литовском шоссе. Огромные транспортные и пассажирские самолёты Ан-8, Ан-10, Ан-12 и так далее — все они проектировались в этом бюро, которое было гордостью всей Украины.

Вот он-то, вместе с Райкой и тётей Розой (которая тоже работала у Антонова) и был приглашён мамой на важное совещание, где решалась моя дальнейшая судьба.

По этому поводу мама сварила потрясающий украинский борщ, а тётя Роза принесла не менее потрясающую еврейскую фаршированную рыбу.

Поели, слегка выпили за моё успешное окончание школы, и дядя Яша сказал:

— Ну Саша, наш знаменитый футболист, давай для начала я спрошу тебя: что ты сейчас собираешься делать со своим серебряным аттестатом зрелости? В какие футбольные «ворота» ты забьёшь свою серебряную медаль?

Все рассмеялись, а дядя Яша, который был постоянным болельщиком на всех моих матчах, отхлебнул коньяка и добавил:

— Вот тебе, Саша, первый перекрёсток в твоей жизни: куда ты повернёшь? У тебя отличная голова, и ты с нашей Райкой перечитал все книги на свете. Ты можешь закончить любой вуз. Но у тебя к тому же — великолепный футбольный талант, который даётся лишь немногим. Выбирай!

— Я хочу играть в футбол, — тихо пробормотал я. Помолчал и добавил уже громче и уверенней: —

— Через год меня введут в основной состав Динамо. Андрей Дмитрич сказал, что в армию меня не возьмут. Я сейчас — самый лучший форвард команды. Мне всего лишь семнадцать лет, и я пока что повременю с вузами…

6

Так и решился первый «перекрёсток» в моей жизни — я остался футболистом, и, как я уже писал выше, вскоре обо мне заговорила и затрубила вся футбольная Украина, а вскоре и весь футбольный Советский Союз!

И передо мной разостлалось блестящее будущее, — если бы не одно внезапно появившееся обстоятельство…

Вы, дорогие читатели, знаете, конечно, французскую поговорку Cherche la femme! Что означает: Ищите женщину!

Я был поглощён только моим футболом и не искал никаких женщин (хотя, разумеется, у меня было несколько мимолётных интрижек), но это именно она —эта судьбоносная женщина! — сама нашла меня, и моя жизнь опять резко изменилась.

*****

Я познакомился с ней случайно. Мне недавно исполнилось двадцать, и мы с тремя ребятами из нашей команды решили отпраздновать это событие на великолепном киевском левобережном пляже в Дарнице.

В те времена ещё не было пешеходного моста через Днепр, и нас перевозили через реку два стареньких пароходика от причала на Почтовой площади.

Переправились через Днепр, расстелили скатерть на песке, расставили выпивку и закуски, искупались и приступили к празднованию моего дня рождения.

И вот тут-то неподалеку от нас появилась пара девушек. Мы выпивали, произносили тосты, хохотали, вспоминая недавние матчи в Москве и Тбилиси, а я невольно не сводил глаз с одной из этих двух девушек — высокой блондинки с изумительной фигурой.

Она неторопливо раздевалась, а я, с тяжело бьющимся сердцем, следил исподлобья за каждым соблазнительным изгибом её прекрасной фигуры.

Поглощённый сверх головы своим футболом, я в течение всей своей юности почти забыл — нет не забыл! — (это неточное слово), а попросту не имел времени надолго задуматься! — о таком изумительном объекте, как полуобнажённое женское тело!

Высокая блондинка, видимо, почувствовала на себе мой настойчивый взгляд, повернулась ко мне, внезапно улыбнулась и воскликнула, направив на меня указательный палец:

— Так это вы — знаменитый Александр Глушко!? Я — ваша верная болельщица! Позвольте познакомиться. Меня зовут Марина. А это моя подруга Настя.

*****

Так началась первая в моей жизни настоящая любовь!

Не стану говорить о ней подробно — ведь я пишу короткую повесть, а не роман; скажу лишь, что Марина работала ассистентом режиссёра в Русском Драматическом Театре имени Леси Украинки — несомненно, лучшем театре Киева.

(…Когда, я иногда слышу от невежд лживые утверждения об «угнетении всего русского» на Украине, — я всегда вспоминаю прекрасный Русский Драмтеатр в Киеве и его невероятную популярность среди киевлян и гостей украинской столицы!)

Добавлю, что Марина училась заочно в Театральном институте, была весьма начитана, и, помню, поразилась, узнав о моём увлечении литературой, привитой мне моими соседками, Райкой и тётей Розой.

— Никогда не думала, — восклицала она, — что с футболистом можно свободно обсуждать пьесы Метерлинка, Чехова, Ибсена и Ионеско! Ты, Сашенька, очень странный футболист.

Наш роман бурно развивался по известному каждому смертному, давно написанному Богом, сценарию — и финал этого романа был вполне предсказуем: на втором году нашей любви Марина забеременела.

Мы сыграли свадьбу в лучшем ресторане Киева и переехали, с моей мамой, в новую трёхкомнатную квартиру в лучшем районе города, Печерске. (Такую шикарную по тем временам квартиру мне предоставил киевский горисполком как лучшему футболисту команды Динамо).

Я был в восторге! У меня было всё, что мог пожелать в те годы каждый молодой советский человек! Любимая женщина! Любимая работа! Замечательная квартира! Собственная машина! Невероятно высокая зарплата! И прекрасная перспектива стать отцом в 22 года!

*****

Марина родила двойню мальчишек, которых мы назвали Илюшей (по имени умершего Марининого отца) и Севой (в честь знаменитого форварда Всеволода Боброва, которым я всегда восхищался).

Вот так началась моя новая семейная жизнь.

Затрудняюсь подобрать подходящие эпитеты для описания этого этапа моей жизни. Дело в том, что с рождением наших близнецов мы с Мариной — каждый по-своему — сильно изменились. Не сразу, не немедленно, но постепенно и неуклонно мы становились уже не той бешено влюблённой парой, а всё более отчуждёнными мужем и женой, обречёнными жить вместе.

И дело тут не только — и даже не столько! — в нарушенной интимной стороне нашей совместной жизни. Просто очень быстро выяснилось несходство и, пожалуй, несовместимость наших характеров.

Марина, к моему сожалению, была очень сильным человеком. Более того — она всегда и во всех обстоятельствах хотела быть доминирующей. А я, гораздо слабее её, постоянно уступал ей во всём — в любой мелочи и во всех важных семейных делах и решениях.

Но иногда я, возмущённый её доминированием, выходил из себя — и тогда, увы, начинался скандал.

Вот, к примеру, она, не колеблясь, будит меня ночью, чтобы я перепеленал Илюшу, обильно обмочившего свой матрасик.

— Марина, — хрипло, спросонья, говорю я, еле сдерживаясь, — у меня завтра матч, и я должен выспаться. Я просил тебя тысячу раз! — не будить меня перед матчем!

— Мне плевать на твой матч! — взрывается она. — Я вожусь с Илюшей и Севой целыми днями, пока ты там, на своих тренировках, гоняешь мяч в своё удовольствие!

— Ты, между прочим, неплохо живёшь за счёт этих моих тренировок, — парирую я, беря на руки мокрое Илюшино тельце. — Постыдилась бы!

Тут появляется из своей комнаты моя мама, разбуженная нашей ссорой, и забирает у меня Илюшу. И я опять укладываюсь спать, но мой сон пропал начисто, и, значит, вечером, во время матча, я буду непривычно вялым и не забью ни единого гола.

И болельщики будут освистывать меня. И спортивные газеты будут писать, что я уже не тот мощный форвард Александр Глушко, к которому привык весь футбольный Киев, а просто жалкое подобие его…

*****

На следующий день мы миримся — причём, инициирую это примирение чаще всего я — и спокойствие на какое-то время восстанавливается, чтобы быть вновь нарушенным спустя несколько дней. Особенно, после того, как вскоре умерла от рака моя дорогая мама, которая почти до самого её страшного заболевания усиленно помогала Марине возиться с мальчиками.…

Я долго не мог смириться с маминой смертью, стал непривычно раздражительным — и это только добавило взрывчатки в наши семейные отношения.

Впрочем, зачем я рассказываю вам, дорогие читатели, об этих баталиях? — вы все (или почти все), я уверен, прошли через них! А говорю я всё это лишь для того, чтобы убедить молодых людей, ещё «не сковавших себя», как говорится, «узами брака»: не женитесь на сильных доминирующих женщинах! И не женитесь на тех, кто любят вас меньше, чем вы любите их!

А я любил красавицу Марину страстно!

А вот она — я чувствовал это ежеминутно, даже в наших, всё более редких, интимных отношениях — относилась ко мне всё холодней и холодней. Её, к тому же, безмерно раздражала затянувшаяся невозможность вернуться к своей сценической профессии и к занятиям в Театральном институте.

7

И в этих обстоятельствах нет ничего удивительного, что в моей жизни стали появляться другие женщины.

Не часто… Ненадолго… Безо всяких намёков на любовь…

До тех пор, когда, три года спустя, я встретил Лену.

Случилось это во время моего долгого пребывания в Москве, где нашему Динамо предстояли три матча подряд в течение двух недель. (Вот, кстати, такие мои затяжные командировки особенно раздражали Марину).

Я, во время предыдущего матча в Ленинграде, растянул мышцы на спине — и мне потребовался особо изощрённый массаж. Наш командный массажист мне не нравился, и я позвонил своему знакомому, администратору московского Спартака, где, по слухам, работала какая-то необыкновенно одарённая массажистка.

Звали её Лена. Было ей, к тому времени, 27 лет (то есть была она на полтора года старше меня), уже год состояла в разводе и была мамой трёхлетней дочери Оленьки.

Очень быстро нам обоим стало ясно, что дело не кончится массажем моей повреждённой спины, а что я, возможно, встретил именно ту женщину, которая, как говорится, «предназначена мне Небесами». Она не была, как повествуется в сказках, «писаной красавицей», и по красоте эту невысокую шатенку нельзя было сравнить с Мариной, но она имела то, что принято называть сейчас английским словом charisma, то есть она обладала каким-то необъяснимым обаянием.

Во всяком случае — для меня!

Я вновь воздержусь от описания подробностей этой внезапно вспыхнувшей любви; скажу только, что я очень быстро убедился, что Лена, по своему мягкому, нежному, склонному к компромиссам, характеру, была прямой противоположностью моей резкой доминирующей супруге.

*****

И вот так передо мной возник второй судьбоносный перекрёсток, на котором я должен был выбрать — остаться ли мне жить с женой, которая явно охладела ко мне, или перейти к моей новой любви.

А это второе решение значило бы: покинуть моих малышей и сменить Киев на Москву. И уйти из мoей alma mater, взрастившей меня, — из киевского Динамо.

В те времена получить разрешение перейти из одной футбольной команды в другую — особенно, если ты был игроком высокого класса! — было делом исключительно трудным (эти дела решались иногда на уровне ЦК компартий союзных республик). Но мне это удалось.

Мой долголетний наставник Андрей Дмитрич был особенно оскорблён моим решением и, помню, сказал мне:

— Ты просто предатель, Саша! Уходи, но запомни: если что-нибудь у тебя в Москве пойдёт не так, не просись обратно. Я тебя не приму.

И мы расстались без рукопожатия.

8

Я вновь был счастлив! У меня было всё: любимая женщина, любимая работа (я стал центром нападения в московском Спартаке), невероятно высокая зарплата и жизнь в столице нашей страны! Я даже подарил Лене машину Москвич, которой она лихо управляла (и которая, кстати, сыграла роковую роль в её судьбе. Но об этом я расскажу позже).

Я был молод (и, глядя с высоты моего нынешнего возраста, могу добавить: «и глуп»), а потому не мог с горечью оценить трагедию потери сыновей; они были ещё малышами, и я не успел полюбить их в обстановке постоянного семейного напряжения и еженедельных скандалов. Я, конечно, щедро посылал Марине алименты, слал подарки и поздравления, — но я никогда не решался сделать две вещи: я не мог заставить себя посетить Марину, Илюшу и Севу; и я всегда отказывался играть против киевского Динамо.

Почти четыре года продолжалась моя новая безмятежная счастливая столичная жизнь, а вот когда мне исполнилось 29, в моей судьбе возник третий перекрёсток, который потребовал моего решения. Внезапно я получил по почте уведомление о телефонном вызове из Киева.

Значит, что-то небывалое случилось, раз Марина решила мне позвонить, чего она никогда не делала…

Я помчался на междугородную телефонную станцию. Меня вызвали, я схватил трубку и услышал голос Марины:

— Саша, с нашими мальчиками беда.

— Что случилось!? Они заболели?

— Нет они здоровы. Но им очень плохо.

— Что значит «плохо»?

— Им плохо без отца. Я не могу с ними справиться. Они прибегают со двора домой и кричат: «Почему у всех есть папа, а у нас нет!?» Они бросаются на пол, плачут, стучат кулачками по полу и зовут папу… Они зовут тебя, Саша. Они мне грубят. Они меня совершенно не слушаются. Сева даже употребляет одно матерное слово. Где он его услышал, не знаю.

— Чего же ты хочешь?

— Саша, брось всё и приезжай. Не ради меня. Ради твоих сыновей…

*****

Вот тогда-то меня и посетила первая в моей жизни бессонница.

Я лежал на диване (я ушёл из спальни, чтобы не беспокоить Лену), закинув руки за голову, и напряжённо думал — что же мне делать? Я люблю Лену. Я полностью забыл не любимую мною Марину. Я не знаю своих сыновей — ни Севу, ни Илюшу, которых я так и не успел полюбить. Но зато я всем сердцем привязался к Оленьке, Лениной дочери. Она зовёт меня «папой», часто целует меня, мы с ней вместе рисуем всякие картинки цветными карандашами, и она требует, чтобы именно я, а не Лена, купал её перед сном, потому что я рассказываю ей интересные «Приключения Буратино».

И есть ещё главное препятствие: моё возвращение к Марине будет означать конец моей футбольной карьеры!

Я, в свои 29 лет, играя в знаменитом московском Спартаке, нахожусь в самом зените футбольной славы! А, вернувшись в Киев, я даже не посмею пойти к Андрею Дмитричу, которого я некогда смертельно оскорбил своим уходом.

«Что ж, Саша, — сказал я себе в конце бессонной ночи, когда за окном уже начало светать, — видно, надо кончать с футболом».

Я вытер слёзы, внезапно появившиеся на моих глазах, встал и пошёл на кухню, чтобы выпить чашку кофе и обдумать план дальнейших действий.

9

Три дня я трусливо не решался рассказать Лене о Маринином звонке. А потом, поздно вечером, когда Оленька уже заснула, я усадил Лену за стол напротив себя и, запинаясь на каждом слове, рассказал ей всё.

Она долго молчала. А затем ироническая улыбка раздвинула её губы, и она произнесла:

— Знаешь, Саша, в моей молодости одна цыганка на Алайском базаре в Ташкенте нагадала мне, что я буду дважды разведена. Видать, она была права.

Она вытерла выступившие на её глазах слёзы, встала, открыла дверь в спальню и, стоя спиной ко мне, тихо промолвила:

— Делай так, как тебе велит твоя совесть…

*****

Я уехал в Киев.

Из московского Спартака я уволился со страшным скандалом. А в киевское Динамо я, конечно, пойти не решился.

Я не знал, что мне делать. Я просто готов был кончить жизнь самоубийством!

Спасли меня мои старые соседи — дядя Яша и тётя Роза. На созванном Мариной совещании дядя Яша, который заведовал каким-то важным отделом у Антонова, сказал:

— Саша, дорогой, не дрейфь! Держи хвост пистолетом! Я беру тебя в свой отдел техником.

— Но у меня нет никакого технического образования, — возразил я. — Я ничего не умею. Я умею только забивать голы.

Дядя Яша рассмеялся и похлопал меня по плечу:

— Ты, Саша, конечно, ни черта не смыслишь в расчётах самолёта не прочность, но я тебя подучу. Помнишь, как я помогал тебе решать бином Ньютона в школе?

И далее он уверенно обрисовал план действий: я начинаю работать в его отделе (конечно, на скромной зарплате, но у меня за 14 лет накопилось немало денег, и мне с Мариной их надолго хватит). Тем временем я поступлю на заочный самолётостроительный факультет ХАИ (то есть Харьковского Авиационного Института). За три года, с постоянной помощью и под руководством дяди Яши я закончу институт — и стану авиационным инженером.

А далее передо мной будет открыта широкая дорога. Двигаясь по ней, я, увы, не буду слышать восторженный рёв толпы футбольных болельщиков; и денег у меня будет поменьше; и моё имя не будет греметь на всю страну, — но зато рядом со мной будут расти мои сыновья… Мои Илюша и Сева…

10

План дяди Яши был исполнен мною с огромным — невероятным! — трудом.

Вы не представляете себе, что это значит — окончить полный курс авиационного института за три года вместо пяти с половиной! Далеко не каждый может одолеть такие головоломные предметы, как, например, аэродинамика, строительная механика самолёта, расчёт самолёта на вибрации, или гидравлика! Причём, одолеть, одновременно работая 8 часов в день и воспитывая двух сыновей!

Я не шучу, но в мои 32 года, когда я получил мой заветный диплом, у меня четверть головы была покрыта сединой.

И далее, в течение многих лет, вплоть до ухода на пенсию, я успешно занимался довольно интересным делом — расчётами самолётов на прочность.

Это была типичная размеренная работа советского инженера — с девяти до пяти; пять дней в неделю…

Спокойная работа… Без волнений… Без побед и поражений… Без адреналина в крови… Без взлётов и падений… Не так, как в любимом мною бурном и бурлящем страстями футболе…

А уйдя в пять часов вечера домой, я тотчас начисто забывал о своей работе. А почему забывал? Ведь она, эта работа, мне, в общем, нравилась!

Забывал я о ней потому, что я не чувствовал к ней главного — ЛЮБВИ!

А не чувствовал я к ней любви потому, что Бог дал мне совсем другое дарование! — не средние способности инженера, а невероятный футбольный талант, который я, увы, предал!

*****

Но зато рядом со мной росли мои сыновья! Но зато я ходил с ними на рыбалку летом, на даче в Ирпене.

Но зато я читал с ними Остров сокровищ и Приключения Тома Сойера — и слышал их восторженные восклицания, когда Том умудрился спустить кошку сверху, прямо на парик зазевавшегося учителя!

Но зато они — Илюша и Сева — сидели рядом со мной на переполненной трибуне стадиона, и когда нападающий забивал гол, мы все втроём вскакивали на ноги и вместе со всем стадионом орали: «Г-о-о-о-л!»

Но и покинутые мною Лена и Оленька занозой сидели в моём сердце. Я посылал Лене деньги; я старался как можно чаще приезжать в Москву, но Лена непреклонно отказывалась не только встречаться, но даже просто разговаривать со мной. Впрочем, она совершенно не возражала, когда я забирал Олю на зимние и летние каникулы в Киев, и тогда у нас с Мариной оказывалась огромная семья: два сына и Оленька — почти одногодки.

*****

Лена разбилась насмерть на подаренном мною Москвиче, когда Оле было четырнадцать.

Оленька, безудержно плача, рассказывала мне и Марине об этом по телефону, а я молча слушал и чувствовал, как бешено бьётся моё сердце. Это я убил её! Это машина, подаренная мною, явилась причиной её гибели! Если бы я не ушёл от Марины и не женился бы на Лене, она была бы сейчас жива! Я — её убийца!

Я завтра же прилечу в Москву и заберу Олю к нам в Киев

И у нас с Мариной отныне будут трое детей.

11

Футбол исчез из моей жизни, и мне казалось — навсегда. Шли годы, мне уже было почти сорок, я уже был начальником отдела, когда меня вызвал однажды сам Антонов и сказал:

— Александр Павлович, тут есть для тебя небольшое задание. Ты был когда-нибудь в Саудовской Аравии?

Я рассмеялся. — Шутите, Олег Константинович.

— Ну, значит, на днях побываешь. Эти азиаты, ещё не научившись пользоваться туалетом, тем не менее закупили у нас шесть Ан-8. Из них четыре уже не могут подняться в воздух. Ты и три представителя ташкентского завода должны на этой неделе вылететь в Эль-Рияд и разобраться, в чём там дело. Путь долгий — через Ташкент, Тегеран и Дамаск. Иди выписывай командировку. С Богом!

Вот этот самый Эль-Рияд и оказался тем местом, где я опять столкнулся с моим любимым футболом — и это была горько-сладкая встреча.

Не успели мы толком разобраться в самолётных проблемах, когда к нам, в наш шикарный отель, неожиданно прибыло приглашение от самого саудовского короля посетить футбольный матч. И не простую футбольную встречу, а матч, где все 22 игрока будут сыновьями этого самого короля, рождённых Бог знает каким количеством королевских жён!

Я уже знал, что саудовских футболистов тренирует немного постаревший, но всё ещё бодрый Андрей Дмитрич, мой бывший наставник и тренер. Мы с ним давно уже помирились, и он радостно встретил меня в Эль-Рияде. Он-то и был инициатором королевского приглашения на матч.

Игра началась, и я увидел, что, несмотря на тренерский талант Андрея Дмитрича, саудовские игроки явно не дотягивают даже до среднего уровня. Мои пятнадцатилетние хлопцы с киевской Лукьяновки в годы моей юности запросто обыграли бы их. Видимо, королевское происхождение не помогало им умело обходить защиту и точно бить по воротам.

Кончился первый тайм; я уже собрался было покинуть эту любительскую игру, как вдруг я увидел Андрея Дмитрича, приближающегося ко мне.

— Саша! — окликнул он меня. — Не хочешь ли сыграть второй тайм, а?

Я опешил.

— Что вы имеете в виду, Андрей Дмитрич?

— Да я хочу просто показать этим азиатом, что такое настоящий футбол. Пошли в раздевалку. У меня как раз есть для тебя футболка с номером 9. Минут десять разомнись, переоденься, и мы объявим по радио:

«А сейчас на поле выйдет Заслуженный Мастер Спорта СССР, бывший игрок лучших советских команд Александр Глушко!»

…Вот вспомнил я об этой игре, где я с упоением обходил всех защитников, творил чудеса и забил четыре гола; где мне стоя аплодировал весь стадион, как в старые добрые времена, и сам король спустя три дня вручил мне какой-то их причудливый орден, — и чувствую, что давление у меня опять поднялось. Где мои таблетки?

12

И последняя моя встреча с футболом состоялась несколько лет тому назад, когда мне уже перевалило за семьдесят.

Уже не было в живых Марины. Уже Илюша с Севой, классные программисты, перебрались с семьями в Америку. Уже много лет я жил в семье Оленьки, как вдруг однажды моя внучка Надя постучалась ко мне в комнату и крикнула сквозь закрытую дверь:

— Дед, включи ящик! Играют Барселона и Реал (Мадрид).

Это и был тот матч, в котором я впервые увидел изумительную, невероятную, потрясающую игру Лионела Месси!

Я не мог оторваться от экрана телевизора!

Этот невысокий невзрачный нападающий творил с мячом чудеса! Он казался мне — и, я уверен, не только мне! — существом с другой планеты. Нет, обычный смертный не может так играть, говорил я себе. Это вне человеческих возможностей!

А потом я вдруг позабыл о Месси — и увидел вместо него себя!

Да-да, это был не Месси! — это был я в мои двадцать, двадцать пять, двадцать девять лет! Я был таким же, как Месси! Ничуть не хуже!

Нет, хуже! Хуже потому, что он полностью выполнил завещание Бога, подарившего ему талант, а я этот Божий промысл — мой невероятный небывалый футбольный талант! — предал…

Нет, пожалуй, не предал, а с колоссальной болью вырвал из сердца и поменял на то, чтобы вырастить три прекрасных существа — моих любимых детей!

И всё же я, прожив долгую жизнь, не устаю повторять: «Хотя человеческая судьба, как и история, не признаёт сослагательного наклонения, но всё в моей жизни могло бы пойти иначе, и мне было бы суждено любить свой труд намного дольше, если бы…»

Если бы… Если бы… Если бы…

Эпилог

И мне осталось разъяснить лишь один вопрос: почему я озаглавил это повествование таким странным названием — Принц и десять нищих?

Ответ на этот вопрос — одновременно и простой, и сложный.

Если вы помните, я во 2-й главе упомянул имя полузащитника киевского Динамо, со странной фамилией Принц. Он был, мне помнится, венгром, откуда-то из Закарпатской Украины — то ли из Ужгорода, или, возможно, Мукачево. В далёком 48-м году он был, пожалуй, самым блестящим игроком команды, которая, увы, терпела одно поражение за другим.

И вот однажды, в горячей дискуссии болельщиков, стоящих в очереди к кассе стадиона, кто-то воскликнул с горечью и презрением:

— Не команда, а Принц и десять нищих!!!

Все расхохотались, а я запомнил это меткое выражение на всю жизнь.

Но давайте теперь вернёмся к 1-й главе рассказа, где я писал:

…Но много ли есть пожилых людей на свете, которые могут честно, положа руку на сердце, сказать»: «Да, я выполнял ЛЮБИМУЮ работу всю свою жизнь, и сейчас я тоскую по ней, по этой моей работе, и я отдал бы всё на свете, чтобы я мог вернуть себе свою молодость и вновь окунуться в мой бывший прекрасный труд!»

Так вот, я всегда считал и считаю сейчас, что те счастливцы, которые прожили свою жизнь, отдавая всего себя любимому труду, — это Принцы (их, я думаю, не более десяти процентов, и четырнадцать прекрасных лет я принадлежал к их числу), а все остальные — честные, достойные и трудолюбивые люди, но проработавшие всю свою жизнь без страсти, без огонька, без особой любви к своему труду, лишь бы заработать на жизнь и прокормить свою семью (их, я думаю, процентов девяносто), — всех их, включая частично и меня, я называю (пусть даже жестоко и несправедливо!) — Нищими.

Нищими духом… Нищими отсутствием таланта… Нищими бесцветно прожитой жизнью…

Вот откуда и взялось это странное название повести — Принц и десять Нищих.