«Кто меня выпустит? Виза давно кончилась. Хозяин говорит, что меня ожидают либо тюрьма, либо штраф. Да такой, что все денежки тю-тю. Пойти к адвокату боюсь. Вдруг сообщит в полицию. Вы что посоветуете?»

Разговор с киевлянином, который завис между тюрьмой и штрафом

Лев Мадорский

В Германии такое случается: в декабре, как в сказке «Двенад­цать месяцев», властно стукнет посохом по земле старший брат и вдруг повеет теплом, расслабляюще и упоительно запахнет весной и заявится, правда, ненадолго, младший братишка март. Именно в такой воскресный, солнечный, предрождественский день я приехал в Берлин. Погулять, встретиться с приятелем, подышать воздухом большого города.

К небольшому городу, в котором живу, после Москвы никак не могу привыкнуть. Поэтому приезжаю сюда часто. Как правило, в выходные дни. Выхожу около зоопарка, прохожу по модерновому великолепию «Кудамм», потолкаюсь среди празднично-суетливой толпы, послушаю уличных, в том числе, русских музыкантов, по­сижу у фонтана на торговой площади и не спеша иду пешком к Бранденбургским воротам.

Дорогу знаю хорошо, но люблю, подчеркнув, что я из другого города и приехал специально посмотреть столицу, обра­титься с вопросом к коренному, интеллигентному (такого выделить легко), никуда не спешащему берлинцу. После та­кого вступления берлинец становится необыкновенно любезным. Подробнейшим образом укажет как пройти. Попутно скажет пару слов о местах, около которых находимся и на прощанье пожелает получить удовольствие от знакомства с городом.

Так было и на этот раз. На торговой площади решил перекусить. И задержался, наслаждаясь праздничным убранством, радостно сверкающими глазами детишек, предвкушающими неизбежные по­дарки, базарно–комическими призывами продавцов.

— Всё-таки умеют немцы праздновать. Красиво, весело, без над­рыва. Меня это всегда потрясает, — голос был тихий, спокойный. Невысокий, аккуратно и просто одетый мужчина лет сорока пил за моим столиком кофе. Не заметил как он подошёл и не знаю как вычислил во мне земляка. – Вижу, что вам это тоже по душе. — Он протянул руку. — Будем знакомы, Андрей.

— Согласитесь, что для нас, русских, — продолжал Андрей, — та­кое веселье без пьянки, драки, надрыва необычно и особенно при­ятно. Помните у Алексея Толстого в «Пётре Первом». Восемнад­цатый век. Русская деревня. Непробудная пьянка. Нищета. Грязь. Единственное развлечение — стенка на стенку. Бились для за­бавы, (для забавы!) до крови, до увечий, порой, до смерти. И ря­дом, буквально, через пару километров немецкая слобода. Чистота, порядок, достаток. Прочные, добротные дома. Хорошо одетые дети играют под окнами. И дело, конечно, не в стране. Не в историче­ской судьбе. — Новый знакомый взглянул на меня, ища в моём лице согласия. — Дело в ментальности…

Говорил Андрей на хорошем русском, без привычных сегод­ня жаргонных словечек и ёрничества, с чуть замедленной дикцией интеллигентного человека. Держался свободно, естественно, но без навязчивой фамильярности. И я, несколько томящийся одино­чеством поездки, разговорился. О различии в русском и немецком менталитете, сложностях эмиграции, о работе, которая каждую се­кунду грозит прерваться, обо всём. Предложил погулять по Берли­ну вместе.

— Я из Киева. Красивый город, но жить там не просто. Особенно сейчас, когда на Украине происходит то, что происходит. Хотя, вообще-то, я человек от политики далёкий и в эти майдано-антимайдановские разборки стараюсь, по возможности, не вмешиваться.

— Всё же Вы за кого, Андрей, за коммунистов или за большевиков?

— Вы правильно поставили вопрос, — улыбнулся киевлянин.— По сути, между русскими и украинцами нет разницы. Это самые близкие, самые родственные народы. Да что там народы. Практически, это один народ. За кого я? Трудно сказать. Когда один твой брат убивает другого твоего брата, то трудно разобраться на чьей ты стороне. В этом противостоянии, в этой чудовищной, противоестественной, я бы сказал, гражданской войне, нет правых и виноватых. Почему? Да потому что и у Путина, и у Порошенко, и у сепаратистов рыльце, что называется, в пушку. Все они, на мой взгляд, только играюг роль борцов за справедливость, а, в действительности, говорят одно, думают другое, а делают третье.

У меня на языке вертелись вопросы на еврейскую тему. Хотелось спросить, как он относится к тому, что евреи уезжают в Израиль и действительно ли, так называемый, правый сектор, разжигает в Украине антисемитские настроения, но я увидел, что Андрей как-то болезненно скривился и смотрит в сторону. Стало ясно, что он больше не хочет говорить на эту тему. Молчание длилось довольно долго. Я размышлял о чём бы ещё его спросить моего нового знакомого, не касаясь политики, но неожиданно он стал рассказывать сам:

— Я физик-теоретик. Недавно НИИ прикрыли, я остался без работы и пошёл в школу. Учите­лем труда. Сюда приехал с десятым классом. По Чернобыльской программе. Есть в Германии проект помощи детям, пострадавшим в катастрофе. И вот… Все уехали. А я задержался. Завис, так ска­зать, между небом и землёй. Точнее, между тюрьмой и штрафом. И так вишу уже, — Андрей помолчал, подсчитывая, — почти 10 месяцев.

Я не понимал о чём речь, но помалкивал. Мы шли по парку около Бранденбургских ворот. Надвинулись облака. Слегка закапало. Но всё равно было по-весеннему тепло и приятно.

— Приняли нас прекрасно, — продолжал Андрей. — Повозили по стране. Три недели как в сказке. Вернулись в Берлин. И вот за день до отъезда случайно, как с Вами, разговорился с русским немцем из Казахстана. Владельцем автохауза. Он сказал, что ищет человека, который бы доводил машины до кондиции. А я, если так можно выразиться, автофанат. Свой 17-летний жигулёнок по винтику собирал. Но всё равно он на ладан дышит. На ремонт нет денег. А… Какой там ремонт. На питание еле-еле хватает. Учителям платят мизер. Жена безработная. Дочке 13 лет. Одеться хочет…

Андрей махнул рукой. Замолчал. Мы медленно шли по парку. Пожилая женщина учила внука 3–4 лет ездить на велосипеде. Он разогнался.

— Остановите, пожалуйста! — крикнула бабушка. Андрей ловко поймал малыша. Мы посмеялись…

— Машина для меня всё, — продолжил новый знакомый. Когда вижу немецкие БМВ и Мерседесы, которые с места берут сто и плывут, как корабль, становлюсь невменяемым. Узнал владелец автомагазина, что я в этом понимаю, и предложил попробовать. За восемьсот евро в месяц. Проживание бесплатное. Для Украины, как говорил Райкин, «сумасшедшие деньги». Такой случай, думаю, бывает раз в жизни. И всё забыл. Что до конца визы осталось две недели. Что учеников надо домой доставить. Что жена и дочка ждут. Только вижу, как возвращаюсь домой на собственном «Мерседесе». Мечта идиота.

— Самое трудное было сделать первый шаг. Решиться. Прыгнуть в воду. Поговорил с завучем (она тоже сопровождала детей): «Одумайтесь! Вы же не ребёнок! Так не делают!». С плачущей женой: «Андрюшенька. Как же мы без тебя». Не хочу всё это вспоминать.

— Теперь вроде бы и денег поднакопил. Мог бы подержанный «Мерседес» купить. Да как? Кто меня выпустит? Виза давно кончилась. Виктор (так хозяина зовут) говорит, что меня ожидают либо тюрьма, либо штраф. Да такой, что все денежки тю-тю. Пойти к адвокату боюсь. Вдруг сообщит в полицию. Вы что посоветуете?

Мы вышли к Бранденбургским воротам. Стали прощаться. Я обещал всё разузнать. Оставил телефон. Прошло больше месяца, но Андрей так и не позвонил.