В отличие от обыденной жизни, где на одного М приходится в среднем чуть больше одной Ж, в науке на одного доктора приходятся порой десятки желаю­щих его кандидаток в кандидаты. Разница количественная, но переходя­щая в мощное качество.

Шеф и его подруга, или
Любовь на кафедре и в лаборатории

(Сексуальное шефство и карьера женщин в научных учреждениях)
Психосоциологический трактат
Написано в 1969–1974 гг.

Борис Родоман

Продолжение. Начало

Глава 5
НАУЧНО-СЕКСУАЛЬНОЕ САМОИЗНУРЕНИЕ ЖЕНЩИН

Блажен, кто смолоду был молод
А.С. Пушкин

У молодой женщины, мечущейся между наукой и сексом, развивает­ся синдром научно-сексуального самоизнурения — такое состояние, когда человек, предаваясь сексу и отдыху, терзается мыслями о незаконченной научной работе, а работая, обуревается сексуальными позывами и стрем­лением к развлечениям. Синдром научного и учебного сексуального само­изнурения возможен лишь у тех, у кого рабочее время административно не отделено от свободного: у студентов и аспирантов в дни, месяцы и годы, предоставленные для написания курсовой, дипломной работы или диссертации, для подготовки к экзаменам; у научных сотрудников, пользующихся библиотечными днями, аспирантскими и экзаменационны­ми отпусками. Синдром этот развивается у лиц обоего пола, но больше свойствен женщинам, о которых и пойдёт у нас речь.

Когда молодая жертва науки или учёбы предоставлена самой себе, перед ней становится дилемма: работать или развлекаться? Работа, как правило, такова, что её не выполнишь в один присест. Вообще же она неопределённа и бесконечна во времени, потому что обладает способно­стью к самовозрастанию: чем больше ты написал, тем дальше твоё сочи­нение от завершения, и приходится его обрывать на полуслове, чтобы уложиться в заданный срок, а если срок не ограничен, то и работа никак не может закончиться. Большинство из нас склонно жаловаться на недо­статок времени для творческой работы, но как только мы его получаем, оказывается, что мы не умеем им пользоваться. Главное же терзание состоит в следующем: что делать сегодня? Жить или работать? Если ра­ботать сейчас, то когда же жить? Трагедия заключается в том, что для накопления научного багажа и для апогея половой жизни нам предостав­лено одно и то же время — молодость. Но у мужчины молодость длиннее и многократнее; кроме того, он может свои физические недостатки до некоторой степени компенсировать социальным положением и интеллекту­альным влиянием на партнёршу, что женщине удаётся крайне редко.

Учёный не обязан быть сухарём и аскетом, но научная работа несом­ненно хотя бы в отдельные периоды требует аскетического образа жизни. Молодой учёный мужского пола может тешить себя мечтой, что после тридцати лет он позволит себе немного погулять. Женщина после трид­цати никогда не наверстает того, что упустила раньше, и как бы хорошо ни сложилась в дальнейшем её личная жизнь, одна только мысль о том, что она, возможно, не до конца воспользовалась своей молодостью, будет отравлять несчастную до гробовой доски.

Работать или отвечать на позывы плоти? Женщина несомненно хо­чет работать, но это желание особого рода. Это не то желание, которое бывает у настоящего творческого работника, когда жалко ложиться спать, потому что не хочется прерывать поток мыслей; когда с работой расста­ёшься как с возлюбленной; когда утром торопливо глотаешь кусок, чтобы поскорее засесть за пишущую машинку или бежать в лабораторию (если не удаётся там постоянно ночевать); когда «понедельник начинается в субботу» (братья Стругацкие).

Нет, конечно, нашей аспирантке такое состояние тоже известно, и не только по книгам, не только по знакомству с Шефом, но и немного по собственному опыту. И она испытывала моменты творческого подъёма, одна и в лучшие дни общения с любимым руководителем, но такие мгно­венья, ощущавшиеся ею как счастье, были для неё всё же скорее исклю­чением, чем правилом. В основном научная работа выглядит как тягос­тное выполнение неизмеримо большого и довольно расплывчатого зада­ния, которое женщина сама позволила на себя возложить. Это как бы добровольная жертва; отказаться от её принесения нельзя хотя бы пото­му, что на неё уже затрачено много времени, которое, если прервать работу над темой, придётся считать потерянным. Таким образом, научная работа или уч ёба превращается для большинства молодых женщин в своего рода утончённое психическое самоистязание.

Когда девушка утром (точнее, перед обедом) садится за работу, она несомненно хочет работать, хочет этого как личность, рассматриваемая во­обще. Однако её слабому и нежному организму, управляемому в значитель­ной степени подсознанием, в данный момент работать не хочется. Чего же хочет она на самом деле? Она хочет захотеть работать. Хочет, чтобы кто-то привёл её в рабочее состояние. К сожалению (или к счастью) мужчины, отвлекающие молодую научную работницу телефонными звон­ками, способны только оторвать её от работы, что им в конце концов и удаётся, ибо девушка в глубине души сама хочет, чтобы ей помешали.

Помимо обстоятельств, явно препятствующих или способствующих работе дома и в библиотеке, существуют обстоятельства «благопрепятствующие», т.е. такие, которые формально работе не мешают, но позволяют отлынивать от неё под благовидными предлогами. Наукообразная девуш­ка отмахивается от приятных предложений погулять, выпить, сходить в кино или в театр, принять у себя мужчину или посетить его холостую квартирку, но, как это ни парадоксально, охотнее принимает неприятные предложения: сходить в магазин, отнести бельё в прачечную, встретить приезжающую тётю или посмотреть за соседским ребёнком, потому что это выглядит как выполнение долга. Научная работа — это тоже долг. И вот один вид долга вытесняется другим. Альтруистический акт (помощь осто­чертевшей тётке) оценивается выше, чем эгоистический (помощь самой себе). Так хитрое и ленивое подсознание одерживает победу над слабым сознанием и наша молодая учёная погружается в бытовую суету. Разры­ваясь между работой и бытом, поминутно отвлекаемая, так и не привед­шая себя в рабочее состояние, она наконец чувствует усталость и начинает понимать, что за оставшуюся часть дня всё равно ничего не сделаешь. Казалось, весь её организм только и ждал момента, когда она решит, что сегодня можно уже не работать. Тогда наша девушка отвечает на первый же телефонный звонок и предаётся сладостному разгулу. В следующий библиотечный или выходной день всё повторяется.

В самосознании девушки развивается научно-учебное ханжество: стремление уверить себя и других в том, что она любит свою работу и уч ёбу, показное старание. Она пытается доказать окружающим, что серьёзные цели у неё важнее секса и развлечений; она постоянно демон­стрирует это, чтобы обмануть самоё себя.

Для человека, рационально организовавшего свою деятельность, нор­мальным является ритмичное чередование работы и отдыха при условии, что эти занятия не мешают друг другу. Тому, кто не получает от своего труда большого удовольствия, полезно на работе не отвлекаться мечтами об отдыхе, а на отдыхе не думать о работе. Творческому работнику и на пикнике не возбраняется обсуждать свои профессиональные проблемы, лишь бы это не наводило скуку на дамское общество. Обычно мужчины выбирают тему для разговоров по принципу: «На работе о бабах, с бабами о работе» (точнее, о дрязгах в рабочем коллективе). Но главное, что желательно и для сталевара, и для профессора философии — это чтобы работа и отдых не отравляли друг друга. Именно последнее и происходит с девицей, мечущейся в состоянии научно-сексуального самоизнурения. Развивается оно не изолированно, а на фоне всеобщей безалаберности и разбазаривания времени, представление о чём даёт нижеследующий

Типовой распорядок жизни молодого учёного
в научно-исследовательском институте

Понедельник. Лаборанток посылают на рынок за овощами для банкета.

Вторник. Защита диссертации благодарным аспирантом-целевиком с Юго-Восточной Периферии. Товарищеский ужин. (Чем ничтожнее диссертация, тем пышнее банкет. Для младших научных сотруд­ников из Нечернозёмной зоны это прежде всего возможность хорошо поесть). Сплачивание отдела или сектора. Начало установления новых не­формальных контактов между учёными обоего пола.

Среда. Продолжение контактов в непринуждённой обстановке, тошно­та и промывание желудков.

Четверг. Раскаяние, диета и постельный режим в библиотечный день.

Пятница. Всеобщее присутствие в коридорах и на лестничных клетках. Курение до одурения. Все спрашивают: «Ну, как добрались?»

Суббота. Обычно начинается с мигрени. Благородной попытке пожер­твовать выходным днём ради науки мешают друзья, родственники, семья и домашние заботы, а иногда и приглашение Шефа пойти с ним в Дом учёных[1].

Воскресенье. Угрызения совести на пороге публичной библиотеки за­канчиваются культпоходом в ближайший кинотеатр.

С понедельника описанный цикл возобновляется. Так проходят многие дни, месяцы, годы.  Sic transit gloria mundi.

К научно-сексуальному самоизнурению примешивается общее разоча­рование в жизни, вызванное усталостью, выветриванием юношеских иде­алов, личными неудачами и нуждой (см. гл. 3), и в результате у большин­ства научных работниц уже к 30 годам наступает научно-сексуальный климактерий — угасание первоначального научно-полового энтузиазма. Женщина начинает ощущать себя выпавшей в осадок, скатившейся на дно, и думает, что впереди уже нет ничего яркого; её покидает свойствен­ное молодёжи постоянное ожидание и предчувствие лучшего будущего, она смотрит на дальнейшую жизнь скептически. Лишь большой подъём и редкая сплочённость коллектива, решающего важную проблему под талан­тливым руководством, может смягчить и отсрачить наступление этого печального периода у женщин.

Обывательское представление о какой-то противоположности и даже непримиримости эмоционального и рационального начал в человеке при­вело к тому, что наши девушки помещают любовь, красоту, романтику и вообще всякие чувства в область антирационального, противятся воз­можности внести порядок в свою повседневную деятельность. Самую мысль о вмешательстве разума в половую жизнь они считают кощунством, а того, кто это проповедует — циником, сухарём, неспособным к любви. Идеал девушки — это мужчина рациональный в работе, но самозабвенно— безумный в любви. Против этого не стоило бы возражать, если бы само­забвение всегда было искренним. К сожалению, чаще бывает наоборот. Сквозь глаза, прищурённые в момент экстаза, девушка не видит или не хочет видеть, как её якобы обезумевший от страсти партнёр поглядывает на часы, подсчитывает свои денежные затраты или прикидывает, под ка­ким предлогом ему завтра увильнуть от свидания. Она ничего этого не видит и не слышит, ибо полна религиозной веры в могущество любовных заклинаний, которые легче заучить дураку, чем повторять человеку мыс­лящему[2].

Попойки, курение, вечерний кофе, бессонные ночи накануне экзаме­нов, расплата мучительным недосыпанием за каждый вечер, проведённый не в одиночестве, нерегулярность или длительное отсутствие полового удовлетворения, конфликты с родителями, страх забеременеть, аборты, недовольство работой и сослуживцами, изнурение учёбой не по призванию — и в результате неврозы, мигрени, выкидыши, больная печень до трид­цати лет. Ещё сто лет такой жизни, и мы вымрем[3].

Кто же выведет девушек из ужасного физиологического беспоряд­ка? Не школа, не лекции врачей в районном доме санитарного просвеще­ния, не выступления академика перед молодёжью, не назидания родите­лей и не советы пенсионера, на себе испытавшего благотворность кефира и частых клизм. Все эти советы и предписания только усилят влечение к запретному и нездоровому, а их источник, кто бы он ни был, ассоцииру­ется со старостью, импотенцией, трусостью, бедностью, скупостью[4]. Лишь очень хороший сексуальный партнёр, иметь которого посчастливит­ся быть может одной женщине из сотни, способен не только удовлетво­рить её в постели, но и организовать всю её жизнь (подчёркнуто взвол­нованной читательницей[5]). О таком партнёре-руководителе мечтает, пусть бессознательно, чуть ли не каждая девушка, вокруг этого и враща­ются все её помыслы и поиски. Вот тут-то мы и возвращаемся к проблеме сексуального шефства. Только твёрдое, последовательное, идущее до конца руководство может избавить девушку от физиологического беспо­рядка и научно-сексуального самоизнурения.

Если это не под силу официальному Шефу, его должен заменить теневой Шеф — муж или любовник женщины, способный организовать её деятельность в рабочей обстановке. Если женщина работает дома, то и её сексуальный Шеф должен торчать там же, буквально у неё за спиной, но в то же время не мешать ей, не превращать её в домашнюю хозяйку. Задача нелёгкая! Откровенно говоря, автору не известны способы её решения, так что идея теневого сексуального шефства остаётся пока чисто гипотетичес­ким предположением. Быть может, для её осуществления необходим науч­ный вариант того, что французы называют “ménage à trois”.

Бывает, что муж создаёт жене бытовые условия для работы дома и вообще в период аспирантуры: нянчит дитя, стирает пелёнки, бегает по магазинам. Это конечно хорошо, но это отнюдь не шефство. Подобные занятия укрепляют семью на короткое время, отсрачивая развод, но не решают основных проблем женщины в институте, и, что самое главное, даже если женщина гордится и хвастается своим мужем, она на самом деле его не уважает, ибо мы уважаем, как правило, тех, кто нами коман­дует, помыкает и может без нас обойтись. На роль духовного руководи­теля женщины может претендовать лишь тот, кто от неё не зависит и способен доставить ей половое удовлетворение. Если бы такую женщину, боготворимую и лелеемую своим мужем, всерьёз и надолго позвал бы к себе любимый Шеф, она ушла бы без кол ебаний.

Из изложенного ясно, что мужьям научно-подшефных женщин приходится иногда нелегко. Лучше всего, когда этот муж — сам научный работник и руководит девушками. Тогда всё компенсируется и происхо­дит лишь справедливый обмен научными идеями. Но если муж не имеет учёной степени и, более того, не получил может быть и высшего образо­вания, то участи обоих супругов нельзя позавидовать. Даже если муж вовсе не ревнив, его будут нервировать отношения жены с Шефом. Тем более, честный труженик без вузовского диплома никогда не простит жене высшего образования. Он будет попрекать её при случае и, рано или поздно, при какой-нибудь ссоре, по какому-нибудь поводу, он её за это обязательно побьёт!

Один старенький профессор был настолько дряхл и скромен, что только сосал грудь своей аспирантке[6]. Мужу последней эти научные консультации очень не нравились, и он, сжимая кулаки, порывался раз­мазать почтенного профессора по стенам его кафедры. Но аспирантка всякий раз удерживала любимого супруга.

— Подожди немножко, ведь тебе тоже нужны деньги. Можешь ли ты сам получить такую прибавку к зарплате? Не можешь, так не мешай мне действовать как надо, а если тебя заедает самолюбие, то пососи лучше грудь моей подруге.

Введение нового, прогрессивного метода оплаты труда научных ра­ботников, предусматривающего отмену надбавок за учёные степени и установление зарплаты по балльной системе, с учётом морального облика, несомненно положит конец такого рода извращениям в стиле научно-ис— следовательской работы. Но важен и другой вывод: учёную степень док­тора наук и звание профессора надо присуждать мужчине до того, как он потеряет половые способности и интерес к женщинам, дабы он мог сво­евременно завести себе новую молодую жену с пышной грудью. Впрочем, ещё не ясно, удерживает ли профессора его хорошенькая жена от излиш­него внимания к аспиранткам или наоборот подогревает, внушая уверен­ность. L’appétit vient en mangeant. Аспиранток молодая жена профессора тоже может подзадоривать, у них возникнет дополнительное желание его соблазнить. Вопросы эти наукой до конца не решены и нуждаются в даль­нейшей экспериментальной проверке.

Предотвратить или значительно уменьшить становление невинных девушек и честных жён тру-щихся на скользкий путь научно-сексуальной карьеры помог бы, на наш взгляд, хорошо налаженный обмен жёнами в среде научных работников. Надо как можно скорее учредить Бюро по обмену жёнами (БОЖ) при Президиуме Академии наук на правах её отделения или института, а также соответствующие секторы в заинтере­сованных министерствах. (Всякое настоящее дело в нашей стране начина­ется не с отрицания отрицания и не с утверждения утверждения, а с учреждения учреждения). В дальнейшем можно централизовать дело обмена жёнами, передав его общесоюзному Министерству Любви и пост­роив для него ещё одно гигантское здание на пл. Дзержинского (Лубян­ке). И тогда, быть может, обретёт новую интертрепацию украинская посло­вица, смысл которой, к сожалению, почти никто из кацапов не понимает: «На тобі, небоже, що мені не гоже», т. е., «Не хотите ли, уважаемый коллега, ознакомиться с ценными материалами?»

При поступлении на службу или в аспирантуру, при представлении диссертации и при переаттестациях следует сдавать в соответствующий (первый) отдел своё бордеро , т. е. список актуальных и потенциальных половых партнёров, дабы начальство сделало вывод о профессиональной пригодности работника, женатого поставило на очередь в БОЖ, а холос­того — в соответствующий диспансер. Это очень пригодится и ускорит процесс оформления в других необходимых случаях, например, для выез­дов за границу.

Глава 6
ДОКТОРАЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ И САМОВОСПРОИЗВОДСТВО НАУЧНЫХ РАБОТНИКОВ

«Всё в женщине загадка, беременность — её разгадка», — так говорил Заратустра.
Ф. Ницше

Итак, мы видим, что описанное нами научное руководство есть особого рода форма любви. (С этим утверждением автора согласи­лись все опрошенные им аспирантки). Мы назовём этот вид любви латин­ским термином Amor doctoralis — любовь докторальная. Это широко из­вестная любовь девушек к докторам наук и льющаяся навстречу любовь докторов и кандидатов наук к девушкам.

Хотя половая любовь человека всё больше теряет связь с её пер­воначальным назначением — продолжением рода, угроза соответствующе­го исхода любовной игры сохраняет свою силу даже для тех, кто его тщательно избегает. Является ли беременность подшефной сотрудницы нормальным результатом научного руководства? Тщательно изучив необ­ходимые материалы, мы со всей серьёзностью и ответственностью берём на себя смелость утверждать, что именно так и обстоит дело. Тот факт, что натальный исход шефства наступает относительно редко, говорит лишь о высоком конкурсе среди молодых тружениц науки. В отличие от обыденной жизни, где на одного М приходится в среднем чуть больше одной Ж, в науке на одного доктора приходятся порой десятки желаю­щих его кандидаток в кандидаты. Разница количественная, но переходя­щая в мощное качество; из-за неё большинству научных сотрудниц при­ходится довольствоваться недокторальной любовью.

Одним из законов, движущих обществом, является стремление инди­вида достичь социального положения не ниже, чем у его родителей — закон неснижения социального статуса. Порядочная девушка, как бы она ни была глупа, не примирится с мыслью, что её муж будет занимать в обще­стве место худшее, чем её отец. Во избежание этого она порой решается на брак по расчёту. Отсюда вытекает наследование социального положе­ния. Из повседневного опыта мы знаем, что сын профессора, избравший научно-вузовскую карьеру, не успокоится, пока сам не станет профессором, и пойдёт для этого на компромиссы с первоначальными остатками чистой совести, а сын академика, носящий ту же громкую фамилию, даже с доволь­но посредственными способностями, имеет много шансов стать академиком, если сам этого захочет или хотя бы не будет своему выдвижению проти­виться[7]. Правда, академики бывают известные и неизвестные, так же, как и скульпторы; кроме того, с ростом числа обладателей того или иного звания происходит девальвация (инфляция) степеней, дипломов, наград, но это уже особая тема. На помощь высоким чинам и титулам приходят новые, сверхвысокие, так же, как при инфляции денег выпускаются новые купюры с большим числом нулей при единице. Номинальное повышение дохода и/или чина при инфляции оных для большинства людей означает не подъём, а лишь сохранение прежнего уровня, но желание обладать упо­мянутыми благами от этого не пропадает, а напротив усиливается, так что все закономерности сохраняют свою силу.

Когда плод докторальной любви подрастёт, его надо будет устраивать в высшее учебное заведение. В какое же? Ну, конечно, прежде всего в то, где успешно подвизались его папочка и мамочка. За редкими исключени­ями, когда чадо само выбрало иную специальность, в большинстве случаев оно не решается, какой путь избрать, или заблаговременно прониклось вкусами родителей. В обоих последних случаях ему следует идти в род­ной вуз. И каким бы принципиальным не был раньше на приёмных экза­менах его папáхен, он отбросит всякий кодекс чести и трижды умоется грязью на глазах у своей кафедры, лишь бы протащить любимое исчадие. Ну, а если даже папá совершенно отмежуется от этого дела, но занимает в своей отрасли высокий пост, то подобострастные коллеги сами чуть не насильно протащат его сына или дочь на вакантное место и откроют перед ним (ней) зелёную улицу.

Этим я вовсе не хочу сказать, что в вузы могут поступать лишь дети, родственники и знакомые его работников. Простые подсчёты показыва­ют, что это не совсем так. Если на каждого студента в среднем приходит­ся один сотрудник, а у многих сотрудников имеется хотя бы по одному «ребёнку» или знакомому, это не исключает наличия среди работников вузов некоторого числа людей бездетных и нелюдимых, чурающихся знакомств, или не допускаемых к работе приёмной комиссии из-за их ненадёжности в деле сохранении государственной тайны. Фактически в вузы всегда поступали и будут поступать люди с улицы, и не все из них вновь выбрасываются на ул. Периферийную, Производственную и Школьную; многие остаются жить в резиновых домах Университетского проспекта, а процесс саморасширения вуза всегда в состоянии поглотить годичный прирост кадров. Науковеды утверждают, что научное учрежде­ние, число сотрудников в котором перевалило за тысячу, ни в какой связи с внешним миром не нуждается. Его работники сами создают себе пробле­мы и сами их решают, публикуя результаты в своих же печатных органах. Это обстоятельство способно наполнить оптимизмом любого научного работника. И всё же self-made man не должен слишком радоваться. Нередко он лишь к концу жизни достигает того положения и тех возмож­ностей для работы, которые иные наследуют.

И тут мы замечаем весьма важную, я бы сказал, глубинную роль научно-сексуального шефства: оно является важнейшим средством само­воспроизводства некоторой касты — профессорско-преподавательского состава и научных работников. С точки зрения биологии это вполне ес­тественно. Вызывает сомнения лишь одно: нужно ли всем этим будущим и бывшим, потенциальным и актуальным подругам учёных целыми днями сидеть в аудиториях и лабораториях, наживая геморрой? Зачем им вста­вать по будильнику, прерывая половой акт <в момент, когда он проте­кает так хорошо>[8]; недожёвывать завтрак, загружать общественный транспорт, отнимать кислород у коллег, глотать табачный дым, дремать в учреждении? Не лучше ли работать дома за ту же или даже половин­ную зарплату, помогая мужьям как на научной, так и на обыкновенной кухне? Тогда многие из женщин смогли бы родить первого ребёнка до 35 лет и не так скоро бы дурнели, а мужьям не так часто хотелось бы их заменить.

— Так что же вы предлагаете? Какие ещё реформы?

— Предлагать реформы — не моё дело. Я оставляю эту привилегию за клубничными страницами еженедельных газет, содержащих при себе штат социологов. Как добросовестный учёный старого закала, чуждый фантазии, я ограничился лишь эмпирическим обобщением широко извес­тных фактов и сдерживаю в себе позывы к прожектёрству.

Хотелось бы закончить этот трактат одним маленьким диалогом, который имел место на кафедральном мини-банкете после защиты канди­датской диссертации очередной хорошенькой женщиной. После третьей рюмки коньячного напитка *** я спросил свою соседку, доцентшу этой кафедры:

— Что бы было, если бы в научных учреждениях работали одни муж­чины, но поблизости находилось особого рода заведеньице?

— Тогда вам не хватило бы зарплаты, а так мы все тут к вашим услугам за государственный счёт.

Такой остроумный ответ, заслуживающий аплодисментов, дала мне замечательная женщина, сама прошедшая сквозь огонь, воду и медные тру­бы любовного шефства. За одну только находчивость ей следовало бы присудить докторскую степень, и я искренне сожалею, что зловредные коллеги этому помешали, доведя её до незаслуженной стенокардии[9].

В нашем скромном сочинении, не претендующем на роль диссертации, затронуты животрепещущие проблемы, которые интересуют всех; приняты во внимание и развиты мысли, в изобилии теснящиеся на страницах мно­готиражных и стенных газет, посвягцённых Женскому дню. Этот трактат — немного запоздавший подарок милым читательницам и спутни­кам их жизней к 8 марта 1974 г.

Окончание

___

[1] Членами Московского Дома учёных могут быть далеко не все московские учёные, а только некоторая «элита», а также лица, её обслужи­вающие, например, организующие охоту, строительство дач, бордели и т.п.

[2] У большинства мужчин приступы рационализма наблюдаются после эякуляции, но по мере нового накопления спермы романтизм в их чувствах возрастает. Некоторые девушки утверждают, что от частого и беспрепятственного вагинального секса юноши избаловываются, хамеют и начинают воспринимать женщину как свое персональное сантехническое устройство. Сохранению красивых чувств больше способствует разнооб­разный петтинг.

[3] Из ста лет, в 1974 г. отведённых автором для полного вымира­ния русской интеллигенции, 41 год уже прошёл. Теперь есть надежда, что кое-кто из читателей настоящего трактата доживёт до предсказанного конца.

[4] В наши дни того, кто советует молодёжи упорядочивать быт и обуздывать вожделения, считают «лузером» — неудачником, который сам не смог жить красиво и из зависти хочет, чтобы такими же ущербными были другие.

[5] Эти слова подчёркнуты взволнованной читательницей в первона­чальном, нулевом (напечатанном мною на толстой бумаге без копий) машинописном экземпляре. Это подчёркивание автор решил сохранить во всех последующих «изданиях». Имя благодарной читательницы ни в моей памяти, ни в моём архиве не сохранилось, но я ей очень благодарен. О таких читательницах мечтает каждый писатель.

[6] В наши дни, из-за инфляции учёных степеней и омоложения соискателей, престарелые профессора сосут груди и суют пенисы в рты не столько аспиранткам, сколько докторанткам, среди которых теперь уже немало хорошеньких и сексапильных. В далёком 1974 г., когда писался настоящий трактат, защита докторских диссертаций женщинами была как правило уделом старух, занимавших солидные должности.

[7] В советское время сообщество академиков стало сословием, а звание академика фактически наследственным. В постсоветское время роль Академии наук резко упала и академики, вместе с прочими научными работниками, которых они раньше бесцеремонно эксплуатировали, тоже испили свою долю чаши унижения и поругания.

[8] Слова, заключённые ныне в угловые скобки, были зачёркнуты взволнованной читательницей в вышеупомянутом машинописном экземп­ляре (см. примеч. 5). На это я ответил ей на полях: «Если у тебя по­ловая жизнь не ладится, нечего черкать мой текст».

[9] Это сказала мне Александра Ефимовна Федина, фаворитка про­фессора Н.А. Гвоздецкого (1913–1994). Весной 1953 г., глядя на то, как она раскрашивает карту физико-географического районирования Кавказа, я открыл мою главную научную тему «Формы районирования» (подробнее см.: Родоман Б. Б. Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. — Смоленск: Ойкумена, 1999, с. 240 и 246). До 70-х годов XX века учёный совет на географическом факультете МГУ был единым и неуправляемым. Представители разных кафедр изо всех сил гадили друг другу, заваливая докторские диссертации. Мой шеф и покровитель, экономикогеограф профессор Ю. Г. Саушкин, зава­лил защиту докторской диссертации А. Е. Фединой. Говорят, что в отместку за это физикогеографы провалили докторскую диссертацию мне в 1973 г. «Отольются Родоману Шурочкины слёзы!». Вскоре после того ученые советы разделили по группам кафедр, сделали их специ­ализированными и единоначально управляемыми. Бедная Шурочка за­щитила докторскую диссертацию по новым правилам, но вскоре после того скончалась, задолго до смерти её любимого Шефа. Из всех упо­мянутых лиц лишь один я дожил до XXI столетия и успел опубликовать в нём четыре из своих пяти книг, но главная моя монография, «Формы районирования», осталась не опубликованной.