Леонид Лазарь: Завхоз. Продолжение

Loading

Начальник колонии — хороший был мужик, но горький пьяница, неделями бывал в запое — чаще дома сидел. У нас это называлось — «работает с документами», на работе нет, значит дома, работает с документами.

Завхоз

Часть вторая

Леонид Лазарь

Продолжение. Начало

 Леонид Лазарь — Уважаю, — Завхоз кромсал финкой «циплятов», — сам всё сделал, не выставил меня на посмешищё перед народом — потрогал он свой синяк, — но я без дела тоже не сидел, — он поставил на стол бутылку коньяка, — в буфет сходил.

Целый день всё думал, чтобы тебе такое подарить на память, и придумал, уверен — понравится, эта вещь давно у меня без применения лежит, а тебе самый раз будет.

Подумал, наверное — протянул он мне ломтик лимона, — с уголовником едешь?

Ну давай — он разлил по стаканам коньяк, — за то, чтобы всё всегда хорошо кончалось!

Дрянь коньяк — поморщился Завхоз, — бавят суки какой-то гадостью, вот приедем, угощу тебя настоящим, у меня таких благородных напитков приличная коллекция собралась.

Я ведь не за себя волновался, сыну боялся навредить, он у меня во «Внешторге» служит, в Канаде сейчас с семьёй, третий год уже, внуки в ихнюю школу ходят.

Мне-то что, пенсионер давно, к вам пришел от нечего делать, дома надоело сидеть.

В начале ветеранами поставили руководить, подвал им выбил, хор там организовали, я на баяне аккомпанировал, по школам, Домам культуры ездили…

Чего-то большего хотелось, силы ведь ещё есть, зашел к ребятам, так и так, они говорят — опыт у тебя большой, иди по хозяйственной части.

Да не сидел я, не дрейфь, даже можно сказать — совсем наоборот.

А если бы и сидел?

Можешь мне поверить, подонков на воле — куда больше, чем в зоне.

И что интересно, вот сколько живу на свете, столько судьба меня с вашей нацией сводит, даже в таких местах где вроде бы ее не должно быть, а она — есть!

Вот, свезли в дурку, по-глупому ведь получилось, ни документов, не денег — ничего, а я особо и не переживал, уверен был — найдешь, не бросишь.

Почему? Сам не знаю, ведь почти незнакомы, а уверен был на сто процентов, и не первый раз у меня такое!

Интересно, как эта вещь, которую тебе хочу подарить, ко мне попала.

Муж с женой подарили, известные музыканты, вашей нации между прочим, фамилию ихнюю говорить тебе не буду, но поверь — вся страна их знала, и половина заграницы, особенно его.

Попали в большой переплет, поверил им, взял ответственность на себя, если что — в один момент полетел бы отовсюду, из партии тоже бы погнали.

Поверил и не ошибся, в глаза им только посмотрел и всё, мне достаточно!

Только начать надо сначала, иначе не поймешь, торопиться некуда, вся ночь впереди…

Родился я в Сибири, в Иркутской области, до Красноярска почти 400 километров.

Ближе был городок Бирюсинск, поселки Юрты и Тагул, места красивые, река Бирюса с притоками, но жизнь тяжелая, полгода суровая зима с ветрами, и совсем короткое лето, с клещами и комарами.

Рос в детском доме, так получилось, там и школу закончил, потом техникум в Красноярске.

Жилось голодно, худой был — кожа и кости.

Служил на Украине, там только досыта и наелся, рядом с частью были хлебзавод с птицефабрикой, нас солдат туда продавали.

Как они рассчитывались не знаю, по два-три человека каждую ночь посылали.

Все хотели туда, жратва от пуза и с женским полом порядок.

Всякие были, молодые совсем, и кто постарше — эти еще и самогонки приносили, там у них в котельной, специальная лежанка для этого дела была оборудована.

Самогон мутный, из буряка гнали, зато натуральный, безо всякой дряни.

Вонь на птицефабрике, конечно, страшная, зато курятины в супе — ложка стоит.

Хлебзавод — другое дело: корицей пахнет, изюм, масла сколько хочешь…

Курей, яиц и калорийных булок наелся тогда на десять лет вперед, сам обжирался и ребятам носил.

С Армии пришел, все удивлялись — морда шире плеч!

Там и жену свою встретил, вот этот фингал — он потрогал свой синяк, — ничто по сравнению с тем, что она мне тогда организовала.

А как получилось, она на хлебзаводе работала, я за ней долго ухаживал, за ручку ходили, дома у неё был, родители еще молодые, две сестренки…

А на птицефабрике у меня тоже была одна, разведенка с ребенком, я с ней еще до этой, с хлебзавода, сдружился, но когда с той сблизился, эту стал избегать.

Тут они в какой-то компании встретились, городок-то небольшой, все про своих кавалеров рассказывают, и моя разведенка, тоже: мол есть мол у меня солдатик-ухажор, такой-то, такой-то, скоро демобилизуется, нас с дочкой собой зовет…

А я и не обещал ей ничего, это она сама выдумала!

Моя, которая с хлебзавода, слушает и сопоставляет — все сходится!

И вот, получаю я команду: завтра в ночь — хлебзавод.

Я намарафетился, парикмахером у нас один татарин был, он мне полубокс сделал, и даже «Шипра» не пожалел.

Прихожу — её смена, смотрю — над котлом склонилась, чего-то там шурует, здоровые такие котлы были, где большим крюком машина тесто мешала.

Ну я сзади подкрался и, как обычно, двумя руками, её за выдающиеся места…

Она говорит — сейчас, сайчас, ей таки шутки нравились…

У каждого котла тогда стояли такие палки, ими тесто, которое к стенкам прилипало, отковыривали.

Увесистые такие, за много лет отполированы были до блеска.

У этого котла, была даже не палка — дубина такая, суковатая!

Вот она оборачивается и этой дубиной меня по полубоксу, по полубоксу, потом по шее…

Я же не ожидал, пока развернулся, пока к выходу рванул, она ею еще пару раз по моей спине прошлась.

Еле в казарму приковылял, рожа синяя и на шее рваная рана.

Меня в медсанчасть, говорю: ремонт на заводе делают, по своей дурости с лесов упал…

Утром пришла навещать, молоко из-под коровы, вареники…

Я ей говорю — ты ж меня убить могла, она — запросто!

Как-то узнали, вся часть надо мной потешалась, хорошо демобилизовался скоро.

Переписывались потом с ней.

По приезду, направили на работу в колонию, а куда еще?

Больше некуда, одни исправительные учреждения кругом, дали место в общаге, скоро повысили в звании, диплом техникума в то время много значил, тогда мало кто и школу-то окончил.

Майор у нас там был по фамилии Миркин, он меня вроде как опекал, знал, что нет у меня никого, домой на праздники звал, жена преветливая такая, главный бухгалтер в Райпотребсоюзе, две дочки, глазастые такие евреечки, обе школу с медалями кончили.

Знаешь что такое Райпотребсоюз?

В то время, главный бухгалтер Райпотребсоюза — это как в армии — генерал лейтенант, одёжа, продукты — всё у них!

Вот этот Миркин и говорит — надо тебе по общественной линии двигаться и дальше учиться, а то застрянешь здесь и сопьешься, выдвинул он меня в комсомольское бюро, а на другой год написал рекомендацию и послал в училище, опять на Украину.

Тут война началась, месяц только и проучился.

Первый день хорошо помню, залегли в соседнем лесу, сказали рыть окопы.

Два дня роем, вдруг гул, смотрим — над нами самолеты.

Замполиты повторяют одно и то же — это провокация.

Месяц бродили по лесам, тут как-то разведчики пришли — немцы обходят нас со всех сторон.

Начались беспорядки, паника, капитан вышел — паникеров будем стрелять на месте!

Все притихли, мы не так немцев опасались, как собственного начальства, паника у офицеров была страшная, боялись отдать какой-нибудь приказ самостоятельно, ждали указаний сверху.

Потом отступали несколько дней, просто отступали и всё.

Голодные как собаки, ребята шепотом говорят — мы в окружении.

Оказалось — правда, все войска Юго-Западного фронта попали в окружение.

Сентябрь месяц, дожди, слух прошел — немцы взяли Киев.

Непрерывно бомбили, капитан все на небо смотрел, ждал нашего самолета, который сбросил бы нам хоть чего-нибудь.

Прятались в лесах, ждали приказа, снова начали бомбить, к вечеру осталось нас половина, кого поубивали, кто непонятно куда делся.

Командиры, бегают с пистолетами в руках, сами не знают что делать, без приказа боялись хоть что-то предпринять.

Рано утром вышли на дорогу, смотрим — страшная картина, тысячи наших отступают.

Примкнули к ним, опять началась бомбежка, прибежали в какую-то рощицу, рядом село.

Утром пошли на разведку, смотрю в бинокль — немцы, чего-то разогревают на таких маленьких, складных примусах, от запаха еды чуть сознания не потерял.

Развернулись и опять в лес, пошли в обход, со мной один парень учился, мы держались вместе, говорит — видел, как фрицев кормят, — и смотрит так на меня.

Я ему говорю — ты что, к немцам собрался?

Да не, — говорит, — это я так.

Утром построились, смотрю — пропал, и много было таких. Постоянно бомбили, убитые оставались в канавах, на обочинах. Полные канавы трупов, идем без отдыха, третьи сутки без крошки хлеба, все ноги в крови.

Вечером капитан спрашивает — кто пойдет в деревню на разведку и еды какой-нибудь раздобыть?

Я говорю — я пойду, и еще один парень вызвался, немой, мычал только, как он к нам попал — не знаю.

Переоделись и пошли, ночь, темно, только в одном доме свет.

Тут мальчишка из этого дома выбегает, мелкий такой, лет семь. Поймали и спрашиваем — немцы в каких домах живут?

Нету — говорит, — немцев, днем были у нас, потом уехали, сейчас в доме только мой отец с дядьками самогонку пьют.

Ладно, говорим, а сам куда бежишь, к бабке — говорит,— они все пьяные, спать не дают.

Ну беги, — говорим, — в окно заглянули, там гуляют.

Человек пять уже нажрались, на полу валяются, двое еще держатся.

В сенях, в полене, топор торчал, я в дверь, немой в окно, стрелять нельзя, шума много, гляжу — корешь мой, что раньше сбёг, уже в форме, меня увидел — руки поднял и на коленях стоит.

Стой, — просит, — давай лучше к нам, в повстанческую, наших много здесь, утром пойдем евреев из леса выкуривать, по пятьдесят дойчмарок за каждого и одежу их можно брать, сегодня утром ходили, и вчера тоже, гляди — это только за два дня.

Мешочек достает из запазухи, развязывает и на стол, там: кольца, сережки…

Мы пока в лесу сидели, делать было нечего, я всё штык об кирпич точил, острый получился как бритва, этим штыком я его от пупка до горла, а остальных немой топором.

Это первый раз со мной случилось, потом уже много таких случаев было, кончал без сожаления.

Отчаянный был, на рожон лез, себя не жалел и никого не жалел, порой затишье, а я к командиру — пойду постреляю, у меня цейсовский прицел был, трофейный, с ним я много ихнего брата положил.

В общем, собрали оружее, всю жратву в корзину, уже собрались уходить, слышим — мотоцикл тарахтит.

Залегли, дверь открывается, два немца фонариком светят, одному немой прикладом промеж глаз, а я другому по башке топором, но немного не рассчитал, мозги так и брызнули.

Глядим, мотоциклетная коляска полна продуктов — довольствие привезли: ветчина в банках, галеты, суп в брикетах.

В сарае поросенка нашли, штыком его, чтобы не визжал, и на мотоцкле с фрицем и жратвой к нашим покатили — первая моя награда за это.

Потом объединились с такими же как мы бродягами, стали на нападать более организовано.

Даже в Киев выбирались, страшно было смотреть, пустой город, одни бабы, калеки и нищие.

Скоро настоящий отряд собрали, стали вредить уже как следует.

Состав под откос пустили, я всю ночь между рельсов, усыпанный гравием лежал, ждал когда проедет.

Немцы здорово разозлились, на другой день бомбежка была страшная, одна бомба совсем рядом разорвалась, кантузило, слышу плохо, и в глазах двоится.

Принесли в лазарет, смотрят — один осколок внизу живота, другой в плече застрял, а я ничего и не чувствую, когда человек не слышит он и боли не чувствует.

Подходит женщина какая-то, в ухо орёт, если что — куда сообщать? Я не пойму, чего она от меня хочет, чего сообщать?

Она говорит — сообщать, что с тобой будет?

Тут хирург выходит, пожилой такой, вашей национальности, весь халат в крови, посмотрел, говорит — этого на завтра, десять часов на ногах, боюсь упаду.

Сестричка ему кричит — много крови потерял, до завтра не доживет.

Заносят в палатку, стол занят, на нем мертвяк лежит.

Сестра кричит — куда принесли, этого сначала уберите!

Сделали укол, ничего не чувствую, эта женщина опять вокруг бегает: куда сообщать, куда сообщать?

Я говорю — некуда сообщать, детдомовский я.

Стало зрение немного возвращаться, смотрю сестричка вроде знакомая — пригляделся — да это же моя зазноба, что дубиной меня охаживала!

Что, — спрашивает, — узнал наконец?

Хирург говорит сейчас осколок буду тащить смотри — говорит,— не дёргайся, а то отрежу тебе ещё чего-нибудь лишнее!

Она смеётся — аккуратней доктор, — говорит, не покалечьте, мне он без этого дела, неподходящий.

Всю ночь ко мне бегала, рассказала, как хлебзавод сгорел, отец её безвести пропал, мать с сестрами в первый день под бомбы попали…

Я ей сказал: запомни, не знаю, что со мной будет, но если жив останусь — запишемся.

Три месяца рана в животе гноилась, хирург еще два раза чистил, хороший мужик, мёд приносил, говорит пей с теплой водой три раза в день.

Потихоньку рана стала заживать, но не отпускают.

Хирург говорит: не торопись сирота, успеешь еще на тот свет.

Стал я у них вроде как санитар, умерших, отрезанные руки, ноги, и прочие части возить в лес, захоранивать.

Потом комиссия подпольного райкома, не знаю чего там доктор написал, но признали негодным.

Спрашиваю: чего же мне теперь делать?

Говорят, не волнуйся, без дела не останешься.

Тут вызывают к командиру, вручают «Орден Славы», медаль «За отвагу» у меня уже была, потом спрашивают — учиться хочешь?

Мы, мол, посмотрели твои бумаги, подходишь для одной ответственной работы.

Здесь, — говорят, — чего тебя ждет, так и будешь до конца войны в похоронной команде ходить, а там офицерские погоны, полное довольствие, обмундирование и все такое…

Я говорю: как быть, невеста тут, у меня никого нет и у неё всех убило, не могу её бросить.

Нашел время, — говорят, — но дали справку что жена, без такой бумаги её даже в поезд, — говорят, — даже не посадят.

На кого учиться-то, — спрашиваю?

В Москву поедешь, говорят, там тебе всё расскажут.

Вот — думаю,— повезло, я в Москве-то никогда и не был.

В общем, дали направление, сестрички мне одежу собрали, чтоб не совсем оборванцем выглядел.

Штаны большие, а рубаха и гимнастерка маленькие, но шинель подходящая, в лесу ведь универмагов нету, ясно дело, с убитых поснимали.

Зашли к хирургу попрощаться, он нас спрашивает, видимо понимал, куда посылают — может не поедете?

Я удивился, вроде хороший мужик, а такие советы дает, ведь не куда-нибудь, в Москву едем, — ну как знаешь, — говорит, и налил фляжку спирту на дорогу.

Неделю до Москвы добирались, приехали, нашли по адресу, доложил дежурному, выходит капитан, дал адрес общежития и талоны в столовую, совсем недалеко оказалось.

А это кто, — спрашивает?

Говорю: жена.

Он чертыхается: место дам, а талонов, — говорит, — не положено.

Я суп сам съем, а картошку с рыбой, или кашу там какую — ей несу, в газете.

Пришел, как сказали, через два дня, там уже таких как я, человек тридцать-сорок.

Рассказывают: вышло специальное постановление

Государственного комитета Обороны об организации специальных учреждений для проверки бывших военнослужащих Красной Армии побывавших в плену.

Тогда так считалось, был в плену, вернулся, находишься на проверке, значит — пока «бывший».

Две недели проучились и отправили, были такие специальные, фильтрационные лагеря, там проводили дознание.

Ты что, думаешь мало тогда было изменников, дезертиров и уголовников?

Тысячи были невыявленных, документы подделывали, биографии воровали, неразбериха же была страшная.

Конечно, не все из попавших в плен были предателями, были, кто попадал в плен не добровольно, будучи окруженными, без боеприпасов, без оружия, разбирались со всеми, каждого рассматривали индивидуально.

Были такие ребята-дознаватели, их не проведешь, выявляли шпионов и предателей за два-три допроса, за раз доказывали добровольное сотрудничество.

Правда с методами дознания особенно не церемонились, времени не было.

Большие мастера были по раскалыванию, но случалось, и крепкие орешки попадались, только у стенки и признавались.

Много всего было, и плохого, и хорошего.

Куда мотало, жена всегда со мной, и везде шла по своей пекарской части.

Потом Победа, как сейчас помню, в 2 часа ночи по радио говорят: скоро будет передано важное сообщение.

Ждём, ждём, в 6 часов утра Левитан объявил о победе над Германией.

После войны стали называться 3-е главное управление.

Послали переучиваться, учили борьбе с деятельностью иностранных разведок, как выявлять предателей, как документы сличать…

Выявляли сотнями, бандеровцев было много, к ним особые меры применялись…

Да ты не кривись, не кривись, жалостливый какой, посмотрел бы я на тебя, когда бы ты показания свидетелей почитал.

Уж на что я, ко всему привыкший, почитаешь и рука сама к кобуре тянется.

Или прибалтийцы, эти — по домам ходили, выспрашивали — кто еврейских детей прячет, по костелам, хуторам рыскали.

Сталин сказал: в Красной армии нет военнопленных, есть только предатели и изменники Родины, ему верили.

И в «финскую» это было, некоторые из тех кто у финов в плену был, действительно оказались изменниками и предателями, получали от 5 до 15 лет.

Проверяли и тех, кого насильственно свозили в Германию —остарбайтеров.

Суды работали в упрощенном режиме, многие шли по 58-ой — создание антисоветской организации.

Было, что и оправдывали за недоказанностью предъявленного обвинения, не так много, но было.

Потом наверху началась свара Рюмин написал Сталину, что Абакумов не дал ему раскрыть заговор.

Сраный подполковник вдруг стал заместителем министра и начальником следственной части МГБ, а Абакумова сунули в «Матросскую Тишину», чтоб свои не помогли, она тогда подчинялась не Госбезопасности и даже не Внутренним делам, а Комиссии партийного контроля.

Тут Берию арестовали, вроде как судили и расстреляли, потом суку-Рюмина пустили в расход а под новый год и Абакумова подвели под вышку.

Квартира у него была огромная, целый день из неё добро вывозили.

С железной волей, был мужик, жену его арестовали с грудным ребенком, он все выдержал, не подписал никаких признаний.

Дело его собирались рассмотреть в ускоренном порядке, не дело — смех один: создание группы еврейских националистов, сговор с врачами-убийцами и шпионаж для Америки.

Хрущев хотел его освободить, но ему не дали, расстреляли по-быстрому, как и Берию, что б не узнали чего лишнего.

У нас по всем подразделениям пошли сокращения, начали искать нарушения, разбирать дела следователей и оперативников.

Мне велели все дела, которые я вел, прокурору передать.

Со дня на день ждал ареста, два следователя сутками сидели, все дела пересматривали.

Один, точно не знаю, но мне кажется — вашей нации, говорит, ты же из Сибири, вот и езжай домой, там пересидишь.

Я говорю — я ничего не боюсь, ничего противозаконного не делал.

Он говорит, не будь дураком, езжай.

Чере пару дней вызывают — назначаетесь зам. начальника исправительного заведения, что недалеко от того места, где я раньше работал.

Сначала в казарме жили, потом дали комнатку в бараке, 11 метров, жалели, конечно, Москву вспоминали…

Потом, когда узнал, сколько наших ребят разжаловали и повыгоняли, этого следователя много раз добрым словом вспоминал, думаю, остался бы в Москве, мог бы в этом учреждении оказаться, только не в своей комнате, а на нарах.

Началась служба: уголовники, предатели, коммерсанты…

Начальник колонии — хороший был мужик, но горький пьяница, неделями бывал в запое — чаще дома сидел.

У нас это называлось — «работает с документами», на работе нет, значит дома, работает с документами.

Второй зам. тоже неплохой мужик был, но уж очень крутой, порядок наводил своими методами, с другой стороны — иначе нельзя, беспорядки в колонии — страшное дело, надо пресекать в самом начале, а лучше вообще не допускать.

Всё было на мне, от начальника толку было мало — работал с документами, второй зам. тоже был сильно занят, с уголовниками воевал, да таким методами, что и вспоминать страшно.

Помню, как-то они совсем обнаглели, замочили двух его осведомителей, всю ночь издевались, а утром, в сарае, повесили.

Узнали, конечно — кто, он мне говорит — ты не лезь, я сам.

Собрал главных зачинщиков и подстрекателей, девять человек, посадил в этот сарай, для выяснения обстаятельств и следственных действий.

Ночью сарай загорелся — девять скелетов, комиссия приезжала, прокурор области, постановили — поджог с целью попытки побега.

Целый год все ходили как шелковые, не только крупных, мелких нарушений не было.

Я музыку очень люблю, еще в техникуме научился на баяне играть.

Как-то справляли Первое мая, я играл, тут подходит один заключенный — разрешите?

Берет инструмент и такое выдал — все обалдели.

Оказался солистом оркестра народных инструментов, по пьянке жену убил.

Хороший был мужик, на всех инструментах играл, говорит — давайте самодеятельность организуем.

По нормам, на каждого зэка полагались какие-то деньги на культурные и спортивные нужды, стали собрать артистов, в основном это были политические, каждый третий — из ваших.

Хотя, какие они там политические, сидели в основном за свой длинный язык.

Болтали много, в то время в каждом учреждении, на каждом заводе, в каждом институте было полно осведомителей.

Были среди них и профессионалы, но любителей былo куда больше, так вот они, можешь мне поверить, были куда хуже профессионалов.

С тех кураторы требовали сведений, а эти сами бежали доносить. Сядет бывало рассказывать, его и не спрашивают, а он все молотит, да молотит!

Стучали на коллег по работе, на соседей, на друзей.

Не поверишь — на родственников стучали!

Одна у нас была певица, на нее муж настучал, мол — имеет связь с иностранцами, потом приезжал ее навещать.

К ней хорошо относились, жалели, она у нас прачкой была.

Потом сошлась с одним аферистом — он на воле документы подделывал, а у нас художником был — большой талант, за неделю зал оформлял, сам все декорации делал.

В самом большом бараке была столовая, её превращали в театр. Леса кругом полно, лесопилка своя, плотников — каждый второй, свои портные, сапожники, парикмахеры — чего ещё надо?

Делали концерты несколько раз в год, бригадами приводили смотреть, привлекали артистов, танцоров, певцов, музыкантов. Тогда это называлось — культбригады.

Как праздник какой, огранизовывали концерт, таких концертов, как мы устраивали — в городе не было!

Вольнонаемных приглашали, местных тоже.

Для участников — временное смягчение режима, потом ужин.

И оркестр у нас свой был, и театр, и спортсекция.

А ты думаешь конвойные не участвовали в выступлениях? Ошибаешься, я не препятствовал.

Потом «за ударный труд в культмассовой работе» — благодарности, многим давали дополнительные свидания, специальным приказом кое-кому сократили сроки заключения.

Много, конечно, было несчастных, случайных людей, как мог старался облегчить их жизнь.

Судимые по коммерческой части держались вместе, после войны нищета же была страшная, ходили в рванье, они артели организовывали, ну и левый товар там делали.

Один, Лева его звали, орденоносец, во время войны геройски себя вел, создал линию на которой лили резиновые части для военных нужд.

После войны организовал артель, из каучука, что после войны остался, делали резину, а из неё — галоши.

Попался на леваке, дали 10 лет.

Много было толковых специалистов, на лесозаводе делали шпалы для железной дороги, по реке сплавляли бревна, баграми их выволакивали и распиливали двуручной пилой на заготовки, потом обрабатывали на циркулярной пиле.

Пилорама была старенькая, марки «Коммунар» еле-еле фурыкала и все время ломалась.

Как быть, план надо выполнять, собрал коммерсантов, поставил задачу, на следующий день Лева докладывает: пила имеет плохую центровку, подшипники старые, имеют большой люфт, из-за этого часто ломается.

Привел одного специалиста по фамилии Герштейн, раньше он главным инженером был на каком-то заводе в Ленинграде, там авария была, люди погибли, постановили — диверсия.

Глупость конечно, но тогда диверсантов везде искали.

Герштейн говорит: я брату напишу, он хороший механик, приедет, нужное привезет и мы с ним всё наладим.

Пиши — говорю, он написал, брат приехал, они всю механику за месяц отладили, им целая бригада наших помогала, всех наградили, троим, помню, срок снизили.

Помогал всем, кому мог, помню приехала одна женщина, жена известного художника, ихний сын у нас сидел за групповое изнасилование, их там было три человека, все студенты, двоим дали по 12 лет.

Он сам не участвовал, но дело на их даче было, за компанию — как организатора притона, и ему 7 лет впаяли.

Пришла в кабинет, сразу на колени, говорит — не выживет он в лесу, легкие у него больные, туберкулезом болел — умоляю помогите!

Тут меня вызвали куда-то, прихожу обратно, сидит рыдает.

Говорю — сделаю, что смогу.

Перевел его в лагерную санчасть, потом посадил статистом.

Где-то через месяц полез в ящик стола, там перстень с камнем, понял — пока меня не было она подложила.

Был еще такой случай, сидел у нас товарищ, очень грамотный и эрудированный человек.

На воле работал директором рыбного хозяйства, сам всё организовал, всю область рыбой снабжал, ну и себя конечно не забывал — иди, сосчитай сколько там рыбы в прудах плавает?

Кто-то стал завидовать, пошли анонимки, вообщем получил 5 лет за растрату.

Жена приехала, сняла комнату в поселке, как могла, старалась его поддерживать, он сердечником был.

На второй год я его бесконвойным сделал, раз в неделю на ночь отпускал, потом свел его с одним бригадиром, он инженером раньше был на мебельной фабрике, они организовали столярный цех: их отходов парты для школ, верстаки, табуретки делали…

Нам Исполком и Райком благодарность за благодарностью, я на него ходатайство написал, сократили заключение на год, срок вышел, зашел к ним в поселок попрощаться, жена часы мне протягивает, примите — говорит, — на память, ведь жизнь мужу спасли…

Как тут откажешь, дома рассмотрел — золотые, швейцарской фирмы «Лонжин», они и сейчас ходят.

Ты физиономию то не креви, не креви…

Думай чего хочешь — никогда не вымогал, а помогал многим.

Оставляли адреса, номера телефонов — будете в наших краях, заходите, будем рады…, целый блокнот таких собрался.

Неприятностей тоже хватало, то воры бунтуют, то политические жалобы строчат, начальство зачастило с проверками.

Стал выпивать, сначала понемногу, потом привык, скоро нервы вконец расшатались, без стакана уже уснуть не мог.

Тут наши учреждения стали сливать и людей сокращать.

Жена каждый день — давай уедем, погибнем здесь, ничего не надо, в чем есть поедем…

Меня прочили в начальники, я сопротивлялся, понимал, еще немного и начну «работать с документами».

Жена причитает — ничего не надо, только уедем, я ей обещал.

Там в комиссии, от общественности, был один умный мужик, военный строитель по фамилии Фройченко, вся грудь в орденах, после войны мосты восстанавливал, он говорит — поезжай назад в Москву, там тебя трудоустроят.

Все отговаривали, но я твердо решил — всё, сам здесь пропаду и жену погублю.

Приезжаем в Москву, с вокзала сразу в Управление, мол так и так.

Все люди новые, они мне: ты чего приперся, тебя сюда никто не вызывал.

Я говорю: чего же мне теперь делать?

Говорят: зайди, на всякий случай, через неделю, но ничего не обещаем.

А где нам неделю кантоваться?

Позвонил на несколько номеров, что родственники оставляли, все как один: кто, что, ничего не знаем, нет дома, не помним…

Думаю — пропадите вы все пропадом, зашел в рюмочную, познакомился там с мужиками, один говорит — моя знакомая может вам угол сдать.

Поехали к ней, комната, метров 15, она там сама и мать её. Постелили нам за шкафом, хожу, насчет трудоустройства хоть куда-нибудь узнаю.

Без прописки и разговаривать не хотят.

Жену взяли в столовую завода «Клейтук», на заводе клей варили из костей, вонь страшная, крысы бегают даже днем, на них никто внимания не обращает.

Ужас, конечно, но мы твердо решили — назад не поедем.

Зашел в Управление еще раз, чего-нибудь узнать, говорят приходи завтра, в такую-то комнату.

Пришел, там майор меня уже ждал, все выспросил, полдня разговаривали, он говорит — у тебя один путь, швейцаром в гостиницу, или милиционером на ворота.

Я отказался, он объяснил — что это за швейцары и милиционеры.

Все равно — говорю, не хочу щвейцаром, лучше милиционером пойду, только — говорю,— жить нам негде, и с пропиской как быть?

Он — говорит,— не беспокойся, с этим поможем.

Тут рабочий день кончился, пошли с ним на выход.

Идем по улице — ресторан, я ему говорю — мож зайдем?

Он спрашивает — у тебя что, денег много?

Я говорю — найдутся, северные всё-таки платили, не беспокойтесь.

Хорошо посидели, на следующий день совсем другой разговор. Зачем тебе — говорит, — зимой мерзнуть, а летом париться, давай попробуем по другой части.

Сейчас — говорит, — постановление Правительства вышло, специальные отделы в Министерствах создают.

Позвонил куда-то, пойдем, — говорит, — в кадры.

Там подполковник, тоже стал распрашивать.

Как ты, — говорит, — насчет культуры?

Ну я рассказал, как привлекал артистов, танцоров, певцов, музыкантов в коллективы художественной самодеятельности, как создавал культбригады…

Пошли обедать, в тот же ресторан, там еще поговорили…

С понедельника вышел на работу в отдел, который культурными учереждениями занимался, там сразу посадили картотеку организовывать.

Начальником был полковник, желтый весь, больной очень, он меня хорошо принял, все рассказал, все показал…

Говорит — старайся, вникай во всё, я долго не протяну, печень у меня больная…

Через месяца два вызывают в хозяйственное управление — вот адрес, идите смотреть комнату.

Я говорю — чего смотреть, мы на любую согласные, жена в положении, жить негде.

Они говорят — наш сотрудник там жил, теперь ему дали квартиру, можешь у него спросить, он в таком-то кабинете.

Зашел, распрасил, он говорит — нормально, жить можно, другую комнату занимают две еврейки, дочь с матерью, у них патент, фотографии делают, у нас ними никогда проблем не было.

Пошли посмотреть, хорошая комната, теплая, а главное — рядом, до работы полчаса пешком, ладно — говорю, — согласен, оформляйте.

Получили ордер, туда же и прописали, всех ребят, кто помогал, пригласил отметить.

Я в этом ресторане уже как свой был, хорошо посидели, начальник мой был, мы с ним хорошо поладили, через шесть месяцев он умер, меня назначили И. О.

Первый раз зажили по-людски, ванная комната большая, газовая колонка…

Жену с завода конечно снял, она говорит — я б учиться пошла.

Пожалуйста — говорю,— оклад у меня уже был приличный, и льготы кое-какие были.

Она у меня толковая, чуть позанималась и сходу поступила в пишевой техникум, он тогда назывался Московский механико-технологический техникум пищевой промышленности.

Соседки хорошие оказались, дочка инвалид, одна нога короче другой, в ортопедической обуви ходила, им поэтому патент и оформили.

У них палатка на рынке была, художественные фото делали, и на документы тоже, без выходных работали и прилично зарабатывали.

Они очень нам помогали, особенно, когда сын родился, жена учится, я на работе, они нашего короеда с собой, в палатку, мы не волновались, знали — как своего берегут.

Жили, как родные, двери никогда не закрывались, даже питались вместе.

Их здорово мучали, то финотдел, то милиция, то общественникам их зароботки покоя не дают, приходилось выручать, побеседуешь, на какое-то время отстанут.

У меня возможности кое-какие появились, я им билеты во все театры, на все концерты, они и супругу мою приучили к театральной жизни, я вечером с сыном, а её с соседями в таеатр отпущу, ночью придут, на кухне еще целый час постановку обсуждают.

Потом соседки вступили в кооператив и их комнату нам отдали.

Сидели мы тогда на Маяковке, половину здания занимала госбезопасность, правую часть была гостиницей, а левую, что вдоль Садового кольца идет, занимали мы.

Вход был через гостиницу, был свой хороший буфет и столовая.

С китайцами тогда очень дружили, решили там открыть ресторан «Пекин», китайские повара отлично готовили, и сейчас помню: яйца «Сунхуа», курица по-сычуаньски, свинина в кисло-сладком соусе, очень вкусные были китайские пельмени.

Пятнадцатый этаж и выше — была режимная зона, она особо охранялась, чего там было — врать не буду, не знаю, пройти туда можно было только по спецпропускам.

На нас много было возложено, от инструктажа работников, допущенных к государственной тайне, и контроля знаний ими требований нормативных документов по защите государственной тайны, до режима хранения множительной техники, тогда ведь даже пишущие машинки на выходные и праздники сносили в одну опломбированную комнату.

Как какие иностранные гастроли в Москве, или премьера в театре — нам лучшие билеты, многих руководителей культурных учереждений лично знал.

Ребята из других отделов иногда просят — помоги с билетами, нет вопросов, всегда помогал, мне никто, никогда, ни в чем не отказывал, лучшие билеты присылали, не дальше пятого ряда.

Секретное делопроизводство, сохранность документов, обеспечение пропускного режима -тоже было на нас.

Особая статья — поездки за границу, у нас хранилась информация о всех сотрудниках, от вахтера до министра, в специальных анкетах прошлые поездки за границу, допуск к документам, имеющим гриф «для служебного пользования» или «секретно», замечания по предыдущим выездам за границу…

Собирали информацию о политических взглядах, о настроениях, сами ничего не решали, только готовили документы, решала, как тогда говорили — «инстанция».

Большие проблемы были с отъезжающими за рубеж на гастроли, каждый месяц, а то и неделю, кто-нибудь выезжал, и каждый раз что-то не так.

Работники культуры народ неорганизованный, бестолковый, сто раз за ними надо всё перепроверять.

Перед каждой поездкой инструктаж, помню его наизусть:

Государственные, партийные и общественные организации Советского Союза, направляя советских граждан за границу, оказывают им большое доверие.

Это доверие советские люди обязаны оправдать примерным выполнением служебных обязанностей и безупречным поведением.

Разведывательные органы капиталистических стран и их агентура часто стремятся не только получить от советских граждан интересующие их сведения, но и скомпрометировать советского человека, вплоть до склонения к измене Родине.

В этих целях применяются методы подслушивания, тайного наблюдения, обмана, шантажа, подлогов и угроз.

Используются такие слабости отдельных лиц, как склонность к спиртным напиткам, к легким связям с женщинами, азартным играм, приобретению различных вещей, а также беспечность и болтливость.

Потом, обычно, выступал международник:

Советский гражданин, находясь за границей, должен быть активным проводником внешней политики Советского Союза, постоянно разъяснять миролюбивую внешнюю политику советского государства, достижения советского народа в развитии экономики, науки, культуры и других областях. коммунистического строительства.

Необходимо постоянно разъяснять внешнюю политику СССР, имеющую своей целью обеспечить благоприятные международные условия для строительства коммунизма и избавление человечества от мировой термоядерной войны.

Каждый отъезжающий, под роспись, знакомился с «Основными правилами поведения советских граждан, выезжающих за границу».

 

В анкетах был пункты: социальное происхождение обоих родителей, проживали ли вы за границей, есть ли родственники за границей, были ли вы или ваши близкие родственники на временно оккупированных территориях, были ли вы или ваши близкие родственники под судом и следствием?…

Как посмотришь — все «из рабочих», и родственников за границей ни у кого нет, и не было.

Потом сличаешь — всё не так.

Говорю — Мира Моисеевна, вы зачем тут пишите — Мария Михайловна, я же предупреждал…

Она — понимаете, меня все так называют, фонетически более благозвучно…

Я говорю — фонетически может быть, а фактически — нет, пишите строго как есть!

И так — каждый второй.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Леонид Лазарь: Завхоз. Продолжение

  1. В образе Завхоза автор вывел не убедительного рассказчика.,врущего и скрывающего истинное положение зеков-рабов в адских нечеловеческих условиях ГУЛАГа. Правда есть у Ю. Марголина: ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРРАНУ ЗЕ-КА., также в публикациях Шаламова и Солженицина.

    1. /В образе Завхоза автор вывел не убедительного рассказчика.,врущего и скрывающего истинное положение зеков-рабов в адских нечеловеческих условиях ГУЛАГа. Правда есть у Ю. Марголина: ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРРАНУ ЗЕ-КА., также в публикациях Шаламова и Солженицина./
      ======
      Было бы странно, если бы у тех, кто находился по разные стороны колючей проволоки, были бы одни и те же впечатления.

  2. Ок. Ожидание мое в отношении прошлого Завхоза оправдалось с точностью в 98%. Любопытно, чем все закончится? Будет ли рассказ и дальше перечислять встречи с евреями, жуликами и органами, или нас ждут неожиданности?

    1. Ок. Ожидание мое в отношении прошлого Завхоза оправдалось с точностью в 98%.

      ================
      Думаю, что в третьей, последней части Вы доберёте недостающие 2%.

  3. “Можешь мне поверить, подонков на воле — куда больше, чем в зоне…” —
    — Охотно верю.
    “С китайцами тогда очень дружили, решили там открыть ресторан «Пекин», китайские повара отлично готовили, и сейчас помню: яйца «Сунхуа», курица по-сычуаньски, свинина в кисло-сладком соусе, очень вкусные были китайские пельмени…”
    https://www.youtube.com/watch?v=h6veM91ryU8
    Ведь там — сплошные лагеря,
    А в них — убийцы, а в них — убийцы…»
    Ответит он: «Не верь молве —
    Их там не больше чем в Москве!»
    Потом уложит чемодан,
    И — в Магадан, и — в Магадан.
    “И что интересно, вот сколько живу на свете, столько судьба меня с вашей нацией сводит, даже в таких местах где вроде бы ее не должно быть, а она — есть!..”
    . . . — Есть такая нация, был даже один поц, что “спас Россию от Наполеона, бесперебойно снабжая армию Кутузова, а потом восстановил страну после разорения …
    ” С п а с — от Наполеона” 🙂
    П.С. А Вы, извините, какой нации будете? Не еврейчик? 🙂

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.