Лика Кнубовец: Моя Театральная — 13

Ей было всего девять лет. 1943 год. Освободили Харьков. Отца вызвали восстанавливать город. Уезжая, пообещал забрать при первой же возможности. Жене и дочке снова пришлось голодать. Не сразу, но забрал.

Лика Кнубовец

МОЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ — 13

Юнона Карева, урождённая Фрейдман, родилась 7 июля 1933 года в Харькове. Советская и российская театральная актриса, театральный педагог. Заслуженная артистка РТ. Заслуженный деятель искусств РФ (2005).

Юнона Фрейдман, с 1949 года на волне антисемитизма и по просьбе отца Ильи Самойловича Фрейдмана, ставшая Каражеляскова, впоследствии взяла псевдоним и приобрела известность как — Юнона Карева.

Имя ей выбрал отец — в честь древнеримской богини, супруги Юпитера, царицы небес.

Отец — Илья Самойлович Фрейдман, архитектор, очень ждал мальчика, но, как рассказывала сама Юнона, «родилась я, наверное поэтому с мужским характером на всю последующую жизнь».

Мать Юноны — Елена Фрейдман (в девичестве Каражеляскова), имела украинско-польские корни, пианистка, писала музыку и стихи. Имела ошеломляющий успех у мужчин. Среди страстных поклонников — Оскар Строк. Посвящал ей свои танго, предлагал руку, сердце и переезд в Ригу. Но не случилось. Божественной красоты портрет этой женщины, всегда висел в доме Юноны над фортепиано мамы, рядом с портретом отца. В дальнейшем, все свои консерваторские программы, проживая в доме Юноны во время обучения в казанской консерватории, я выучу именно на этом прекрасном инструменте.

Бабушка Юноны — Христина Шидловская, полька. Певица, выступала в Капелле имени Глинки. Ее первым мужем был революционер из Болгарии Стефан Каражелясков. Второй раз вышла замуж за немца, горного инженера Германа Мунда, которому пришлось срочно возвращаться в Германию, а она не захотела покидать СССР. Впоследствии за замужество с иностранцами Христина Шидловская была репрессирована, отсидела в лагерях 12 лет, с 1937-го по 1949-й.

Детство будущей жемчужины актерского мастерства нельзя назвать счастливым и беззаботным. Хотя дома ее обожали, баловали. Особенно отец. Летом 41-го, отец отправляет семью к родственникам в Пензу. Сам занимается эвакуацией предприятий, людей. Был в городе практически до захода в него немцев. Выехать со всеми ему не удалось. Уходить пришлось самостоятельно пешком. Когда отец появился в Пензе, Карева Юнона в обросшем, грязном и хромом мужчине с тележкой, сразу даже не признала его. Дальше была Сибирь, куда направили отца на строительство военного завода. В Новосибирске Илья Самойлович оставил семью у знакомых, а сам поехал в Барнаул. Сибиряки приезду «гостей» не обрадовались. Даже в дом не пустили. Не было еды. Доедали то, что осталось с Пензы, а потом искали очистки на помойках, варили баланду. Так пережили зиму. Весной им выделили маленький клочок земли под огород. Урожай капусты собрали знатный. Юна с мамой даже торговали ею на базаре.

Именно в эвакуации Юнона и поняла, что хочет стать актрисой.

В 1942 году, когда она жила в Новосибирске, по ночам вместе с другими детьми на военном заводе складывала в ящики снаряды, а утром отправлялась в госпиталь — читать стихи раненым. Она вспоминала, как читала раненым и как они слушали. Не шелохнувшись.

“Наверное, тогда я и поняла, чему посвятить жизнь”.

Ей было всего девять лет.

1943 год. Освободили Харьков. Отца вызвали восстанавливать город. Уезжая, пообещал забрать при первой же возможности. Жене и дочке снова пришлось голодать. Не сразу, но забрал.

Они возвращались вместе с харьковским театром, который был на гастролях в Улан-Удэ. Во время долгой дороги Юнона познакомилась с артистами, и даже по вечерам читала им стихи. На нее обратил внимание Александр Крамов — главный режиссер театра. Позднее, уже в Харькове, он приглашал ее на детские роли. В возрасте 16 лет отец посоветовал ей сменить фамилию и она взяла девичью фамилию матери: Каражеляскова, с которой затем долго жила.

В 1953 году представители МХАТ приехали в Харьков отбирать студентов в свою студию. Она прошла предварительный отбор и ее пригласили в Москву. Однако там ей объявили, что она слишком низкого роста. Предложили приехать на следующий год, обещали взять без экзаменов. Однако Юнона предприняла попытку в другом месте — в училище им. Щепкина. Она прочла «Зою» Маргариты Алигер и отрывок из «Анны Карениной» Льва Толстого. И ее сразу зачислили с условием похудеть и избавиться от украинского акцента.

Когда Юне исполнилось 16 лет, обычно веселый отец, серьезно посмотрев на девушку, завел в свой кабинет, сказал, что ей нужно сменить национальность и фамилию на мамины. В 1949-м в стране снова начались репрессии, гонения на евреев. Он боялся, что у дочери никакой перспективы на будущее не будет. Так Юнона Фрейдман стала Каражелясковой.

К этому времени Юнона закончила училище. Молодую талантливую актрису зовут в Москву и Харьков. Решила ехать во Владивосток. Отец Юны в то время уже болел.

В 40-х волна антисемитизма прокатилась по всему бывшему СССР. Илья Самойлович — один еврей в городе, которого не исключили из КПСС. Работал не покладая рук: восстановление Одесского театра, многих зданий в родном городе, сооружение Мемориала солдатской славы, комплекса «Стеклянная струя».

Отец написал дочери: если уедешь во Владивосток, умру. Прочитав письмо, она расплакалась. Это увидел однокурсник Сева Платов. Его как раз приняли в театр в Казани. Он сделал ей предложение. Она не отказалась. Молодые люди расписались и уехали в Казань. Долгой счастливой жизни не получилось. Вскоре Сева поехал в Москву. Юнона осталась работать в театре. Директор только посетовал, мол, фамилию тяжело выговаривать. Так она еще раз, последний, сменила фамилию. Стала Каревой.

В личной жизни Каревой произошли изменения. Она стала женой Станислава Говорухина. Тогда он работал на местном телевидении. Он был выпускником геологического факультета Казанского университета, и по нему «сохла» не одна студентка. Но Станислав, как многие казанские мужчины, влюбился в черноволосую, зеленоглазую Юнону. Сознавался, что украл свою жену прямо со сцены (не исключено, что именно поэтому геолог стал знаменитым кинорежиссером). Она ответила ему взаимностью. Поженились. В 1961-м родился сын Сережа. А потом Станислав уехал в Москву учиться.

К этому времени Юнона стала яркой примой Казанского большого академического театра имени Качалова. В Москву вслед за Станиславом она не поехала, — там ее никто не ждал, а в Казани рукоплескали. В ту пору, театралы так и говорили: «пойти в театр на Кареву и Кешнера».

Вадим Кешнер — народный артист РФ, театральный педагог, напарник по сцене и театральному училищу, с которым они проработают вместе более 40-ка лет и выпустят плеяду артистов, одна из которых будет Чулпан Хаматова (которая по их совету, после первого курса поедет поступать в Москву).

На протяжении всей жизни, отношения отца и сына Говорухиных были прохладными. Отчасти оттого, что вместе они прожили лишь первый год жизни, а на формирование сына Сергея, повлияли совершенно другие люди. Такие, как Вадим Кешнер и третий муж Юноны, Марат Тазетдинов — директор Госфилармонии Татарстана, композитор, режиссер-постановщик, поэт и бард.

Именно Вадима Кешнера, Сергей считал своим духовным отцом. Будучи много лет влюблённым в Юнону (секрета не раскрою, многие в городе их и вовсе считали мужем и женой, так органично они смотрелись на сцене и частно были неразлучны в жизни) растил Серёжу, как он сам говорил «ещё в животе его матери».

Когда Говорухина-старшего утвердили президентом фестиваля «Золотой Дюк» он передал сыну роскошную визитку с надписью: «Говорухин Станислав Сергеевич — Президент фестиваля».

Сергей тут же смастерил ответную визитку: «Говорухин Сергей Станиславович — ошибка Президента» и послал отцу.

В одних воспоминаниях, я писала и о разности отца и сына не только в кинематографии, но и в политических взглядах.

Говорухин-старший вспоминал, что сыну нравится совсем другое кино, например, его ориентиром в профессии всегда был не отец, а режиссёр Марлен Хуциев.

Когда Говорухин пригласил Юнону сниматься в своём фильме, Юнона была максимально задействована в театральных постановках (этим обусловлен и её неприезд на озвучивание роли жены Груздева, куда Юнону так и не отпустили из театра).

Из воспоминаний Сергея Говорухина, единственного сына Юноны Каревой, отношения с отцом которого так и не сложились с раннего детства:

— Последний раз я видел Высоцкого, когда учился в 10-м классе. Он приезжал в Казань на гастроли. Был у нас дома. Обедал. Был в тот день зажатым, не пьющим и не поющим. Потом я оказался за кулисами во Дворце спорта, где он концертировал. Смотрел на него, как на идола. А потом до самого моего ухода в армию, Высоцкий передавал мне вещи со своего плеча. Которые ему, как он говорил, были малы. В чем я сомневаюсь, потому что он был гораздо меньше меня, но те вещи мне были в пору и я, конечно, носил их. И все знали, что они с плеча Высоцкого.

Юнона часто вспоминала, что на съемки в фильме «Место встречи изменить нельзя» её уговорил сын Сергей, поставив ультиматум: «откажешься от съёмок, не буду поступать в институт».

И Юнона решилась.

А вот что Юнона вспоминала о работе на площадке под руководством Высоцкого:

— Прилетела я в Одессу и совсем растерялась в незнакомой обстановке. Ничего не знаю, ничего не умею… Не умею держаться перед камерой, не понимаю, кто чем занимается на съемочной площадке, к кому с каким вопросом можно подойти. И в такой круговерти меня спас Володя. Он окружил меня самой настоящей отцовской заботой. Он помогал абсолютно во всем — рассказывал, показывал, объяснял, что к чему и как, знакомил с людьми, делал все, чтобы я чувствовала себя уверенно и естественно. Хотя он сам, как я сейчас понимаю, очень волновался и чувствовал себя совсем неопытным в режиссуре и ему самому нужна была надежная поддержка. Но виду он, конечно, не подавал. Был очень собран, доброжелателен ко всем членам съемочной группы. Здорово Володе помог Сергей Юрский. Он как изумительный профессионал, как заправский режиссер, держал всю группу в своих руках, никому не давал расслабиться, халтурить, следил, чтобы каждый был на своем месте.

Сняли эпизод очень быстро — и сняли, по-моему, совсем неплохо, но когда вернулся Станислав Сергеевич и посмотрел отснятый материал, то остался ужасно недоволен. Они жестко и откровенно разбирали с Володей по косточкам весь эпизод. Станиславу Сергеевичу не нравилось все — как я хожу, как я говорю, как и во что меня одели. Не знаю почему, но больше всего раздражал его платок, который был накинут мне на плечи. А ведь Володя просил снять этот платок. Но я сказала, что в нем мне как-то уютнее, и он настаивать не стал, а только улыбнулся: «Ну, раз тебе уютнее…»

После съемок я вышла на пустынный, неуютный двор одесской киностудии. Было так тоскливо и одиноко, такое чувство, что все тебя бросили, забыли… Вдруг я услышала замечательный теплый голос Володи:

— Сколько можно тебя ждать? Проголодалась, наверное? Пойдем, пообедаем.

И мы поехали обедать. Но сначала заехали в гостиницу, потому что он должен был позвонить Марине в Москву. Полчаса они разговаривали. Говорил он замечательно. Нежно, с юмором. Я больше никогда и нигде не слышала такого трогательного разговора. А потом спустились в ресторан. Володя сел лицом к залу:

— Смотри, сейчас меня начнут узнавать.

— Так давай поменяемся местами.

— Сиди-сиди…

Но так никто и не подходил. Я вижу, что Володя начинает нервничать. Наконец к нашему столику подошел парень:

— Извините, вы — Высоцкий? — У Володи в тот момент было такое трагическое, страдальческое лицо… Он только устало отмахнулся от парня…

Когда Станислав Сергеевич уезжал в Германию, он наказал непременно купить Сереже (сыну) джинсы. Но где я могла в то время за два дня в Одессе достать джинсы? А на Володе были совершенно новые замечательные португальские джинсы. Светлые такие, все в каких-то клепках, замочках, молниях… Утром он появился в невероятных галифе и на мой удивленный взгляд ответил:

— А те штаны повезешь Сереже. К вечеру они успеют высохнуть.

Я, естественно, начала отказываться, но он и слушать не хотел.

— Это подарок Сергею от нас со Славой. И не говори больше ничего — зря я, что ли, стирал их всю ночь?..»

В гостиной у Юноны хранилось множество пластинок Высоцкого с его автографами. Несколько пластинок Юнона щедро передала нашей семье. И так уж счастливо сложилось, что мои детство, отрочество и юность прошли в доме Юноны под непосредственным влиянием афиш Высоцкого.

«И вот мне вроде бы уже не нужно ключей, чтобы войти в этот дом. Я закрываю глаза и прохожу знакомые комнаты. В кухне, как и прежде, накрахмаленная короткая занавесочка, непременно открытая форточка, в которую Юнона так часто курила. На столе пепельница, кофе, сукразит.

В гостиной полутень, те же старые афиши, знакомые фото, торшер и непривычно молчащий телефон.

Пус-то-та. Невыносимая, оглушающая пустота. Я стараюсь скорее уйти, но точно знаю, что скоро вернусь сюда вновь.

В 1994 сын Сергей в качестве военного корреспондента поехал в Чечню.

В качестве военного корреспондента Сергей так же находился на территории Таджикистана, Чечни, Афганистана, Югославии. Прошёл 20 боевых и три спецоперации, во время командировки в Чечню в 1995 году получил ранение в ногу, приведшее к её ампутации. Удостоен нескольких боевых наград. Член Союза писателей и Союза кинематографистов России.

Говорухин-старший тогда был категорически против:

«Я уговаривал Сережу не ехать в Чечню, но он не послушался. В итоге получил ранение в ногу.

Снайпер выстрелил в движущийся грузовик. Целился в водителя, но промазал. А Сережа сидел рядом, и пуля попала ему в подколенную артерию. В итоге ногу пришлось ампутировать. А ведь я говорил, что ни к чему хорошему эта поездка не приведет».

Из 16 военных командировок — 13 Сергей провёл уже на протезе.

Его д/ф «Прокляты и забыты» получит Гран-при IX открытого фестиваля неигрового кино «Россия» и премию «Ника». Но показ в прайм-тайм на главный канал страны уже не выйдет.

Премьеру фильма мы смотрели большой толпой в полночь по пятому каналу.

Не помню, как досмотрела в тот первый раз фильм, помню, как меня рыдающую успокаивала Юнона в комнате Сергея, где я жила в студенческую пору. А плакать должна была она. На кадрах почти вырезан эпизод, где Сергей с простреленной ногой лежит на носилках. Ни одному человеку тогда он не назвал своей фамилии, об этом громко сокрушался Говорухин-старший. Мол сделали наспех операцию, влили не ту группу крови, что и привело к ампутации ноги.

Сергей мужественно держался. Впоследствии, врачебная ошибка стоила ему пожизненных операций и последующих ампутаций.

В фильме только близкие знают этот кадр, никогда Сергей не пытался акцентировать и почти целиком сцена была вырезана.

На обложке фильма Сергей долго отказывался писать фамилию Говорухин, хотя к тому времени уже был известен в литературе. Настояла Юнона с большим трудом. На первой коробке с диском этого фильма, Сергей написал: «Любимой моей маме и редактору всех моих работ».

«Время повернуло вспять и стало необратимо…Когда-то на этой стеле был герб Советского Союза, сейчас эмблема «ИНКОМБАНК». В этой стеле вся степень нашего падения. У России нет герба, её герб — товарный знак «ИНКОМБАНК». Я не скорблю об ушедшем, я потрясён наступившем.»

СЕРГЕЙ ГОВОРУХИН д/ф «Прокляты и забыты».

«Говорухин-младший принадлежал к поколению людей, сформированных Советским Союзом, он навидался там государственного лицемерия и научился ему противостоять. А еще у него было совершенно советское — ныне отсутствующее — представление о долге: в СССР ведь формировался не только конформизм, разные люди выносили оттуда разное. Говорухин вынес понятие о чести, сдержанности, гордости, правде — сформированное во многом от противного. Именно его поколению — чья жизнь переломилась в конце восьмидесятых ровно пополам — пришлось труднее всего. Те, кто выдержал и состоялся — состоялись по самому строгому счету. Но их очень немного. Теперь стало еще меньше.»

Сергей был человек открытый и принципиальный.

Имей он другой характер, при всех его возможностях, возможно и творческая судьба у него сложилась бы совсем иначе. Но именно он написал открытое письмо Президенту после гибели «Курска», начав его словами:

«ГЛУБОКОНЕУВАЖАЕМЫЙ Господин Президент! Я презираю себя. Презираю за то, что являюсь одним из ста с лишним миллионов населения страны, о которую Вы сегодня публично вытерли ноги. Презираю за то, что пройдет немного времени, и, отряхнув с себя грязь Ваших царственных туфель, мы простим Вам «Курск», как простили Чечню.»

Все это время я наблюдал выражение боли на лицах людей… И только на одном лице не отразилось ничего — на Вашем.

Вся страна готова была прийти на помощь погибающим морякам, но, увы, не знала, как это сделать. И лишь единственный человек, который должен был прилететь в Североморск и в корне изменить ситуацию, не сделал этого. Этот человек — Вы. Если бы Вы сказали нам: «Идите к Баренцеву морю, обвяжитесь тросами и вытаскивайте подводную лодку руками», — мы пошли бы и вытащили. Вы не сказали ничего.

Холодному и суровому Баренцеву морю Вы предпочли комфорт Черноморского побережья, где теми самыми глубоководными водолазами досконально изучено предположительное место вашего купания, а гидроакустики сторожевой эскадры бдительно отслеживают каждый шорох во вверенной им акватории государственной дачи.

Меня трудно упрекнуть в любви к Ельцину, но этот немощный, порой неадекватный человек никогда бы не отказался от ста восемнадцати своих сограждан, умирающих на дне Северного Ледовитого океана, как это сделали Вы. Твердо и расчетливо.

В России никто не рассчитывает на помощь государства — нас давно приучили к мысли, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Но бывают ситуации, когда спасти может только государство. Задыхающиеся от нехватки кислорода моряки «Курска» до последней минуты ждали его помощи. И не дождались.

Сегодня в Баренцевом море затонула не только атомная подводная лодка «Курск», но и сама, некогда великая, Россия. Нас окончательно перестали уважать.

Да и сами, имеем ли мы право уважать себя, если даже в эти дни на вопрос: «Чему удивляться? Ведь это мы выбрали Путина…» — можно услышать ответ: «А из кого было выбирать?..»

Один мой приятель сказал: «Да за это время можно было спуститься под воду, наварить на лодку петли, пропустить тросы и вытащить ее вручную силами моряков Северного флота». В этом заявлении все абсурдно, кроме одного: подводников можно было спасти! Никто и никогда не убедит меня в обратном. Даже я, в прошлом обыкновенный газоэлектросварщик, могу предложить как минимум два самых простых, не требующих сложного технологического решения, способа эвакуации с подводной лодки. Да, видимо, не в способах здесь дело…

Мы не знаем и, думаю, никогда не узнаем правды о трагедии «Курска»: погибли они сразу или продолжали бороться за жизнь. Но и в том и в ином случае нам никогда не забыть цинизма и, перешедшего черту дозволенного, безразличия власти к судьбе моряков «Курска». А значит, и к нашей.

До сегодняшнего дня я был уверен, что оба моих сына пойдут служить в армию, как и подобает мужчинам, и если случится, а скорее не закончится война, не будут прятаться за спинами других, а первыми напишут рапорта в «горячие точки». Сейчас я твердо знаю, что не пущу их в армию, где их предадут при первой опасной ситуации. Наше государство не считает нужным нести ответственность за существование, иначе это не назовешь, своих детей. Но оно, не дрогнув, приходит и забирает самое дорогое, что есть у человека, — жизнь.

Я не удивлюсь, если скоро из армии начнут сотнями дезертировать солдаты и подадут в отставку не потерявшие чести и достоинства морские офицеры. Я удивлюсь, если завтра главком ВМФ или командующий Северным флотом, одним словом, те, кто несут персональную ответственность за спасательную операцию, поступят, как велит им кодекс офицерской чести.

Вероятно, и Вы, Владимир Владимирович, как человек порядочный, должны сложить с себя полномочия Президента и Верховного Главнокомандующего. Но именно в этом Вашем качестве я очень сомневаюсь.

Но, с другой стороны, я думаю: павших-то этим не воскресишь. И вокруг себя ничего не изменишь. Потому что, если власть способна предать тебя в любой момент, — виноват в этом ты сам и никто больше. Ведь это ты позволил ей так обращаться с собой.

Говорят, души безвинно убиенных не оставляют нас до конца дней. И если бы они, действительно, могли подняться со дна, что бы они сказали нам и лично Вам, господин Президент?

Сергей ГОВОРУХИН, кинорежиссер

Перед очередной номинацией на премию, Сергей вспоминал: «Я думал, что так поступят многие. А оказалось, нет… Понятно, что это не могло остаться незамеченным. Нас в команде было пять или шесть человек, и группа железно шла на премию. У нас даже конкуренции как таковой не было! В результате премию получил Никита Михалков, который на нее вообще не номинировался. И хотя правительство лишило меня возможности публично отказаться от той премии, я перестал отчаиваться после того, как Михалков назвал президента «Ваше Высокопревосхо­дительство!». Я тогда понял: мне подобное никогда не сыграть!»

Сергей критиковал отца.

Сначала говорил обтекаемо:

«Профессиональные вопросы мы с ним практически не обсуждаем, каждый из нас существует в мире кино сам по себе».

Постепенно становился откровеннее, отдавая предпочтение ранним работам отца, лучшими его фильмами считая «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» (1972) и «Десять негритят» (1987).

Насчет остального…

«Место встречи изменить нельзя» мне не нравится. А «Ворошиловский стрелок», «Не хлебом единым», «Аристократка» — это просто беда! …

Поймите, кино — это профессия, из которой уходить нужно вовремя. В литературе можно копаться всю жизнь, а в кинематографии — сложно. Если посмотрите всех классиков кино, то увидите: чем больше они снимают, тем хуже получается».

Юнона, которую я встретила в свои 11 лет и Сергей, сформировали мои дальнейшие ориентиры.

Сергей писал: «Когда я умру — поставьте над моей могилой обыкновенный, сваренный из нержавейки, обелиск с красной жестяной звездочкой. Не из-за принадлежности к какой-либо политической партии, а лишь потому, что душа моя и мысли навсегда остались в той эпохе. Я пережил свою эпоху на пятнадцать лет. Вероятно, буду жить и дальше. В бесконечном противоречии с окружающим миром, которого никогда не сумею постичь. Раньше я не принимал эмиграции. Оборвать связь с родиной казалось мне невозможным. И вот я стал эмигрантом своей эпохи. Садом без земли. Ростком, занесенным на крышу небоскреба. Я пустил корни и, задыхаясь, пробился через толщу синтетической кровли, а пробившись, понял, что стремление к жизни — еще не есть жизнь. Нас тогда было много на этой крыше. Теперь почти никого. Положите меня рядом с Гроссманом на Троекуровском кладбище — я буду разговаривать с ним оставшуюся вечность. Именно с ним мне необходимо поговорить. О мужестве и одиночестве писателя. О великом таинстве слова. О времени, стирающем слова».

«Сочинение на уходящую тему», Сергей Говорухин

Мне было 11 лет, когда Юнона Карева пришла работать в школу при консерватории. Такая специализированная школа для одарённых детей, где 24/7 основной предмет — музыка. И вдруг факультатив «Театр» — счастье!

Я хорошо помню тот первый урок, тот день и час, когда впервые увидела Юнону Ильиничну Кареву.

Чёрная водолазка, бирюзовая шаль, накинутая на плечи, чёрная юбка в пол. Что такое судьба? Её появление невозможно объяснить, но приход её ярко ощутим. Тогда я ещё и не могла понять, что именно меня заворожило: этот строгий образ или бархатный низкий тембр голоса? А может быть, полные печали с поволокой глаза? (В этот период Сергей уже участвовал в военных командировках и только много лет спустя я пойму эту печаль в глазах.)

Урок состоял из многочисленных упражнений на воображение и пластику тела. Это было чем-то необычным, совсем не тем, чем мы занимались за чёрно-белыми клавишами по 8-10 часов в день.

Дождавшись окончания урока, почему-то совсем не робея, я подошла и призналась ей в том, чего никак не могла в себе удержать: «Юнона Ильинична, я очень хочу быть похожей на вас». Улыбнувшись, она проведёт рукой по моим волосам и произнесёт: «Что ты, что ты…» Что ей, казалось бы, до меня? Но помню, как тронуло её, что живу я в свои 11 лет вдали от родителей, в интернате для иногородних учащихся специальной музыкальной школы при консерватории. С этого дня она часто брала меня с собой и угощала тарелкой горячего супа, а я носила ей свои первые стихи. Потом Юнона доставала рукописи сына из старенького потрёпанного чемодана и разрешала мне часами их читать.

Юнона очень часто навещала сына в Москве, который уехал туда ещё в юношестве и состоялся в кино и литературе самостоятельно. В свои поездки Юнона просила написать меня письма Серёже со своими первыми стихами и прозой. И я с трепетом писала, а она привозила мне ответы.

В одном письме Серёжа писал мне:

«Стать поэтом, можно лишь поднявшись до какого-то, я бы сказал, социального уровня. Надо научиться подмечать всё то, чего не увидит обыкновенный человеческий глаз. Подмечать везде: на улице, в фойе театра, дома. Подмечать и делать выводы».

Серёжа часто звонил и мы буквально часами разговаривали о разном. Почему-то он звонил всегда очень поздно, помню ночь, падающий снег за окном, его портреты по всей квартире: детские, юношеские, взрослые. Мы говорили о жизни, музыке, литературе и творчестве, а познакомились уже гораздо позднее, когда он приедет в Казань.

Удивительной простоты и глубины человек, глаза которого говорят куда больше слов.

Судьба подарила мне лучшие годы жизни в этой семье, оказавшей на моё последующее формирование огромную роль.

С Юноной мы сыграли множество концертов на разных сценах Казани.

Примечательно, что среди нот, использовали ноты по которым играла мама Юноны, пианистка Елена Фрейдман. Например, в концерте по мотивам романа Валентина Каверина «Перед зеркалом», помимо музыки Скрябина и Рахманинова, использовали Ноктюрны Шопена. Пожелтевшие от израильской влаги и времени ноты, письма и фотографии, бережно храню все эти годы.

Сергей прожил 50 лет. Юнона ушла следом через несколько лет. Люди — эпохи, чей необъятный внутренний мир вмещён в несколько книг и фильмов, на которых вряд ли вырастет новое поколение, за отсутствием тиражей и рекламы, а о честных, открытых и порой слишком честных фильмах, в нашем обществе говорить давно уже неловко и не принято. Премьеру своего последнего фильма «Земля людей», Сергей переносил несколько раз и, по какому-то мистическому совпадению, сам назначил её почти что на свои сороковины, собственноручно составив список людей, приглашённых на премьеру и последующий фуршет.

Много лет мне потребовалось, чтобы принять уход этих любимых людей. Юнона снилась мне часто, но однажды пришла во сне и сказала: «отпусти меня, поплачь (обняла меня и добавила), а теперь мне нужно идти».

Пару лет прошло от этого сна и больше Юнону я не видела.

Грущу и помню. Всегда.